Александр Старшинов - Завещание императора
Близ Зейгмы армия форсировала реку и двинулась дальше по левому берегу Евфрата через Самосату к Мелитене. В этой крепости еще во времена Веспасиана освятили преторий Двенадцатого легиона Фульмината, тем самым дав преторию собственного гения, а воинам — возможность проводить свои ритуалы. Отсюда контролировались важнейшие дороги, соединяющие Армению с Киликией. Близ лагеря разрасталась канаба, которой Траян по прибытии даровал ранг муниципия, то есть из бесправного поселка превратил в городок с кое-какими правами.
Здесь Траян остановился довольно надолго. Именно в Мелитене он вновь получил письмо от Партамазириса, надменное по тону, не с просьбами, но, скорее, с требованиями. Траян опять ничего не ответил ставленнику Парфии, претендующему на армянский трон. Никто уже не сомневался, что Траян счел оскорблением само назначение владыки Армении по воле Парфии. И теперь несчастный правитель — слишком молодой и бессильный, чтобы высказывать собственное мнение, своим унижением должен был удовлетворить амбиции римского императора. Не получив ответа от императора, Партамазирис сбавил спесь и прислал новое послание, уже не требуя, но лишь умоляя, чтобы к нему направили наместника Каппадокии Марка Юния Гамаллу. Траян снисходительно слушал, пока ему читали послание, и отправил к претенденту не самого Юния, но лишь его сына.
Покинув Мелитену, Траян вновь форсировал Евфрат, через перевал Елазиг двинулся в Южную Армению и взял Арсамосату без боя.
Потом была новая переправа через Евфрат, и наконец — конечный путь движения армии — Сатала. Стоял конец мая. Армия двигалась без боев и не слишком спешила. Зато спешили гонцы, скликая из близлежащих земель на поклон к императору царьков и вождей. Едва Траян встал лагерем в Сатале, как явились к нему правители Кавказа и прикаспийских земель. Каждый день император принимал послов и раздавал подарки.
В Сатале находился преторий Шестнадцатого легиона Флавия Фирма, самый дальний лагерь из всех на Востоке, но сам легион полностью никогда не стоял в этих местах. Однако этой весной маленький городок стал вместилищем огромной армии, которой Сатала не видела никогда до и вряд ли увидит после Траяна.
Сюда, в Саталу, прибыли еще два легиона — Первый Аудитрикс и Пятнадцатый Аполианис, а также вексилляции Седьмого Клавдиева, Одиннадцатого Клавдиева и Тридцатого Ульпиева, Второго Траянова легиона Фортис, Тринадцатого Гемина, Двенадцатого Примегения, Первого Италийского и конечно же — подразделения из Пятого Македонского [87] — куда уж без него. Путь ветеранов Дакийских войн лежал с берегов Данубия-Истра в Томы, далее по побережью Понта Эвксинского в Трапезун и затем по дороге через перевал Зигана в Саталу.
Здесь, в Сатале, Кука и Тиресий вновь увидели значки Пятого Македонского и почти сразу обнаружили среди фабров Малыша. Гигант несколько располнел и стал еще больше походить на медведя. Обнимались долго, хлопали друг друга по спинам и плечам, всякий раз удар лапищи Малыша вышибал слезу у его контиронов. Вечером пили весь вечер неразбавленное вино, говорили о предстоящей кампании все более дерзко, вспоминали Приска, который остался в Антиохии.
— А Молчун… где Молчун? — спрашивал полупьяный Малыш у совершенно пьяного Куки. — Знаешь, его ведь Афраний забрал к себе банефициарием. Тирс, где Молчун? Ты его прячешь?
— Молчун в дороге… — отозвался Тиресий, с мрачным видом рассматривая свою пустую чашу.
— Э… — погрозил ему пальцем Малыш. — Да ты ведь знаешь, где Молчун!
— Зови его почаще, Малыш… — Тиресий плеснул фабру вина так щедро, что оно полилось через край.
Малыш уставился на бегущую через край темную, почти черную струйку и прошептал:
— Боги, вы еще нас слышите?
Все вдруг замолчали, переглянулись.
— Каких богов ты зовешь, Малыш? — шепотом спросил Фламма. — Здешних? Наши-то далеко…
— Святилище легиона с нами, значит, и боги здесь… — не очень уверенно сказал Кука.
— Гений Пятого Македонского нас защитит, — утвердил Малыш.
* * *Из Саталы Траян со своей армией двинулся в Армению к Элегии [88], до которой, уверяли картографы, чуть более сотни миль. А оттуда было не так уж далеко и до столицы Партамазириса Артаксаты.
