Серо Ханзадян - Царица Армянская

— Итак, начинайте с Кама Вараша. Оскопите его.

— Не делайте этого! Прошу вас, не делайте! Я же теперь с вами, с

армянами! Ведь престолонаследник Каранни сам меня одарил! О боги!..

Врачеватели взяли его в кольцо.

— Я не доверяю тебе, Кама Вараш! — сказала Мари-Луйс — А сохранять

приверженность нашим догматам можно и будучи оскопленным. Вот мы тебя и

проверим. Постыдись. Возьми себя в руки. Мольбы и крики тебе не помогут.

Верховного жреца оскопили. Мари-Луйс сама дала ему успокоительного,

чтобы не очень страдал от боли.

Всю ночь она оставалась в храме, пока врачеватели не разделались со

всеми до единого хеттскими жрецами.

Домой возвращались на рассвете. Колесницей правил Таги-Усак.

Потрясенный содеянным царицей, он не различал дороги перед собой.

— Я вижу, мой раб, ты одобряешь меня, не так ли? — спросила Мари-Луйс

с усмешкой.

— Может, и так, — весь сжавшись, ответил Таги-Усак. — Ты людей за

людей не считаешь. Для тебя человек — безделица.

— И один из таких — это ты, мой возлюбленный. Царь Мурсилис, самый

жалкий из мужского рода-племени, с ума по мне сходил. Для меня он был как

осужденный на смерть раб, выкравший яйцо из хозяйского курятника. Но боги

увенчали его царской короной. Это было непреложно и примиряло меня с

ним...

— Знаю, знаю, великая царица! Все знаю! Глубоко несчастлив всяк, над

кем властен такой человек, как ты...

— Да я же стремлюсь облегчить людское страдание! Неужели не видишь,

не понимаешь этого? Я — друг человека! Может, единственный!..

Мари-Луйс улыбнулась. Лицо и глаза ее сделались нежными, мягкими. И

это так не вязалось со злом, которое она совершила. Губы ее, пухлые,

манящие, и вся она такая знакомая, близкая Таги-Усаку... Но душа стала

чужой, далекой, как звезды в небе...

Он чувствовал, царица довольна, что совершила жестокость, и ни о чем

не жалеет. Страшно-то как...

Таги-Усак знал, что она любит его, но далека, как никогда. И это

огорчало его. Немыслимо, что в одном человеке уживается столько всего: и

свет, и тьма, и нежность, и звериная жестокость. Он никогда не смел

открыто выразить ей своей любви и страсти. Не оттого ли и любит ее все

сильней и сильней?..

И за что такая мука? Пропади пропадом все его горькое

существование!..

Подстегнутый своими невеселыми думами, Таги-Усак осторожно спросил

ее:

— Избранница богов, неужто ты в душе не караешь себя за все, что

вершишь?..

Мари-Луйс усмехнулась:

— Отнюдь нет. Все это полезно...

— Чем?!

— Скажем, если бы мне довелось быть первосоздательницей всего, я бы

уничтожила всех богов и сама творила бы должное в мире. К примеру,

повелела бы Евфрату не гнать свои воды на юг, сделала бы так, чтобы

человека больше не сковывали путы надежд и упований на милосердие божье!..

— О царица! — воскликнул в отчаянии Таги-Усак. — Ты жаждешь

невозможного! И зачем тебе все это? Если ради славы, то она ведь давно

осияла тебя и имя твое славит полмира?!

Мари-Луйс не ответила ему.

Колесница медленно катила по улицам Нерика.

Солнце взошло, и под его лучами заискрился свежевыпавший снег.

* * *

Образ Нуар ни на миг не оставлял в покое Арбок Перча. Он видел ее все

реже, но в мыслях его она жила постоянно. Иногда представлялась каким-то

нежным видением, во всем белом, далекая и светлая. А порой виделась в

черном одеянии, сжигающая, как жаркий ветер в пустыне. Или вдруг возникала

как живая и, зазывно смеясь, протягивала руки, но не к нему, а к Каранни.

Играла кудрями царевича, а тот, словно по дьявольскому наваждению,

оборачивался хеттским жрецом, вонзающим кинжал в ее тело, и тогда она

кричала, звала на помощь Арбок Перча...

Картины сменяли одна другую. Но чаще всего Арбок Перчу грезилась

некая жрица, отчетливо внушавшая ему, что его желанная пребывает во власти

богов и тот, о ком все ее мечты, обладает волшебной силой, дарит ей

великую радость. «А ты, Арбок Перч, против него — ничто в ее глазах.

