Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт
Четырежды уже сменили наблюдателей, а дорога все пуста и пуста. Подготовлена пятая смена, но тут - доклад:
- Едут. Воевода сам-один впереди. Стремянные приотстали.
- Отменно. Легче отсекать.
Тут же застрекотала сорока - сигнал тем, кто стоит за поворотом дороги, у повозок, которым надлежит ехать навстречу беглецу и оказаться возле него в тот момент, когда он будет находиться как раз напротив засады.
Вот и повозки с возницами на облучках. Глинский придержал было коня, но тут же успокоился: обычные с виду крестьяне, везут что-то в Оршу на продажу, не ведают, наверное, что она в осаде. Тому, что поклажа покрыта пологом, князь не придал значения.
- Слава Богу, - перекрестился подьячий, - не насторожился.
Применить повозки при захвате Глинского предложил сам подьячий, хотя его отговаривали, причем весьма настойчиво:
- Риск очень большой. Заподозрит переметчик неладное, повернет к своему полку. Кусать локти станем.
- Догоним, если повернет. А с повозками бескровней выйдет.
Получилось совсем бескровно. Повозки отвернули на обочину, пропуская знатного всадника, и тут - свист. Из леса высыпала пара дюжин пешцев, за ними - дети боярские на конях, откинув пологи, из круто развернувшихся и вставших поперек дороги повозок поднялись ратники с рушницами, направленными на стремянных.
- Бросай оружие! Слезай с коней! Живо!
Коня князя Глинского взял под уздцы сам подьячий.
- Пойман ты еси, князь Глинский. По воле государя нашего вседержавного.
Эту ошеломляющую фразу подьячий проговорил спокойненько, даже елейно, будто не о пленении сообщал, а звал на дружескую пирушку. Он дождался, пока князь, ошарашенный неожиданностью, вяло спустится с седла на землю, и продолжил с еще более подчеркнутой елейностью:
- Сейчас окуем тебя и - в Москву, на Казенный двор. И стремянных твоих окуем, дабы не скучать тебе одиночно.
Михаил Глинский молчал, словно в рот воды набрал, лихорадочно соображая, как избавиться от милостивой грамоты короля Сигизмунда, и, понадеявшись на то, что здесь, на дороге, его не станут обыскивать, решил: «Проглочу, улучив момент. В чем тогда меня обвинят? Догадка - это еще не доказательство. Бог даст, обойдется».
Но Бог не простер своей длани над изменником: после того как князя оковали, тайный подьячий самолично начал его обыскивать. И - о радость! Извлечена из-под подкладки калиты грамота короля Сигизмунда, который прощает ему все прошлые ошибки в знак благодарности за добрую услугу, ему оказанную.
- Ну, вот, - заговорил подьячий весело, будто сообщал окованному радостную весть, - теперь тебе, князь, один конец: плаха. А если повезет - виселица на Лобном месте Красной площади.
- Не ерничай! - обрубил подьячего Глинский. - Вези в Москву, как тебе велено. Царь, не ты, служка, самолично решит мою участь!
- Верно, князь. Уж как верно-то. Мне ли, малой сошке, определять, где тебе место, на плахе или на виселице. Мое дело доставить тебя в стольный град живым и, по возможности, здоровым.
Послав гонца второму воеводе особого полка с предупреждением, что в сельце Коханово разместились полторы тысячи шляхтичей, подьячий повез задержанных не через Оршу, а взял северней, на Юрцево, куда повелел второму воеводе выслать сотен пять детей боярских. Оттуда с надежной охраной двинулся в Красное, где располагалась ставка воеводы Булгакова-Голицы, который должен был выделить для дальнейшего сопровождения не меньше полутысячи детей боярских, а ратников из особого полка отпустить в их стан. Что ни говори, но опасаться ратников особого полка стоит: вдруг они задумают вызволить своего воеводу в благодарность за вольности, какие он допускал в полку.
До Юрцева отряд все время рысил, переходя временами даже на галоп, торопясь под защиту крупного ратного отряда. Можно, конечно, и не гнать коней, но подьячий считал, что Глинский мог условиться с гвардейцами короля о том, что если он не прибудет на встречу к определенному времени, они должны будут выступить на дорогу и спешить к Орше.
Спешность оказалась весьма кстати. Польская рать форсированным маршем двигалась к Днепру. Передовые отряды шляхетской конницы уже по дороге от Лепеля подступали к смолянам, а по Минской дороге миновали Толочин. Промедли засадный отряд, который вез задержанных, их вполне могли настигнуть разъезды передовых шляхетских отрядов.
