Загадочная пленница Карибов - Вольф Серно
Она вздохнула, потому что и сама не верила в это. Положив Брайда обратно, Феба перебралась к кирургику. О нем она теперь знала, что у него есть женщина, которую он любит, потому что в бреду он все время повторял ее имя: Арлетта. Красивое имя. И Феба провела не один час в раздумьях, пытаясь себе вообразить, как может выглядеть женщина с таким именем. Подходит ли она Витусу — вот что заботило ее.
— Бывало, что ты выглядел и похуже, Витус! — грубовато поприветствовала она его. — Это Феба, твоя сиделка. У меня для тебя супчик, да, супчик. Удивлен, а? Сама сварганила! Хочешь глоточек?
Витус едва заметно покачал головой. Его глаза и щеки запали, губы высохли и потрескались.
— A-а… Думаешь, сначала я должна накормить других? Ты есть ты, мой дорогой кирургик, слишком хорош для этого мира. Но своя рубашка ближе к телу, так что давай не дури! Будем есть.
Феба взяла его голову на свой обычный манер и, прижимая его к груди, уловила едва приметную улыбку в уголках губ.
— Клянусь костями моей матери, вчера он еще не улыбался! Ты идешь на поправку, Витус, как и Магистр, и этот охальник горбушка!
Ей показалось, что эта новость ободрила кирургика, он самостоятельно выхлебал суп длинными глотками.
— Тебе не холодно? Нет? Не жарко? Тоже нет? Хорошо. Чё я тебе хотела еще сказать… Я ужасно боюсь за Брайда и О’Могрейна — вот-вот помрут. Вот-вот, понимаешь? Чё я могу для них сделать?
Витус едва заметно пожал плечами и, приподняв голову, с неимоверным усилием прошелестел:
— Молиться… и воды… больше воды…
— Воды! Ну сказанул! Где ж я ее возьму? Хотя, может, скоро соберется дождь, тогда уж… А ты спи, спи пока!
Феба склонилась налево, к О’Могрейну, который лежал почти под ногами Хьюитта. Тот был уже не жилец — это она распознала сразу. И все-таки прижала его голову к груди и нежно погладила по волосам. Они были взмокшими от пота, а из ее глаз на них потекли слезы.
— Проклятье, проклятье, проклятье! — захлюпала она. — И надо же этой суке забрать тебя, О’Могрейн! Тебя, такого сильного и нежного! На свете столько подонков, столько гадов и сволочей! Так нет же! Ей нужен ты, этой старой карге! Не знаю, слышишь ли ты меня еще, но все же скажу… — Она шмыгнула носом еще пару раз, а потом высоко приподняла его. — Помнишь тот день, когда чайка нагадила мне на шляпу? А Магистр сказал, что это к исполнению желания? Знаешь, что я тогда загадала? Я думала только о тебе, когда сказала, что хочу заловить в Новой Испании благородного дона! Дон — это ты, Дональд О’Могрейн! Это ты должен был носить меня на руках, а я была бы тебе верной женой! Да, это правда, О’Могрейн, клянусь костями… О Боже! Боже милосердный! Ты!
Она громко всхлипнула. Все это было слишком! Все, что свалилось на нее в последние дни и с чем ей приходилось справляться самой… Это она оказалась самой сильной, это она взвалила на себя ношу власти, она давала мужчинам утешение и надежду… А теперь ей самой нужно было утешение, и не было никого, кто мог бы прижать ее к своей груди. Только О’Могрейн, а он уже почти распрощался с жизнью… Она ласкала его и гладила по волосам, мокрым от лихорадочного пота и ее слез… И снова ласкала и горевала… Целую вечность. А потом подумала, что остался еще Бентри, которому тоже нужна ее помощь… потому что она в ответе за каждого…
— Надо жить дальше! — прошептала она, оторвала штурмана от своей груди, бережно положила на дно лодки.
А потом, не удержавшись, жарко поцеловала его в губы.
ВЫЖИВШИЙ БЕНТРИ
Спи спокойно, птенец желторотый, и лучше вечным сном, потому что, если ты будешь еще жив, когда я управлюсь, придется распороть тебе ножичком брюхо.
Бентри съежился на корме «Альбатроса», в полушаге от Хьюитта, который держал и румпель, и шкот. Он был страшно доволен собой, потому что уже два дня как чувствовал, что силы возвращаются к нему. Сначала он ощутил силу в ногах, потом в руках, а теперь и в пальцах. У него были сильные, цепкие пальцы, которые раз что-то ухватив, уже не выпускали. Столько дней его трясла лихорадка, а теперь она отступила, как море отступает во время отлива. И его голова снова прояснилась. Раньше, чем у других, что он с удовлетворением отметил. Раньше, чем у этого выскочки Витуса из Камподиоса, и это было на руку, потому что их планы резко расходились.
Вчера, когда Феба, вся в слезах, качала умирающего О’Могрейна, он был еще слишком слаб, чтобы осуществить свои намерения, поэтому и притворялся, что все еще без сознания. А ему нравилось чувствовать щекой ее упругую полную грудь, он даже представил себе, как будет их тискать, как будет мять окрепшими пальцами ее соски. Но пока с этим надо обождать. Всему свое время, сказал он себе. А сегодня время пришло. Он был уверен, что добьется своего, надо только набраться терпения. Да, быть терпеливым и хитрым.
Первым делом он подумал о погоде. Она ухудшилась, но опасности это не представляло. Ветер усилился и дул порывами. Море покрылось рябью, тут и там набегали белые барашки. За ночь собрались тучи, которые разметались по небу, как тяжелые черные подушки. Когда их прорвет, можно будет набрать пресной воды, а с водой можно и супчик спроворить: Хьюитт, этот птенец желторотый, поймал вчера на удочку парочку жирных тунцов.
Следующей его заботой стали остальные больные. Этим ничтожествам, похоже, по-прежнему плохо. Большинство из них спали или метались в бреду. И прекрасно! Так они не смогут помешать его плану.
А третье, чему он уделил внимание, была Феба, которая раздавала остатки размазни. Напрасный труд! Скоро, скоро она будет давать суп только ему. Что делать с ее подружкой, этой худосочной мышкой, он еще не придумал. На худой конец она тоже баба, и можно оставить ее для разнообразия, когда поднадоест Феба. К тому же она тоже шлюха, а уж шлюхи-то обучены доставлять наслаждение мужчине! Что касается
