Суд - Ардаматский Василий Иванович

— А если срок к концу, а задача не решена и мы его на поводок не взяли? — спросил Сандалов обеспокоенно.

— Нечего загодя дело хоронить, — рассердился Гонтарь. — Как бы там у тебя ни кончилось, все равно он нам будет нужен, и одно знакомство может пригодиться…

Сандалов действовал осторожно и не лез. Несколько дней они только гуляли вместе у моря, да еще Сандалов придумал на электричке съездить до Кемери посмотреть, что это такое. Горяеву уже не было так скучно, как в первые дни, и Сандалов ему нравился — веселый и с ним легко…

Однажды они после прогулки возвращались к столовой — наступало время обеда. Мимо них прошумела компания молодежи. Горяев глазами показал Сандалову на Лилю:

— Какова птичка?

Сандалов долго издали рассматривал девушку:

— С первого взгляда — шик модерн, а что на самом деле, скажу завтра…

Сразу после обеда Сандалов уехал в Ригу к друзьям, а Горяев завалился в постель с романом Хейли «Аэропорт». Художественную литературу Горяев своим вниманием не жаловал и считал это своим достоинством, он даже хвалился — трижды читал «Анну Каренину» и ни разу не мог добраться до ее самоубийства. В романе «Аэропорт» его подкупало точное описание всяческой авиационной техники, понемногу начал захватывать и сюжет… но тут он все же заснул…

Сандалов к ужину не вернулся, и Горяев снова погрузился в жизнь и беды американского аэропорта и вскоре, под гул его самолетов, заснул опять. Сандалова не было…

А утром, проснувшись довольно рано, Горяев обнаружил соседа в постели — он сладко спал, положив ладонь под мятое лицо. Спал он, однако, чутко, стоило Горяеву спустить ноги на пол, как тот приоткрыл один глаз.

— Который час? — хрипло спросил он.

— Еще семи нет, — ответил Горяев.

— Тогда я позволю себе еще… — Сандалов отвернулся к стене и захрапел.

За завтраком Сандалов выглядел так, будто за ночь перенес тяжелую болезнь, он прочитал это в глазах Горяева.

— Не осуждайте… Три друга, все три пьющие, а я один-одинешенек.

Вчера Сандалов звонил из Риги Гонтарю, и тот сказал сердито:

— Хватит филонить. Давай, не откладывая, ходи с бабы, может с той птички, что ему понравилась, и начинай. Да у тебя в Риге их целое стадо. Если он этот козырь не примет, ничего страшного — ну, будет считать тебя бабником, за это в тюрьму не сажают.

И вот Сандалов начинает ход с бабы…

— Да, насчет вашей птички. Я с ее компанией встретился в Риге. Деньги она вам, возможно, вернет, но больше вы от нее ничего не получите, если предварительно не сводите ее в загс. А вот я вчера встретился с девчонкой… скажите, девушки, подружке вашей, что день и ночь о ней мечтаю… — фальшиво пропел Сандалов и, закатив глаза, продолжал: — Огонь! Сплошной огонь! Без конца огонь! — Сандалов прищелкнул языком. — Бывают же такие… Ее только пальцем тронь, и она падает навзничь. И тогда берегись, честное слово… — Рассказывая, Сандалов внимательно следил за Горяевым и видел, что того рассказ забирает…

Гуляя по пляжу после ужина, Сандалов снова рассказывал о своих похождениях в Риге, красок не жалел и под конец вдруг спросил:

— Когда с этим вопросом так обстоит, зачем люди женятся? Можете вы мне ответить на этот вопрос?

— Нет, не могу, — рассмеялся Горяев.

— То-то же. Между прочим, я завтра снова еду в Ригу. Если хотите, рванем вместе, не пожалеете.

— Подумаю… какое будет настроение, — уклонился Горяев.

Навстречу им шла по пляжу Лилина компания. Она отделилась и вышла навстречу Горяеву:

— Долг, говорят, платежом красен… — и отдала ему семь рублей, глупо попросив проверить, правильно ли она сосчитала.

Когда она побежала догонять свою компанию, Сандалов вслед ей смачно сплюнул:

— Не терплю таких. Природа слепо сунула ей смазливую внешность. А что еще? Ах, да — невинность! Да господи, кому она нужна? А ведь она на нее поймает какого-то мужика, как щуку на блесну, и искалечит ему жизнь. Тьфу! — снова плюнул он.

Утром, как только проснулись, Сандалов спросил:

— Как вы решили?

— А что я должен был решать? — не очень искусно «забыл» Горяев.

— В Ригу со мной едете?

— А? Еду… Один только вопрос: венерологов беспокоить не придется?

— Полная гарантия! — тихо воскликнул Сандалов и добавил: — Едем сразу после обеда.

— Форма одежды?

