Дмитрий Смирнов - Золотая Ладья
— Пошел поглядеть, где бортевые пчелы медок прячут, да что-то спину свело, — объяснил старец.
— Ты из слободских, что ли? — осведомился Рогдай, разглядывая незнакомца.
— Из слободских, — молвил старец. — Огнище у нас рядом. За этим раменьем[136].
Он вдруг громко закряхтел, хватаясь рукой за поясницу.
— А ну, молодые, помогите на ноги встать. Самому не разогнуться.
— Обожди, дедушка, сейчас поможем, — пообещал Кандих.
Парни привязали к прочному сучковатому древу своих коней и сделали пару шагов к стонущему слобожанину, но вдруг земля под их ногами непонятным образом дрогнула. Замелькали ветки, корни, травяные стебли. Кандих и Рогдай провалились в волчью яму, прикрытую дерном и листвой. Мерянин судорожно попытался зацепиться за длинные корни, но не сумел удержаться. Сверху посыпались комья земли.
— Ну, вот и славно, — долетел до парней удовлетворенный голос старца. — Так-то оно лучше будет. Посидите, покамест здесь все дела управятся. Души ваши губить не хочу, а вмешаетесь — дров наломаете.
Борода старца показалась над краем ямы. Как видно, недуг его прошел сам собой.
— Ты что ж это творишь? — Кандих удачно подпрыгнул и почти ухватился за округлый выступ, с которого свешивались травяные стебли, однако тот шумно осыпался под его весом. Молодой варн вновь оказался на самом днище злополучной ямы. По счастью, заостренного кола в ней не было.
— Да кто ты такой? — Кандих устремил вверх негодующий взгляд.
— Ну, уж не слобожанин, милок, — усмехнулся старец. — Сотоварищи ваши урманские меня бы скорее вас признали. Те, что убили славного Туровида.
— Туровид мертв! — выкрикнул Рогдай.
— Да, Туровид мертв, — признал старец нехотя. — Но не один он, слава Туру, исконную веру этих земель сберегал. Остались еще сыны великого Предка, что стоят обычаем старым, нерушимым.
— О чем ты толкуешь? — не понял старца Кандих.
— О стезе Туровой, по которой извечно шли те, кто владычествовал над природными силами и сердцами людей, пока не явились в края наши князья Крива и Радим со своими родами и волхвами. Волхвы эти сразу принялись поучать всех уму-разуму, смущая людские души. Мудреными словесами и ловкими кудесами сердца затуманили. Немало добрых кобников[137] и балиев[138] наших за ними подались, обольщенные уменьями пришлых. Да только верные дети Великого Предка и по сей день ему служат. А где сейчас власть волхвов? Где их сила? Вон, новая напасть на наши земли прет — кто защитит народ наш? Не вижу я, чтобы волхвы могли с ней совладать. Только нам, сынам Великого Тура, по плечу спасти этот край.
— Остановись, кобник! — вскричал Рогдай. — Почто на волхвов беду кличешь? Их и наши жрецы уважают, и чудины, и весь. За ними — мудрость немерянная.
— Не я — Мать Сыра Земля сама исполнилась бедами, да сбросить власть их мечтает. Слышал я землю. Не желает она более терпеть на себе ни волхвов, ни князя Званимира.
— Так это ты про князя дурные слухи распускаешь! — внезапно догадался Кандих, пытаясь вновь допрыгнуть до края ямы. — Не иначе как с твоего охального языка вся эта зараза пошла, будто боги от Званимира отвернулись!
— А разве нет? — старец усмехнулся. — Не понимает князь Званимир, что иные ныне времена приходят. Люди на Западе давно это смекнули. Ширится их царство, никто уже не может им противустать. А Званимир в гордыне своей надеется один воспротивиться велению времени…
— Что ж ты, и богов своих предал? — вопросил Кандих, неподвижно застыв на дне ямы. — Разве ты не говорил с ними, разве не они оделяли тебя силой своей?..
— Помолчи, глупый, — чуть повысил голос кобник. — Что бы ты понимал… Не предал я их — а сохраню. Не в имени дело. Да, я позволил пришлому служителю Августину свершить надо мной свой обряд. Он ушел восвояси, довольный, что выполнил свой долг и спас мою душу. А не ведает, что сам он и вся его церковь — будут служить нам. Что вода? Стряхнул ее — и нет воды. А кому будут люди в глухих лесах молиться — какое им дело? Перуном называть бога или Илией — бога не убудет, а наши люди целее будут.
— Да когда ж предательство благом оборачивалось! — не унимался Кандих.
