Анна Ветлугина - Карл Великий. Небесный град Карла Великого

Карл Великий. Небесный град Карла Великого

Автор выражает глубокую признательность

Дмитрию Володихину, Светлане Кузнецовой

и Петрану Лелюку.

Пелена мороси, нечастой в предместьях Рима, поредела и иссякла. Вышло солнце, ярко раскрасив всё вокруг. Серыми остались только хламиды монахов, что гатились в хвосте процессии. Все остальные выглядели нарядно — даже стражники, охранявшие принцесс. Сами принцессы болтали между собой без умолку, будто совсем не утомились от многодневного путешествия. Хотя они уже, наверное, привыкли — за столько-то лет участия в отцовских походах. Король никуда не ездил без детей, огромного количества домочадцев и прочего люда, порой весьма сомнительного. Вокруг Его Величества вечно крутились какие-то иностранные книжники, поэты, тайно волочащиеся за принцессами, и прочие прихлебатели.

...Начинало припекать. И это в конце ноября! Что же здесь творится летом? В прошлый раз мы были в Риме ранней весной, на Великий пост, и тоже не страдали от холода.

Болтовня принцесс поутихла — видимо, их сморило. Только стражники вяло перешучивались.

Дорога пошла в гору, открывая для моего обозрения начало процессии. Среди всадников выделялась статная фигура в сине-зелёном плаще. Король наш весьма высокого роста, и в умении выглядеть значительно ему нет равных. Я помню, как много лет назад, когда саксы, устроив резню в одном из монастырей, скрылись в лесах, он приехал их замирять. Начались затяжные дожди, и многие лесные пути превратились в трясину. Королевские отряды завязли в этой непроходимой грязи, воинов начало лихорадить, и боевой дух уже еле тлел. Все понимали, что покорить саксов невозможно — они вечно будут клясться в верности, а потом учинят очередное вероломство, и — поминай, как звали!

Король тогда ничего не стал говорить. Просто осенил себя крестным знамением и решительно направил коня в лес. И все как один вскочили и последовали его примеру, даже раненые и страдающие от лихорадки. Тогда я впервые поверил, что королевская власть освящена небесами. Мне ведь приходилось слышать командные голоса. А тут не было ощущения, что тобой командуют — только восторг служения и какой-то особенный, ни с чем не сравнимый подъём.

...Мелькнула зелёная пирамидка на тонкой ножке — юный ливанский кедр, невесть как выросший у дороги. Скоро покажутся серые стены и ворота Вечного города. Колея пошла книзу, отчего стало видно гораздо дальше, и там, вдали, я разглядел толпу, преградившую дорогу.

Это меня встревожило. Как известно, король Карл следует в Рим, дабы посетить могилу апостола Петра, к которому относился с особой трепетностью. Но многие догадывались, что на самом деле он едет защитить папу Льва, обвинённого в страшных грехах. Да не просто защитить, а навести порядок в непростом деле церковного управления. Вряд ли такое развитие событий устраивает всех в Риме. Может случиться некрасивая история, особенно если учесть, что королевский отряд немногочислен.

Толпа не двигалась. Мы подъехали ближе и услышали странные звуки — будто вздыхало какое-то огромное существо. Пока я размышлял, кто бы мог так вздыхать, наша процессия ещё немного приблизилась. Стало слышно, что это не вздохи, а короткие возгласы, пропетые хором. Пелась литания к Деве Марии, но не очень сильный голос предстоятеля заглушался ветром, и слышались только о гнёты толпы: «молись о нас».

Рядом со мной трусил на рыжей кобылке низкорослый королевский биограф Эйнхард. Услышав литанию, он нахмурился и начал оглядываться, будто что-то потерял. Вдруг весь просиял и повернулся ко мне. Я не особо этому обрадовался, уж больно меня раздражала его манера говорить — с пришепётыванием. К тому же он постоянно и нудно извиняется за свою латынь, которая на самом деле превосходна. Эта назойливая привычка сильно угнетает тех, кто говорит на латыни и вправду скверно. Я вовсе не отношусь к последним, но тоже чувствую себя полным болваном, когда слышу его витиеватые сожаления по поводу собственной необразованности.

Сейчас Эйнхард был слишком взволнован, чтобы занудствовать:

   — Друг мой, Афонсо, но ведь это же двенадцатый?! Двенадцатый, точно!

Эйнхард не собирался уязвить меня, но раздражение моё усилилось. Мы ведь с ним оба — учёные книжники. Причём я даже знаю наизусть Писание, вот только соображаю не так быстро, как этот выскочка.

   — Что ты имеешь в виду под словом «двенадцатый»? — спросил я как можно спокойнее.

   — Я хотел сказать, что мы подъезжаем только к двенадцатому придорожному камню. До Рима ещё не так близко!

«Ну и к чему такие волнения? — подумал я. — Утомился, что ли, больше всех? Или по римским красоткам соскучился?»

Вслух я произнёс:

   — Любезный Нардул! (это было прозвище Эйнхарда). Если Господу будет угодно, мы достигнем Рима в срок, можешь не сомневаться.