— Караульная, — рассмеялся Сандалов и, кивнув на тихо бормотавший радиодинамик, заговорил совсем о другом: — Я сейчас, проснувшись, слушал. Ей-богу, если поверить, что тебе радио долбит за день, то жизнь всего мира только к тому и сводится, что какие-то министры и журналисты говорят и пишут или нечто правильное, а чаще — неправильное, а ведь за этим не видно, как же живут на земле сколько там миллиардов человек? Что они — пешки? Миллиарды пешек? Я, к примеру хочу знать, как живет мой сверстник на той стороне земного шара.

— Вы ошибаетесь, Игорь Савельевич. Министры и журналисты говорят о самом главном — будем ли мы жить без войны, или мы с вами получим повесточки. А жажда обывателя поглядеть на ту жизнь, хотя бы через замочную скважину, возникла не сегодня, и она…

— Ну, нельзя же так! — взмолился Сандалов. — Я просто так, утренняя разминка языка и мыслей… а вы меня сразу за горло и к стенке… — И он подумал, что Горяев как-никак ответственный работник, и с ним надо болтать поосторожнее. Учтем. Но главное-то в том, что к бабам моим он ехать готов…

Эта их поездка в Ригу длилась более суток. Потом Евгению Максимовичу вспоминались какие-то клочья событий тех суток и всякий раз от воспоминаний становилось не по себе. Первые дни избегал смотреть в глаза Сандалову, а делать это, живя с ним в одной комнате, было не легко и, главное, противно. Сандалов же вел себя так, будто ничего стоящего внимания не произошло. Он уже поговорил с Гонтарем по телефону и сообщил, что свозил Горяева в рай…

— В общем, человек как человек, — говорил он. — А по этой части так прямо дока — учить не пришлось…

— Это хорошо, — отозвался в Москве Гонтарь и тихо засмеялся. Побудь еще пару дней и возвращайся, я тебе пришлю телеграмму, как бы с работы.

— Ясно…

Глава двадцатая

Евгений Максимович Горяев заканчивал отдых на Рижском взморье, шла последняя неделя. После отъезда Сандалова ему стало совсем тоскливо, считал дни до отъезда, по вечерам звонил Наташе. Теща, конечно, была жива-здорова, вчера Наташа передала от нее привет, но у него язык не повернулся сказать «спасибо». Каждый раз Наташа говорила ему, как она соскучилась, ему тоже хотелось домой, не говоря уже о том, что чувствовал себя перед женой виноватым…

Вчера Горяев позвонил к себе на работу. Ответил Семеняк, но разговаривал как-то странно — скованно и даже испуганно, это так не было на него похоже.

— У вас что-нибудь случилось? — спросил Горяев.

— Да нет, ничего особенного… просто трудно без вас, — ответил Семеняк.

А дело было в том, что его телефонный звонок настиг Семеняка в момент, когда он лихорадочно обдумывал, как обезопасить себя в операции, предложенной Гонтарем, и не отказаться от тысячи рублей. Он думал и все время посматривал на часы — вот-вот явится Гонтарь с тем председателем колхоза, который будет платить деньги, — он уже прилетел в Москву.

Семеняк ночь не спал — все думал, как похитрее проделать операцию, чтобы, в случае если проделка раскроется, он смог бы спрятаться за чью-то спину. Еще вчера ему казалось, что лучше всего, сделав бумагу об отпуске колхозу Степового запасной техники, затем отправить ее в «Сельхозтехнику», если там пройдет — хорошо, и на них ответственность, а не пройдет — на том и делу конец. Но утром он подумал: а вдруг работники «Сельхозтехники» начнут выяснять, что к чему, и возникнет вопрос — как мог Горяев подписать эту бумагу, если он в отпуске? Значит, подделывать его подпись он не будет. И не станет отсылать бумагу в другие ведомства, она пойдет на свой автосборочный завод… Он знал, что бумага тем скорее незамеченной проскочит через все пороги, если в ней речь будет идти о технике менее значительной, и очень важно, если в бумаге будет сказано, что эти запчасти забирают у завода в связи с образовавшимися там излишками. Для обоснования внеплановой помощи колхозу Семеняк придумал прекрасный ход — стихийное бедствие, скажем пожар, в котором пострадали машины колхоза. Он установил, что на случай стихийных бедствий есть даже специальный резерв техники. А подпишет бумагу замминистра Валечкин. Не он, правда, курирует их главк, но обращение к нему вынужденно, так как курирующий зам в командировке, а дело срочное — колхоз надо выручать из беды. Тем более что будет «играть беду» и сам председатель с его Золотой Звездой на груди… При этом Семеняк учитывал и то, что Валечкин не был человеком технически грамотным — недаром он зам по общим вопросам… Словом, запудрить ему мозги будет не так уж трудно. А если он бумагу подпишет, с Семеняка будет снята всякая ответственность за предприятие. А почему бы ему и не подписать? Во-первых, стихийное бедствие; во-вторых, бумага направляется на их же завод, где — Семеняк и это выяснил — действительно образовался излишек двигателей. Ну а если потом обнаружится, что никакого стихийного бедствия не было, Семеняк скажется жертвой обмана со стороны председателя колхоза, такого знатного человека, что у Семеняка и мысли не было проверять его слова.