— Мало ты сведал древние предания, иначе б знал — предательство зачином было почти каждому большому делу. Вон у ромеев два брата основали ихний Город — и один убил другого. Наши давние предки Тур, Арий и Колос — меж собой воевали, и двое убили третьего. Множество деяний я мог бы тебе назвать, где только смертью, священной жертвой, покупалось величие грядущего… А ныне — суди сам. Званимир борется за одному ему ведомую Правду Богов — и весь свой народ обрекает на противостояние со всеми. И севера с ним в ссоре, и кривичи, и с собственными старейшинами он не в ладах. А придут франки — и что он, один будет с ними бороться? Вовремя уступить силе — не значит предать. Значит, проявить истинную мудрость, которая часто со смирением ходит рука об руку…
— Смирение? Или трусость? — выкрикнул Кандих.
— Я прожил долгую жизнь, — словно не слыша его, продолжал кобник. — Я видел всякое — и любовь, и предательство, и трусость, и коварство. Думаю, научился кое-что различать и понимать. Сейчас пришло время Званимиру уйти. Боги не станут нам мешать. Или ты думаешь, что лучше меня понимаешь их волю? Разве не они послали в наш край урман? Все складывается годно для нас. Чужаки убьют вашего князя, на людях наших не будет вины. Нам не придется ни изгонять его, ни умервщлять. А потом Сбыслав отомстит за его смерть, и законно воссядет на нашем столе. Мы подчинимся тем, кто идет в силе великой — и сохраним народ наш. Иначе и молиться нашим богам будет некому…
— Когда нападают враги, — тихим, но от того более грозным голосом заговорил Кандих, — мужчины гибнут в бою — однако женщины уводят детей в горы или в леса, и там мальчишки вырастают на преданиях о доблестных защитниках, погибших — но не уступивших недругу! О чем будут рассказывать ваши мужи? О том, как они спаслись сами, прикрываясь тем, что спасают своих богов? Какими вырастут их дети? О чем будут им рассказывать матери? Выпусти нас! Там гибнет мой народ и там мое место. По крайней мере, я лягу костьми рядом с ним, не посрамив имени своих предков!
Ответа не последовало. Наступившая тишина подсказала, что кобник ушел.
В яме стремительно сгущалась тьма. Оперевшись на плечи Рогдая, Кандих сумел-таки добраться до края и вылезти наружу, ухватившись за широкие корневища. Потом он вытащил мерянина. Кони пропали.
— Да, — обреченно сплюнул молодой варн. — Влипли мы с тобой. Теперь ни княжеского поручения не выполним, ни ему самому не поможем.
— Смотри! — Рогдай указал на опушку леса.
В полной тишине и полумраке, только позвякивая доспехами, по ложбине стремительно двигались урмане, вышагивая ряд за рядом.
Глава 19. По следу черного ворона
Олав Медвежья Лапа в последнее время все больше задумывался о судьбе, пытаясь разгадать прихоти Норн. Всю свою жизнь могучий ярл, за плечами которого было немало громких побед и пройденных дорог по водам и землям Мидгарда, уверенно шел к своим целям, твердо зная, что ему нужно и не отступая ни перед какими трудностями. Однако сейчас что-то переменилось. Смутные, но тягостные предчувствия камнем лежали на сердце, нарушая спокойствие ума, подтачивая веру в успех начатого дела.
Причиной всему была зловредная сущность Хозяек Урда, которых Олав клял всеми известными ему ругательствами. Эти дочери великана Нера, породившего ночь, всегда вели понятную только им игру. Они не подчинялись ни Одину, ни другим Асам, выплетая замысловатую пряжу судеб для вождей и простолюдинов, для повелителей и рабов. Темный промысел Норн не мог постичь даже всеведающий глаз Отца Богов. От предчертанного ими удела не спасало заступничество Тора и Фрейи. Ведь гордые Судьбопряхи ставили себя выше владык Асгарда, никогда не упуская случая показать свое превосходство и преподать им урок. Еще отец внушал Олаву, что Норны считают себя самыми мудрыми существами во всех девяти мирах — самыми избранными и всевластными, рожденными для того, чтобы наставлять и людей, и богов.
Почему им дана такая сила? Этого Олав Медвежья Лапа никак не мог понять. Упсальские готи, которые сами, как валы[139], могут зрить тонкое, уверяли, что нити, сплетенные на станке судеб этими каверзными созданиями, имеют разную длину, толщину и цвет. Вурд и Верданди кропотливо ткут их, а Скульд — беспощадно рвет на куски, порой уничтожая почти законченную работу сестер. И так из века в век. Не зря толкуют, что сам Один побаивается Норн, иногда спускаясь к источнику Урд, чтобы с ними советоваться. А еще сестры, облачившись в лебединое оперение, любят появляться у берегов рек и озер, чтобы вдоволь полюбоваться плодами своих трудов, изменить которые никому не под силу.