Забудь свою желанную! — наставляет жрица из грез. — Да освободят тебя боги

от этого наваждения! Да помогут тебе увидеть все открытыми глазами! Иначе

ведь вконец изведешься!..»

Арбок Перч решил объехать и осмотреть все те места в Нерике, где

хетты истязали армян, когда обманом захватили город.

Однажды он, к своему изумлению, встретил царицу. По совету жрицы из

грез Арбок Перч отправился на поклонение к богу Угуру. Там-то он и

столкнулся с Мари-Луйс, которую сопровождали несколько женщин и отряд

телохранителей. Они тоже приехали на поклонение богу Угуру. Царица

находилась тут уже девять дней. И все это время строго постилась.

Она как-то странно отнеслась к Арбок Перчу. И в ответ на его

молчаливый поклон сказала:

— Я принимаю твое приветствие, Арбок Перч, только потому, что одно

время ты был мне люб. Но должна предупредить: то, чего ты ищешь, не

суждено тебе обрести. Не бывать этому!..

Арбок Перч опустился на колено.

— Но, божественная, я ищу свою потерю! Не могу ее забыть! Стараюсь,

но ничего не получается!..

— Я понимаю тебя и сочувствую. Однако уверена: ничто не поможет тебе

обрести ее. Ты понапрасну мечешься, тешишь себя надеждой. Цари ведь про

все ведают, ты еще и не подумаешь, а они наперед твои мысли читают. Вот

ищешь справедливости для себя и для людей, а ее, увы, нет. И там, у богов,

у неба, тоже нет.

— Так неужто сидеть сложа руки и молча взирать на то, как нас

обирают, как попирают наши души?! Имея глаза — не глядеть, обладая

сердцем — не чувствовать?

Мари-Луйс засмеялась и долгим взглядом пристально посмотрела на него,

вроде бы жалеючи.

— Одно время ты был покорен своим властелинам — мне и моему

царственному супругу, и я даже осуждала эту твою покорность. Но теперь,

когда ты в отдалении от нас, я все больше ценю тебя, Арбок Перч. И мой

долг предостеречь тебя: держись подальше от покровительства власть

предержащих. Они опасны. И дыхание их может быть смертоносным...

Мари-Луйс зажгла огонь в курильнице.

— Тебе бы, Арбок Перч, происходить от благородных кровей, да боги

распорядились иначе, рабом породили. И только мне было дано сделать тебя

свободным человеком. Но не об этом я хотела говорить. Ты мог бы помочь мне

в войне, которую я объявила богам, но вижу, что уклоняешься. Считаешь, что

наши с тобой судьбы в чем-то схожи и даже потери наши невосполнимые

равновелики. Действия твои благородны. К благородству все тянутся. И

убогий тоже...

«Что верно, то верно! — подумал Арбок Перч. — К благородству тянутся

все. Даже червяк в земле хочет казаться благородным. Так уж природа

устроена...»

Мари-Луйс, словно прочитав его мысль, сказала:

— Из земли и камня полученная эта краска тоже благородна...

Она принялась смешивать краски, чтобы затем раскрасить глиняную

чашку, в которой горел огонь.

— Из земли и камня полученная эта красота тоже благородная и стойкая.

Все, что от земли, — благородно... Куда лежал твой путь?

— И пути мои, и мысли обращены к богам. Молился о своей потере.

— Ты отвергнут?

— Да, просто убит!..

— Это поистине так! — помрачнев, сказала царица. — Оба мы придавлены

одинаковой мукой, и причина нашего страдания почти одна и та же. Однако

повторяю: забудь свою желанную.

— Но боги не дают мне такой возможности!

— Значит, забудь и богов! Видишь, как все оборачивается: чем полнее

им отдаешься, тем более жестокими они становятся...

Она собрала краску горкой, сделала в середине лунку и, обернувшись,

попросила:

— Ерес Эпит, дочь моя, принеси воды.

Девушка с готовностью выбежала за дверь. Мари-Луйс, взглядом указав

ей вслед, спросила:

— Приметил?

— Нет, великая царица! — виновато пожал плечами Арбок Перч. — А

что?..

— Красивая и благородная. Благородством своим прекрасна. А ты тщетно

ищешь отвергнувшую тебя. Вот и к подножию грозного Угура за тем же явился.

Ерес Эпит хеттка. Ты не догадался об этом?..