Михаил Ишков - Валтасар
— Да, господин, но это сильнее меня. Сильнее любви к мужу, которую ты пытался проверить на крепость. Сильнее страха наказания, поэтому я обратилась с вопросом к тебе, осмелившемуся указать самому Навуходоносору, что станется с Вавилоном.
— Я был молод, дерзок. Страдал с моими товарищами, которых едва не спалили в огненной печи. Теперь я потолстел, обрюзг, обленился, бесстыдно жажду женской плоти, в том пытаюсь найти забвение. Прости, но ты сама коснулась загадки как жить.
— Я принадлежу одному мужчине. Он дорог мне. Он дарит мне радость, учит меня, — она запнулась, потом, словно собравшись с духом, решительно продолжила. — У нас с Нур-Сином нет ребенка. Мне тягостно ожидать его возвращения, потому что я опять порожняя. Я обошла все храмы в Вавилоне. Нет святилища, уличной ниши, где бы я не оставила дольку чеснока, не пролила пива, не положила сушеный финик. Самого лучшего сорта, уважаемый Балату, царского, просвечивающего. Я не скупилась, но все без толку. Я возопила к небесам, обратилась к наставлениям и жалобам Иеремии и наткнулась на его пророчество о гибели Вавилона. Зачем тогда рожать? Но я хочу ребенка, я не могу без маленького. Научи, мудрый, как мне быть?
— Но почему я?
— Ты же разговариваешь с Господином во сне. Вопроси Создателя, в чем я провинилась, почему он лишил меня такой малости, как дитя? Пусть он прикажет Иштар одарить меня маленьким.
— Луринду, он беседует со мной на непонятном, едва угадываемом языке. Я не могу обещать, что Господь исполнит твою просьбу. — Нет так нет, кивнула женщина, — но ты все-таки поинтересуйся.
— Как ты не можешь понять, — разгорячился Даниил, — что Господа нельзя ублажить головкой чеснока, горсткой каши, кружкой пива. Он — Единосущен, то есть присутствует всегда, везде и во всем. И жертву может принять, если только она принесена в единственном месте на свете, которого больше нет. В урсалиммском храме? — Да!
Даниил вскинул руки, потом с той же страстностью продолжил.
— Нет Иштар, но есть похоть. Нет Адада, есть гроза, гром. Нет Нергала, но есть преисподняя. Кумиров нет! Господь — это не царь, не отец, не вождь других истуканов, но Слово, Воля, Истина. Он — един! Он судит и рассуживает, милует и наказывает. Он ведет к победе и испытывает верность, он уводит в полон и возвращает на землю обетованную. Никто не может угадать его замысел, уговорить его, ублажить, слукавить. Смертному неведомы Божие деяния, поступь его во тьме.
— Но как же добиться, чтобы твой и мой Господин глянул в нашу сторону?
— Живи по завету, исполняй предписываемое… — он неожиданно хлопнул себя по лбу, воскликнул. — О чем это я! Это может касаться только тех, кто… Как поступать тебе, я не знаю.
— Если Яхве — создатель всего сущего, в том числе и всех народов, живущих на верхней земле, почему иври полагают его чуждым исконным вавилонянам, чьим отростком они сами являются? Почему выселенные из Палестины не создают кумирен, храмов, святилищ здесь, на земле Шумера и Аккада? Почему есть иври, халдеи, арамеи, египтяне, сирийцы, ионийцы, жители Каппадокии, Киликии, Пафлагонии, лидийцы, дикие мидяне, еще более дикие, разгуливающие в кожаных штанах и жилетах персы?
— Хорошо, я отвечу на этот вопрос, но ты обещай, что ответишь и на мой.
— Я согласна.
— Ты спрашиваешь, почему на земле существуют иври, халдеи, арамеи, египтяне? Почему они разбрелись по верхней земле? Почему не схожи и непонятны друг другу их речи? Вот о чем говорят наши мудрецы. Это случилось давно, когда на всей земле был один язык, одно наречие.
— До потопа? — спросила Луринду.
— После. Сказали люди: построим город и башню высотой до небес и сделаем себе имя прежде, нежели рассеемся. И сошел Господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. Сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что они начали делать. Не отстанут они от задуманного. Смешаем их язык так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле. Перестали они строить город. Посему дано ему имя Вавилон, ибо здесь смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле.
— Значит, вот откуда пошел наш город, и вот почему наша башня Этеменанки неугодна вашему Богу? — задумчиво спросила Луринду.
— Я бы не стал подобным буквальным образом осмысливать древнее сказание, — смутился Даниил.
— Но наши жрецы утверждают, что башню построили наши предки-шумеры, пришедшие на равнину меж двух рек в давние дни. Явились они с гор и возвели гору, ибо с вершин они привыкли разговаривать с богами.
— Ваши жрецы утверждают, что Нинурта — это Мардук мотыги Эллиль — это Мардук царственности и света, Набу — это Мардук счета, Шамаш — это Мардук справедливости.
— Разве нет?