   — Афонсо, я имел в виду совсем другое. Посмотри на толпу. Видишь на голове вон того священника камауро? Значит, это папа Лев! Ему удалось бежать из тюрьмы? Или, может, выбрали другого папу? А ты слышишь, что они ноют теперь?

«...увенчанный Богом, великий и миротворящий» — донеслось до меня. Я оглянулся на Эйнхарда. Глаза маленького человечка горели от возбуждения. Он продолжал:

   — Они славят нашего короля. И в этой толпе ни одного простолюдина! Смотри, как они одеты — сплошь священники и патриции. Понтифик никогда не выходит навстречу королю. Такой чести удостаивался только император Константин сто лет назад. И то — папа вышел встречать его всего лишь к шестому придорожному камню! А здесь двенадцатый! Что же это всё значит?

Хороший вопрос. Мне тоже хотелось знать, что это значит. Одно было понятно наверняка — мощь нашего короля опять возросла. Как всегда — вопреки надеждам недругов и даже ожиданиям союзников. Я вдруг подумал: хорошо, что моей матери уже нет в живых. Ей бы не понравилась моя служба при королевском дворе, она представляла её себе совсем не так. Мне представился тот далёкий вечер, когда я узнал — мне суждено стать приближённым короля. Вернее, я должен добиться этого любой ценой.

Процессия встала. Его Величество начал выслушивать речи богатых римских граждан. А я погрузился в воспоминания...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ИСТОЧНИКИ АХЕНА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Этот солнечный вечер был первым после затяжных дождей. Над ржаным полем поднимался пар. Стаи ласточек дерзко стригли ясное небо от леса до королевского палаццо. Мы, мальчишки, носились с палками по краю ржи, играя в аквитанское сражение. Мы жили далеко от Аквитании — в замке Ингельхайм близ Майнца, но наш король Пипин постоянно воевал с Вайфарием, герцогом Аквитанским.

Толстая кухарка бежала к нам через поле. Я сразу понял: что-то случилось, но надеялся — ко мне это не имеет отношения.

   — Афонсо! — крикнула она. — К отцу, быстрее! — и, задыхаясь, поплелась к палаццо. Я обогнал её и со всех ног припустил домой.

Отец лежал с закрытыми глазами — он болел уже второй месяц. Рядом с ним желтели два свитка. Странно. Он, конечно, переписчик. Но свитки на кровати? Это ведь большая ценность, не дай бог, попортятся. Мать прервала мои размышления, шепнув:

   — Он хочет сказать тебе что-то. Подойди.

Она осторожно коснулась руки отца. Тот приоткрыл глаза и медленно разлепил сухие губы:

   — Афонсо...

   — Я здесь, отец.

   — Афонсо... Ты должен...подружиться...приобрести расположение старшего принца...Карла.

Я испугался, хоть и не подал виду. Приобрести расположение принца мне, мальчишке, хоть и из рода переписчиков, давно живших при королевском дворе! Как это возможно?

Что распоряжение отца можно не выполнить — мне и в голову не пришло. Поэтому я попытался облегчить себе задачу:

   — Отец... А если это... расположение сделать с младшим, с Карломаном? Мы ж с ним хоть по возрасту почти...

Фразу я не договорил, почувствовав крепкий подзатыльник. На мать, стоящую сзади, даже не стал оглядываться. И так понятно за что. Разве можно перечить отцу?

Так я и запомнил судьбоносный момент своей жизни: сияющий летний закат, резкие вскрики ласточек и лёгкий гул в ушах от смачного подзатыльника.

Той же ночью отец умер. Мать боялась, что для нас наступят чёрные дни, но король Пипин, пребывая в благочестивом настроении с тех самых пор, как папа Стефан произвёл его из майордомов в короли, не оставил бедную вдову своей заботой. Он повелел давать ей по сто денариев на Рождество и Пасху и по двенадцать денариев ежемесячно. К тому же, узнав о её таланте вышивальщицы, стал лично заказывать ей вышивки для своей царственной супруги, королевы Бертрады.

Мы с матушкой, как и все вокруг, часто ходили в церковь. Однажды я взял с собой майского жука, пойманного накануне. Во время службы он уполз под скамью. Мать стояла на коленях, низко опустив голову. Я полез за жуком и, лёжа на полу, увидел выражение её лица — оно было совсем не набожное, а почти брезгливое. Мне стало не по себе. Я забыл про жука и вернулся на своё место. Дома спросил её: о чём она думала сегодня и церкви. Мать поджала губы. Помолчала немного и отмстила, что в церкви она думает только о Боге. Это прозвучало слишком натянуто. Я не поверил ей, но решил промолчать. Этим же днём я видел совсем близко принца Карла, ехавшего верхом в компании друзей. Они громко переговаривались и смеялись. Я знал — Карл с двенадцати лет участвует в настоящих войнах. И сейчас он вернулся вместе с отцом — королём Пипином из Аквитании. Гам король провёл столько сражений против Вайфария, герцога Аквитанского, что было странно, почему герцог вместе со своей страной до сих пор существуют.