Эдуард Борнхёэ - Историчесие повести
Кто знает?
Подождите еще, Иво Шенкенберг! — попросила Агнес. — Не предавайте его суду, пока не явятся подлинные свидетели. Только мой отец может по-настоящему засвидетельствовать, виновен Гавриил или невиновен. Мой отец никогда не допустит, чтобы учинили беззаконие над человеком, спасшим от смерти его единственную дочь.
Свидетели из Куйметса, разумеется, нужны, и было бы весьма желательно, чтобы рыцарь фон Мённикхузен сам выступил свидетелем против предателя, — мягко сказал Иво. — Но тогда, уважаемая фрейлейн, нам, к сожалению, пришлось бы до конца суда
держать вас в плену.
Почему? — с испугом спросила Агнес.
Ваши глаза могли бы всякого свидетеля направить по ложному пути, фрейлейн фон Мённикхузен.
Как так?
— Какой же мужчина мог бы сказать «да», если вы говорите «нет»? Неужели вы так мало сознаете свою силу, прекрасная чародейка? Я увидел вас впервые несколько дней назад и за это короткое время стал другим человеком. До сих пор я считал своего дорогого названого брата злым, хитрым, лживым человеком, а теперь, глядя вам в глаза, я почти готов верить, что он чище ангелов.
Лесть Иво произвела странное впечатление на Агнес; у нее было такое чувство, будто ее слуха коснулось шипение ядовитой змеи. Холодная дрожь пробежала по телу девушки, а в сердце тайный голос прошептал: будь настороже!
Вы считали своего названого брата… недостойным человеком? — робко спросила она.
Я не только считал его таким, но я его знаю как недостойного человека, — печально подтвердил Иво. — Удивительно, что вы, уважаемая фрейлейн, с таким воодушевлением защищаете его, в то время как он… но об этом не стоит говорить.
Говорите!
Вы приходите в отчаяние и дрожите за жизнь этого негодяя, а он ни разу не осведомился о вас. Он ни о чем не тревожится, пирует с утра до ночи и болтает всякий вздор.
Как он может это делать, если он связан? — с сомнением произнесла Агнес.
О, он так просил и ныл, что я из жалости велел его развязать. В благодарность он теперь портит моих людей, спаивает их и восстанавливает против меня.
Гавриил просил и ныл? — повторила Агнес недоверчиво, и насмешливая улыбка невольно скользнула по ее лицу.
Беда научит просить, — проворчал Иво, тихо скрипнув зубами. — Вы испугались бы, фрейлейн Мённикхузен, если бы я вам полностью открыл, как низок, как подл этот человек. Я не решаюсь все сказать.
Все равно — говорите!
Он, по-видимому, очень хорошо знает, насколько он может на вас рассчитывать. Он тоже ждет спасения от вашего отца, но, к сожалению, на совсем иных основаниях, чем вы, уважаемая фрейлейн.
Что это значит?
Вы не поверите, как мне тяжело это объясниить, хотя дело само по себе очень просто. Этому человеку известно, как велико могущество и влияние вашего отца, и в то же время он знает, что рыцарь Каспар фон Мённикхузен скорее умрет, чем допустит хоть малейшее темное пятно на чести своего семейства. Этот негодяй угрожает, если рыцарь Мённикхузен его сразу неосвободит, открыть на суде нечто такое, что сильно задевает честь вашу и вашего отца.
Я не понимаю смысла ваших слов, — пробормотала Агнес, дрожа всем телом.
Короче говоря, Гавриил хвастает тем, что Агнесс фон Мённикхузен его любовница.
Агнес выпрямилась, на щеках ее запылали ярко-красные пятна.
— Вы лжете! — крикнула она резко.
Единственный глаз Иво сверкнул.
— Вы любите этого человека, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Лицо Агнес залилось краской, которая сразу сменилась смертельной бледностью. Тихим, но твердым голосом она сказала:
Да, я люблю этого человека, и ничто — слышите, Иво Шенкенберг! — ничто, никакая клевета не в силах поколебать эту любовь!
Значит, вы верите ему, а меня считаете лгуном, — прохрипел Иво, побледнев от гнева. — Вы забываете, что мне ложь не надобна. Вы забываете, что жизнь Гавриила и… еще кое-что другое — в моих руках.
Агнес осенила догадка, что Иво полюбил ее, и в ту же минуту странная мысль мелькнула в ее голове: «Если этот злой человек меня любит, не разыграть ли мне с ним комедию, пока Гавриил не будет спасен?». Но Агнес сейчас же с презрением отвергла эту мысль: ее честная, правдивая натура не допускала низких уловок.
— Его и моя жизнь — в руках божьих, — сказала она спокойно.
Иво шатаясь вышел из шатра. Во дворе он угрожающе сказал ожидавшей его старухе:
Я последовал твоему совету. Если дело сорвется — береги свою шкуру!