Узнав об этом у Юрцева, где сопровождавших Глинского ждала условленная охрана из детей боярских, подменные кони и добротные повозки, подьячий перекрестился.
Тысяцкий, возглавлявший детей боярских от особого полка, упрекнул подьячего:
- Не славь всуе. Смоленск минуешь, вот тогда свершишь благодарственную молитву, а пока - вперед, не мешкая.
Если не гнать коней, до Красного - два дневных перехода, но такого времени не было предоставлено засадному отряду и детям боярским из особого полка, и потому к полуночи они были уже в стане Булгакова-Голицы.
- Денек-другой передохнете, тогда - на Смоленск, - повелел князь-воевода. - Ляхов теперь вам опасаться нет нужды. Через Днепр я их не пущу.
Подьячему очень не понравилось бахвальство воеводы и его повелительный тон, и Он твердо заявил:
- Я с переметчиком выезжаю с рассветом. Засадный отряд твой остается у тебя, дети боярские особого полка возвращаются в свой стан, передохнув денек, дальнейшую охрану - не менее тысячи - дашь ты, воевода. Отпущу ее только в Боровске.
- Эка, раскомандовался. Будто сам царь. Я определю, когда тебе выезжать и сколько дать охраны!
Молча полез подьячий за пазуху и вынул из потайного кармана грамоту, подписанную лично царем Василием Ивановичем, протянул ее Булгакову-Голице с предупреждением:
- Не доставим в целости князя-переметчика на Казенный двор, не сносить ни тебе, ни мне глупых наших голов. Повторяю еще раз: я выезжаю на рассвете в сопровождении тысячи детей боярских. Все.
Через день передовые отряды польско-литовских войск подошли к берегу Днепра и принялись разбивать свои станы напротив станов русских полков.
Константин Острожский из предательского письма знал, что хитрый и храбрый воевода Даниил Щеня основательно занемог и отправлен Василием Ивановичем в Москву, а рать царь оставил боярину Челяднину и князю Булгакову-Голице, которые должны быть в этом деле сотоварищами, но их не устраивал такой расклад: до этого Челяднин был в товарищах у Даниила Щени и поэтому объявил о своем первенстве, а Булгаков-Голица показал ему кукиш. Их несогласие окончилось тем, что, не посчитав нужным известить государя, они фактически поделили полки (по четыре каждому) и встали отдаленно друг от друга: один стан у Красного, другой - у Дубровки. Это очень облегчало предводителю польско-литовского войска осуществление предложенного князем Михаилом Глинским коварного плана.
Имея всего тридцать пять тысяч войска, Острожский не мог осилить восьмидесятитысячную русскую рать, если бы она представляла собой единый кулак, но по частям ее можно было громить. Никакого численного преимущества при такой разрозненности русское войско не имело.
Первым шагом Острожского стали обманные переговоры, которые он вел отдельно с воеводой Челядниным, отдельно с князем Булгаковым-Голицей. Предложил он заручиться клятвенными обязательствами, что русские полки не станут переправляться через Днепр и не пойдут на Минск, пока польский король и великий князь Московский не обменяются посольствами. Если они объявят о мире, рати разойдутся по домам, если согласятся продолжить войну, тогда уж кому что Бог даст. Пока же стоять на разных берегах, не трогая друг друга.
Ни Челяднин, ни Голица не послали весть Василию Ивановичу о предложении Острожского, а согласились ждать результатов переговоров царя с королем, вовсе Даже не подумав узнать, какое посольство направлено в Москву и каким путем оно двигается. Вместо этого они затеяли спор по поводу титула царя всей России, посчитав оскорблением то, что польский воевода назвал его великим князем Московским, и - оказались на крючке у Острожского. Именно на такой поворот он и рассчитывал.
Легко выиграл время Константин Острожский для сооружения двух мостов через Днепр верстах в пятнадцати вверх от стана князя Булгакова-Голицы. Один из мостов он намеревался возводить не очень скрытно, а второй - верстах в трех ниже по течению - в полнейшей тайне. Места и для первого, и для второго мостов выбрал глухие, с плотно подступающим к самым берегам лесом. А от возможных лазутчиков выставил со всех сторон заслоны.
Первый мост предназначался для переправы шляхетской конницы и пеших жолнеров, второй - для крупного огневого наряда и его защитников. На эти пушки и жолнеров, вооруженных рушницами, решено было вывести русские полки, заманив их ложным отступлением, то есть воспользоваться тем же приемом, который позволил князю Глинскому разгромить превосходящие силы крымцев под Слуцком.