— Нет. Он — Единосущен и не может воплощаться ни в камне, ни в истукане, ни в дереве.
— Мудрый Балату, ты не мог бы дать мне писаные правила, которые достались вам от Господина.
— Я постараюсь, женщина. Но взамен ты не согласилась бы продать мне пергаменты, заполненные рукой Иеремии?
— Нет, Даниил, дед запретил. Я могу их только подарить, так сказал моему деду Рахиму сам наби.
— Тогда подари!!
— Не могу, исполненный благородства господин. Не знаю, по какой причине, но не могу.
Глава 4
Старик выбрался на балкон, выходивший во внутренний двор и огибавший строение на уровне второго этажа, направился к лестнице и, постукивая палочкой по ступенькам, поднялся на крышу.
Наступил вечер, кончались сутки. На западном краю верхней земли нежились тучи. Солнце в той стороне, позевывая, склонялось к земле. Вдоль улиц и кое-где над крышами зеленели метелки пальм, в каналах и арыках темной бронзой отсвечивала вода. Усталая земля готовилась накрыться тьмой. Внизу во внутреннем дворе перекликались работники. Все достанется сыновьям Хашдайи, моего свояка. Ребята они неплохие, но у них свои заботы, своя служба, жены, дети.
Я остался один, как перст. Вспомнились стихи, сочиненные по случаю гибели Луринду, моей смоквочки.
Боже, отнял жену ты, отнял сына.Боже, полную скорби прими молитву.Точно воды речные, куда я иду, — не знаю.Точно барка… где причалю, — не знаю…Боже, упал я — подними меня, оступился — подай руку!В водах спокойных ты мне весло,В водах глубоких — правило…[58]
Старик вздохнул, посидел бездумно. Скоро совсем смерклось.
Житель потемок, прочь из потемок! Один остался, впрочем, это тоже суета. Сердце порадовали звезды, вон их сколько высыпало. Разбежались стайками, улеглись созвездиями, указав для знающего направления на север, в Малую Азию, на восток, в Персиду, на запад, в страну Великой реки. Везде пришлось побывать. Обозначился зодиакальный путь. По нему, как утверждал мудрый Бел-Ибни, следует все живое. Скоро и я отправлюсь в путь. Что с собой возьму? Дом с собой не возьму, утварь с собой не возьму, землю с собой не возьму. Разве что посох, чтобы поспешать по небесному пути, может, удастся догнать смоквочку. Потом вместе поторопимся, попробуем настичь сынка. Он ушел далеко вперед, но все равно мы постараемся. Чем еще на небесах заняться? Жаль, что на этом пути никто не может остановиться, перевести дух, подождать родных и близких и далее вместе, одной семьей.
Меня питают надежды, это тоже суета. Ну и пусть! Догоню родных, перескажу им, что творится на земле. Я много знаю, я хранил царское слово. Не спешил уходить от лица его, не упорствовал в худом деле.
Сказал мудрый Син-лике-унини — для всякой вещи есть свое время и свой устав. Были дни, когда я угодил в милость, и Нериглиссар велел мне сопровождать его в походе.
— Ты знаешь людей, понимаешь языки горцев, тебе известна местность. Пойдешь со мной на Аппуашу, — приказал царь.
— Государь, я не военный человек, — ответил я. — Будет ли от меня польза в походе? У тебя достаточно толмачей, есть и офицеры, излазившие отроги Тавра, осмотревшие Киликийские ворота. Например, Акиль, Хашдайя.
— Можно смотреть и не видеть, слушать и не понять. Я доверяю тебе, Нур-Син, ты дурного не подскажешь. Я пока не выжил из ума и готов слушать дельные советы. Мне кажется, ты в состоянии мне их дать. Так, по крайней мере, утверждает Крез, а он не чужд мудрости.
Что было делать? Я оставил дом, Луринду и отправился в поход.
Осенью третьего года царствования Нериглиссара (557 года до н. э.) Аппуашу, царь Пиринду — горной области на юго-востоке Малой Азии, подстрекаемый Крезом, напал на соседнее царство Хуме, являвшееся союзником Вавилона и Мидии.
Получив известие о вторжении, Нериглиссар сразу поднял вавилонское войско и ускоренным маршем, налегке, направился на север, в сторону Харрана. Ветераны одобряли царя, подгоняли новобранцев, которых за эти годы в войске стало заметно больше. Шагай шибче, подбадривали они юнцов, ставь ноги уверенней, стреляй прицельней, руби смелее и не забывай подцепить горца копьем. На марше бородачи во все горло распевали песни — было весело. Некая невысказанная, но явно ощутимая, бодрящая аура подвисла над эмуку и кисирами, над малочисленным обозом, где везли разобранные стенобитные машины, над союзными и наемными отрядами. Помахавшие на своем веку мечами вояки делились между собой — неужто вернулось доброе старое время, когда Кудурру никому не давал спуска, гнал и гнал воинов вперед, на штурм приморских твердынь, к Великой реке, впадающей в Верхнее море, в горы к востоку от Тигра.
