Анна Ветлугина - Карл Великий (Небесный град Карла Великого)

   — Ты ведь знаешь о Втором вселенском соборе? — спросил Эйнхард.

   — Пожалуй, только то, что созвала его Ирина и прошёл он под эгидой борьбы с иконоборчеством.

   — Так оно и есть. Причём папа Адриан настаивал на торжественном анафематсвовании предыдущего собора и неиспользовании Константинопольским патриархом титула «вселенский», — коротышка проговорил это с возмущением, даже покраснел.

Я пожал плечами:

   — Помню нечто подобное. Но почему ты так взволнован?

   — Да потому, что на Никейском соборе присутствовало почти четыре сотни епископов, и среди них — ни одного франкского! Ты знаешь, с каким трепетом и любовью наш Карл относится к вопросам веры, а его просто проигнорировали! И это после того, как Ирина буквально молила его о военной помощи!

   — Вот из-за чего, значит, расстроилась помолвка принцессы Ротруды, — догадался я.

   — Она бы и так расстроилась. Сына Ирины больше нет. Да разве и возможно выжить с такой матерью?

   — Ты полагаешь, что она причастна к его ослеплению и смерти?

   — Не хочу даже вникать в их греческие интриги. У греков всегда и всюду только ложь и коварство... прости, Афонсо, никак не хотел задеть твоих чувств.

   — Вовсе не ощущаю себя греком, — успокоил я его, — но скажи, как твой рассказ соотносится с нынешними событиями?

   — Самым прямым образом, — ответил Эйнхард. — В 794 году от Рождества Христова наш король созвал Франкфуртский собор...

Я помнил такое событие. На собор меня не позвали, порядком обидев. Может, это случилось из-за моего греческого происхождения?

Я разлил по кубкам вино из кувшина, любезно принесённого в мою комнату монахами. Эйнхард торопливо выпил:

   — ...собственно, не произошло ничего связанного с сегодняшним днём. Боролись со всякими ересями, проникающими с юга, выверяли переводы Писания. Но на Франкфуртском соборе, явно в ответ Ирине, не присутствовало ни одного грека. Конфликт, пусть не явный, усугубился. Потом Иринины эмиссары как ни в чём не бывало приехали с туманными намёками о возможности брака нашего короля с императрицей. И это в то время, когда ещё была жива Лиутгарда!

В возмущении Эйнхард схватился за кувшин, изрядно пролив мимо кубка. Отпив и немного успокоившись, он:

   — Наш Карл всегда ведёт себя достойно, несмотря на то, что твои соотечественники считают его некультурным варваром. Но он никогда не станет Мелхиседеком — царём-священником. Его сила — в союзе с папой. А есть ли нынче сила у самого папы? Он поставил под сомнение белизну своих риз, допустив клевету и покушение и всё остальное. А это значит, что под сомнением всё наше королевство. Если низвергнут папу — Карл потеряет знамя для своих побед...

   — Послушай, Нардул, а не преувеличиваешь ли ты? — прервал я его причитания. — Ведь своими победами Карл обязан вовсе не папе. Ты же не станешь преуменьшать мощь королевской армии? И при всей враждебности Византии не вижу у неё повода объявлять нам войну.

   — Ты не понимаешь, Афонсо! Разве ты забыл, что сын Дезидерия — константинопольский патриций? Он спит и видит, как бы вернуть себе Лангобардию, да ещё и отомстить франкам за своего отца. А Византия не против избавиться от папы. Всё это создаёт большую нестабильность здесь, за Альпами. А потеря Лангобардии тут же обернётся бунтом в Саксонии и Баварии ... да ещё есть Испанская марка, король её ведь всё же создал....

Я задумался:

   — Теперь я понял твои волнения, любезный Эйнхард. Но у меня есть, чем утешить тебя, да и себя тоже. Я наблюдаю Карла уже очень давно, раньше тебя. Много бывало разных ситуаций, порой весьма запутанных и опасных. Но всякий раз они чудесным образом разрешались, пусть даже не сразу, как в случае с Видукиндом или Испанией.

Эйнхарда, не склонного к пьянству, начало развозить после третьего кубка. Посмотрев на меня затуманенным глазами, он произнёс:

— Да, Афонсо, да... Но как же трудно порой верить в чудесное...

Глава 2

Шёл декабрь — время подготовки к Рождеству. Мы безвылазно сидели в Риме, а ситуация и не думала проясняться. Эйнхард с утра до ночи копался в библиотеке, штудируя римское право и изыскивая варианты для очистительной клятвы, которую папе Льву, скорее всего, придётся произносить в своё оправдание.

Однажды он пришёл ко мне в глубокой печали.