В Элегии несчастный Партамазирис добился наконец встречи с римским императором. Траян велел построить войска и принял царя Армении на виду у своей армии. Построенные на плацу ровными рядами когорты в начищенных доспехах напоминали широкую улицу, окруженную длинными, сверкающими на солнце портиками.
Траян сидел в курульном кресле [89] на возвышении — на специально устроенном для этого трибунале.
Солдаты приветствовали императора криками, как будто он выиграл битву. На фоне римлян царь и его послы смотрелись странно: яркие цветные материи окутывали тела так, что от макушки до пят нигде не было видно открытого тела, но при этом спереди и с боков платье развевалось на ветру. Ожерелья на запястьях вспыхивали на солнце золотом, мягкий блеск жемчуга чередовался со вспышками алых и синих драгоценных камней.
Партамазирис приблизился к императору, снял свою диадему и положил ее к ногам Траяна, ожидая, что тот вручит ее вновь царю в знак того, что отныне Партамазирис станет править Арменией уже с соизволения Рима. Так Нерон когда-то возложил диадему на голову Тиридату. Но Траян не собирался возвращать корону Партамазирису. Несчастный царь растерянно огляделся и спросил:
— А мы не могли бы… переговорить с глазу на глаз?
Траян не ответил.
Партамазирис вновь в ужасе оглядел выстроившихся шеренгами легионеров — видимо, армянскому монарху представилось, что римские воины немедленно набросятся на него с мечами.
Траян все так же молча поднялся с курульного кресла и указал на свою палатку. Они ушли, следом вступили под полог лишь двое преторианцев.
Кука, удостоенный столь высокой чести, стал свидетелем, как, оставшись с императором наедине, армянский царь распростерся ниц.
Потом он поднялся и заговорил. Лицо его покраснело, но неровно, пошло пятнами. Армянский правитель (уже бывший правитель?) говорил все громче и быстрее, но о чем — ни Траян, ни преторианцы не поняли. Император не удосужился позвать с собой толмача. Потом, не позволив Партамазирису закончить очередную фразу, Траян вдруг оборвал его:
— Хватит!
Тот вновь начал речь — быстро, сбиваясь, размахивая руками, повышая голос, уже крича, пока его вновь не оборвал все тот же окрик.
Партамазирис обмер, потом вылетел из палатки, как олень, за которым гонятся волки, пронзительным воплем стал скликать свиту, кричал он лишь одно слово, как перевел толмач префекту претория Марцию Турбону, стоявшему неподалеку от императорской палатки, — «уезжаем». Партамазирис успел сесть на коня и даже выехать за ворота лагеря, но конные преторианцы, посланные вдогонку Траяном, привели его назад. Царь Армении (нет, уже не царь) путался в длинных расшитых золотом одеждах и спотыкался, так что преторианцы в конце концов приволокли его к Траяну под руки, как мешок. Император вновь занял место в курульном кресле и велел армянскому владыке говорить открыто, перед войском.
Партамазирис передернул плечами, кое-как поправил украшенный каменьями пояс, одернул завернувшуюся полу одеяния и, решив, что наконец принял достойный вид, заговорил. Толмач переводил его речь.
— Я не потерпел поражения в бою! — объявил владыка Армении. — Я прибыл лишь затем, чтобы получить венец из твоих рук, наилучший принцепс, как когда-то его получил Тиридат. Чем я хуже других правителей? Чем я хуже Хосрова, который претендует на трон в Ктесифоне? Почему ты не хочешь видеть меня царем, наилучший принцепс! Я страдаю сейчас так, как ни один царь до меня еще не страдал. Почему ты обходишься со мной столь жестоко? Мое сердце кровоточит, мои глаза полны слез, мой голос прерывается от боли!
Траян выслушал гневную речь Партамазириса. Помолчал. А потом объявил:
— Я никому не собираюсь отдавать Армению. С этого момента она становится римской провинцией.
Воцарилось молчание. Партамазирис, не ожидавший такого развития событий, стоял недвижно, понимая, что с каждым мгновением ситуация становится все нелепее…
Толмач что-то попытался ему шепнуть, подсказать, но низложенный владыка толкнул его в грудь, на пальцах в лучах солнца вспыхнули многочисленные перстни.
Затем Партамазирис вновь оборотился к Траяну и поклонился:
— Благодарю тебя, наилучший принцепс, за то, что ты гарантировал мне безопасность…
Отступивший на несколько шагов толмач старательно переводил…
— Но твои слова причинили мне безмерные страдания, и я вынужден удалиться из лагеря, чтобы оплакать свою несчастливую судьбу горючими слезами, как плачет олень, смертельно раненный охотником…
