Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
Я приказал кучеру посторониться, пропуская встретившуюся нам батальонную колонну, и против своей воли долго провожал ее взглядом. Легкое опоздание на встречу с начальством, вдруг пришло в голову, мне повредить не может. Скорее, наоборот.
13. Предчувствие
Если сказать честно, то с утра мистер Уилсон ничего не заметил. Правда и то, что жил он чуть в стороне от людских толп, не на проспекте или канале, а в улочке боковой, неприметной, но аккуратной и, что главное, плохо доступной для ветра. Сам коммерсант своего счастья не замечал: езживал по городу зимою в санях, плотно укутанный медвежьей шкурой, а в частые здесь дожди пересаживался в карету. Зато дворне его, которая носилась туда-сюда в лавки, на рынок и по другим надобностям, от такой диспозиции выходило послабление. Как сворачивали с набережной за угол, к дому, так уже и успокоение на сердце, теплее становится, не дует и светло – учредил хозяин, чтобы при входе завсегда до самой поздней ночи пылали факелы, обернутые специальной просмоленной тряпкой, даже в самую непогоду не гасли, во как.
Но не помогли фонари, постепенно горевшие все реже и реже, а к концу апреля и вовсе оставленные, не помогла и наступившая в мае обычная петербургская серая синь, светлевшая с каждым днем, ясневшая, обещавшая ночи ласковые, а ветер попутный, без летучих облаков, штормовых дождей и тревожного свиста, удачную торговлю и жизнь неспешную, долгую и счастливую. Провело летнее солнцестояние, которое растягивалось в здешних широтах на долгие дни. Обманули, все обманули – и светильники, и застывший от безделья камин, затуманила голову прозрачная голубизна, что полновесно распустилась под прочистившимся, как после долгого кашля, небом.
И ведь как хорошо-то шло все, как гладко, как понятно, предсказуемо и взаимовыгодно. Как выпукло выступали в самом близком и в не таком близком будущем разные перспективы, контракты, поставки и платежи. Как аккуратно загибались листы гроссбуха, как ровны были в них колонки цифр, как неизменными плюсиками украшался баланс внизу каждой страницы. Как было все пронзительно ясно – вот тут-то бы и остановиться-оглядеться, да и заразиться осторожностью, – было так, как не бывает, как никогда не выпадало мистеру Уилсону ни в этой стране, ни в какой другой. Ан нет, закусил удила и понесся почтенный коммерсант, как по летней столбовой дороге да на свежих лошадях по раннему утречку. Строил планы обширные, умозаключения делал прочные, далеко хотел заглянуть.
С каждым днем все явственней становилась кампания дальняя, датская, для кого-то почти адская, а для кого самая расчудесная. Во-первых, начинаться она будет долго – сколько месяцев уже говорят да обещают, а еще не сдвинулись, или сдвинулись, но медленно, находятся на марше, растянулись по всей Померании, едва только в Мекленбург нос засунули. А что – Россия-с, господа-сударики, дело известное. Тут поспешают без торопливости. Но пойдут, друзья любезные, пойдут и дойдут, никуда не денутся – государь настойчив, – однако будет это сделано медленно-медленно и без малейшей охоты. Во-вторых, флот датский есть изрядная сила, торговым кораблям русским по Балтике теперь будет ни-ни, опасно, разве что каботажные заплывы совершать, имперские воды отважно не покидая. Но вот, в-третьих, суда британской короны, куда бы оные ни шли, никто тронуть не посмеет. А все вкупе означает временную почти что монополию (а может и полную – мы еще посмотрим, что выкинет в этой связи государь шведский) на торговлю с Санкт-Петербургом, Ревелем и Ригой, а следовательно, и особые прибыли от товара, к коему русская земля иного доступа не имеет. И, в-четвертых, в обратную сторону – тоже порядок полный, ибо и сбыть-то свои богатства здешнее государство теперь сможет только с большим поражением в возможностях. А сбыть их оно, как уже говорилось ранее, хочет весьма, и без многих упраздненных ныне таможенных и прочих ограничений. Ну, и в-пятых, самое лакомое состоит в том, что хоть и непонятно, где войска русские сыщут себе пропитание, а лошадям корм в далеких мекленбургских и шлезвиг-голштинских угодьях, и не меньше четверти наличного состава на марше потеряют от болезней да прочей естественной убыли (и коников едва половину сохранят), но как дойдет до серьезной драки, то не миновать датчанам большого урона и быстрого убыточного мира. И фельдмаршал французский им не поможет – много, скажите, французы в эту войну навыигрывали?
Не продлится эта брань долго, не принесет истощения да изнеможения, лишь выкатит на поднос разного рода профит да добрую зарубку на память: кто в суровую годину свое плечико предложил да не больно-то чужую беду себе в корысть использовал. Потому, понимал полноправный компаньон небезызвестной во многих портах экспортно-импортной фирмы, не надобно гоняться за слишком жирной прибылью, не стоит тыкать козырями в глаза контрагентам – кто аккуратен и вдумчив, и сейчас своего не упустит и о будущем позаботится.
Так что все шло, как по маслу, только по какому-то очень густому, почитай, смоляному, тягомотно до жути, но таки в нужную сторону. Вертелись колеса, скрипели неохотно, цеплялись друг за друга неровными зубцами, застревали и снова трогались. Вот, наконец, заготовили по всему Нарвскому тракту лошадей – гнать к армии новое командование на резвых рысях. И, доносили верные люди, полетело вдоль моря распоряжение о приготовлении фуража и провианта на пути следования сил, долженствующих выступить из столицы под водительством самого императора (невиданная, успел удивиться мистер Уилсон, в здешних местах предусмотрительность – даром, что ли, государь есть природный немец). Но не складывалось вовремя сделать задуманное, все равно не складывалось. А почтенный коммерсант предвидел, что именно так будет, и потому не очень печалился. Уже пропустили несколько недель самых удобных, и непрерывный сине-серый день, пока совсем невидимо, начинал клониться на убыль, но должна была, как ни кинь, вот-вот должна была тронуться телега, загудеть дорога, заныть труба, ахнуть тысячеголосая