   — Ничего хорошего не ждёт нас, Афонсо!

   — Какие дурные вести привели тебя к этому мнению, любезный Нардул?

   — На днях мне показали этих негодяев — Пасхалия и Кампулия, которые напали тогда на папу. Они стремились выколоть ему глаза и вырвать язык, но Господь не допустил такого злодеяния. Самое ужасное, что я встретил их сегодня. Они шли, не таясь, мимо Латеранской базилики, с таким гордым видом, будто они — герои. Если такое происходит — значит, Карла уже ни во что не ставят в Риме.

   — Не всегда очевидное является истиной, — утешил я его, но на душе стало совсем невесело.

Подошла последняя неделя Адвента. Рим готовился праздновать Рождество. Я знал, что король вместе с Эйнхардом напряжённо ищет в документах церковного права пункты, которые могли бы сделать очистительную клятву папы бесспорным доказательством его невиновности. Я начал рыться в памяти. Множество документов, с которыми мне довелось работать в течение жизни, предстали перед моим мысленным взором. Среди них — цитата из предписания Римского собрания церковного права Дионисия-Адриана. Оно очень уважалось во Франкском королевстве: «О святейшем престоле... его не вправе судить никто».

С резвостью, уже давно мне не свойственной, я бросился искать короля.

   — Ваше Величество! То, что вам нужно, есть в предписаниях Дионисия-Адриана!

Эйнхард быстро нашёл мою цитату. Торжественно зачитал её Карлу, однако особой радости не вызвал.

   — Афонсо, — сказал король, — уже много лет ты верно служишь мне, и нынешний твой поступок это подтверждает. Твоя цитата могла бы стать крайне полезной на этом злополучном судебном процессе, но только в том случае, если нам удастся взять его в свои руки. А это пока что — увы! — труднодостижимо.

Я вспомнил слова Эйнхарда: «Карла уже ни во что не ставят в Риме».

Наступило 22 декабря. До Рождества оставалось два дня. Как же папа будет служить праздничную мессу, находясь под подозрением? Мы с Эйнхардом ожидали, что все тяжкие разбирательства так или иначе закончатся к Рождеству. Но неизвестность продолжалась. И никто не знал планов Карла. Ранним утром он ушёл пешком, взяв с собой только трёх любимых дочерей, чтобы помолиться у гробницы апостола Петра.

Они провели там весь день. Начиная с обеда короля начали разыскивать какие-то незнакомцы, оказавшиеся посланниками патриарха Иерусалимского. Более неожиданных гостей трудно себе было и представить. А уж повод, по которому они появились в Риме, и вовсе не поддавался разумению. Они привезли нашему королю в подарок из Иерусалима ценнейшую реликвию — ключи о Гроба Господня.

Я много раз спрашивал себя потом, мог ли Карл знать наперёд об этом подарке, мгновенно вознёсшим его духовный авторитет на небывалую высоту? И каждый раз отвечал отрицательно. Отношения Его Величества с Иерусалимом представляли собой милосердие в чистом виде. Я специально спрашивал у Эйнхарда, который знал о всех дипломатических миссиях последних лет. Карл очень сострадал живущим в нищете христианам в Сирии, Египте, Африке, Иерусалиме и Карфагене, и помогал им денежными пожертвованиями. Он старательно поддерживал дружеские связи с правителями по ту сторону моря, чтобы даровать облегчение своим единоверцам. В Иерусалиме он даже мечтал построить больницу.

Конечно, всё это не предполагало ответных даров, тем более от патриарха. Король и не ожидал ничего конкретного, когда тянул с судом. Просто запутанная ситуация вновь разрешилась чудесным образом, как это уже не раз бывало на моей памяти.

Итак, 23 декабря, в канун Сочельника Рождества Христова, в соборе Святого Петра состоялось собрание, оно же суд. Присутствовало множество знатных персон, как римлян, так и франков. Эйнхард показал мне злоумышленников Пасхалия и Кампулия, которые с важным видом уселись в первый ряд скамей. К ним подошёл монах и тихо поговорил, после чего они пересели на третий ряд, кидая по сторонам возмущённые взгляды. Между тем монахи расставили перед рядами скамей по кругу кресла, на которые расселись священники. Последними заняли места в этом кругу Карл и папа Лев.

Наступила гробовая тишина. Один из священников, встав, возгласил:

   — Братья, мы собрались под этими священными сводами, дабы обсудить важнейшее и труднее дело — предъявление обвинений святейшему отцу. Ради этого правового случая, исключительно милосердный и исключительно величественный господин король Карл прибыл в наш город. Посему приглашаю тех, кто желает, высказаться о преступлениях, якобы содеянных святейшим отцом.