Уж я-то девушек знаю! — пробормотала в ответ старуха, оскалив почерневшие обломки зубов.
Иво вскочил на коня и во весь опор помчался из лагеря. Когда он поздно вечером возвратился домой, лошадь его была вся в мыле, а лицо у Иво было такое страшное, что все встречные в ужасе сторонились. Он соскочил с лошади и направился к палатке своего брата Христофа, в которой Гавриила держали под стражей. Перед палаткой у костра сидел Христоф с другими людьми. Иво их прогнал. Все удалились, не говоря ни слова, остался только Христоф. Он посмотрел на брата, покачал головой и сказал:
Что ты задумал Иво?
Не твое дело, — вспылив, бросил тот.
Твое лицо не предвещает ничего доброго. Ты ищешь ссоры с Гавриилом.
Ты тоже его любишь?
Люблю или нет, но, сказать по правде, он парень неплохой, и, главное, — он действительно невиновен.
Убирайся с моих глаз! — заорал Иво, поднимая кулак. — Не то я могу забыть, что ты мой брат!
Христоф, зная бешеный нрав своего брата, отступил назад, пожимая плечами. Иво вошел в палатку, слабо освещенную отблеском горевшего во дворе костра. Гавриил лежал один в углу палатки. Руки и ноги его были закованы в цепи. Оковы его тихо звякнули, когда он повернул голову к вошедшему.
Вот и прекрасно, что ты сам пришел навестить бедного пленника, — обратился он к Иво. — Долг хозяина — развлекать гостей.
Тебе, наверное, скучно стало, — процедил Иво сквозь зубы.
Я этого не отрицаю, — ответил Гавриил, зевая. — Не понимаю, почему ты здесь замешкался. Все удивляются, что ты не продолжаешь свой путь на Таллин: добыча вся собрана, лошади и телеги готовы, поход окончен — чего же ты еще ждешь?
Тебе не терпится скорее попасть на виселицу.
Лучше болтаться на виселице, чем быть твоим гостем. Твоя братская забота обо мне заходит слишком уж далеко. Ты держишь меня, точно ребенка в пеленках, боишься, чтобы я раньше времени не сбежал. Неужели ты считаешь меня таким неблагодарным? Неужели ты мне больше не веришь? Ты ведь с давних времен знаешь, что я не мастер лгать. Ты, наверное, еще помнишь: в детстве, хогда нам случалось вместе напроказить и нас собирались сечь, ты всегда умел повернуть дело так, что мы вышли бы сухими из воды, если бы я, по своей великой глупости, в конце концов во всем не признавался; нам задавали добрую порку, и за это-то ты меня больше всего и ненавидел.
Иво слушал, молча скрежеща зубами. Он чувствовал себя бессильным перед этим человеком, чья жизнь была в его руках. О, с какой радостью услышал бы он от Гавриила мольбу, стенания, крики — все то, о чем он сегодня налгал Агнес! А вместо этого он должен был сносить спокойные насмешки Гавриила и убеждаться в том, что упрямого названого брата ничто не может сломить. Каждое слово Гавриила было подобно удару хлыста по самолюбию Иво.
— Да, вот еще о чем я хотел спросить, — продолжал Гавриил, все еще полушутя, но уже гораздо более мягким тоном. — Как поживает фрейлейн фон Мённикхузен?
Иво стиснул зубы и не проронил ни слова; на лбу у него выступил холодный пот. Гавриил сказал с живостью:
От Христофа я узнал, что больная сегодня встала с постели. Ты действительно по-отечески заботился о ней и во всем проявил себя настоящим рыцарем. За это доброе дело я приношу тебе свою горячую благодарность и безоговорочно отпускаю тебе все прегрешения молодости. Я умру с радостью, если буду знать, что моя бедная спутница пользуется заботливым уходом.
Ты, кажется, надеешься, что я берегу ее для тебя? — сказал Иво с едкой насмешкой. — Ты легковерен. Может быть, этот лакомый кусочек я берегу для себя!
Цепи звякнули. Гавриил резко приподнялся и сел.
Что это значит?
Это значит, что Агнес фон Мённикхузен с сегодняшнего дня — любовница Иво Шенкенберга, — ответил Иво злорадно. Испуг Гавриила его безмерно забавлял.
Не шути этим, — сказал Гавриил дрожащим от волнения голосом. — Так далеко даже твой произвол заходить не должен. Это не какая-нибудь пастушка, которую ты мог бы оскорблять безнаказанно. Рыцарь фон Мённикхузен — человек могущественный, он может
сломить шею и покрепче твоей. Бесчинствуй сколько можешь, но не забывай, что твоему насилию есть предел.
Кто говорит о насилии? Разве ты применял насилие, когда она бежала с тобой? И ты ведь — ничто, а я — прославленный военачальник, Ганнибал Эстонии! Можешь ли ты хотя бы минуту сомневаться, на чьей стороне сейчас благосклонность прекрасной Агнес? Ха-ха-ха!
