Владислав Бахревский - Ярополк
Баян не мог себе даже представить, что могут быть такие огромные дома, вмещающие тысячи людей, с куполом, как сама Вселенная. Золотое небо, золотые, льющие огни кресты, иконы величиной с окна… Золотые ризы священников, полыхающие драгоценными каменьями; шелковые, парчовые платья высшего сословия; красота одежд простого народа… Молитвы священников, хор, его собственный голос улетали в золотую бездну купола.
Баяна крестили еще на корабле, в бурю. Корабельщикам показалось, что Бог вздыбил волны, гневаясь на корабль, несший на себе язычника.
Стоя теперь среди дивногласых детей, в золотом свете храма, в просверках алмазов, Баян не верил, что он на земле. Это Рай, Рай!
Когда долгая служба наконец окончилась, за Баяном пришли, повели вниз и поставили перед василевсом.
Никифор с любопытством разглядывал отрока, потом спросил:
– Каким образом ты, славянин, оказался в Хазарии?
Баян поклонился, коснувшись рукой пола.
– Меня увели в плен. И матушку мою увели.
– А где твой отец?
– В Царьград ушел…
Никифор удивился чистоте греческого языка славянина из Хазарии.
– В Царьград, говоришь… Так, значит, скоро увидишь. Но скажи, когда ты успел научиться нашей речи?
– Я учился у вещего Благомира.
– В своей земле?! – поднял брови Никифор.
– В своей.
– Славяне, оказывается, не только храбрые, но и мудрые. Знание греческого языка есть путь к свету. Я рад, что славяне любят греков.
– Греков любит княгиня Ольга, – уточнил Баян.
– Мы знаем архонтессу Ольгу, – сказал Никифор и отвел глаза.
Баяну шепнули, чтоб откланялся, но Никифор снова посмотрел на отрока.
– Будет жалко потерять такой голос. Береги себя! – Василевс вдруг снял перстень с руки и, поманив к себе Баяна, сам положил перстень в его ладонь. – Когда поешь святое, помни о василевсе. Молись о василевсе… Грехи василевсов тяжкие…
Баян поднял глаза на повелителя Византии и почему-то пожалел этого счастливого на славу человека, до того пожалел, что сердце защемило.
Баяна тронули за плечо, он поклонился, попятился, и тут, задев его линялой рясой, к василевсу подошел монах. От рясы пахло солнцем, морем и шалфеем. Монах поклонился, подал Никифору письмо и тотчас ушел.
Василевс развернул послание, прочитал:
«Богохранимый, пресветлый, любящий Бога! Знай: Провидение открыло мне, червю, что ты, великий государь, переселишься из этой жизни на третий месяц по прошествии сентября…»
Никифор окинул взором огромное пространство церкви: монаха не видно было. Усмехнулся:
– Слава Богу! До сентября дано дожить, да и там даровано два с лишним месяца…
И нахмурился: вспомнил, прибыли посланцы болгарского царя Петра. Предстояли трудные переговоры.
Тайна василиссы Феофано
Александра по дороге домой не одолела искушения. Остановилась со служанкою у лавки хазарского купца, торговавшего в портике колоннадной улицы Мессы.
Эта лавка славилась диковинными товарами и драгоценностями из далеких земель. Хазары в Константинополе перестали быть редким народом. Без разговоров о киевском архонте Сфендославе не обходилось ни одно застолье. О гибели Хазарии, страны великой, населенной воинами мужественными и грозными, рассуждали не только на мужской половине двора, но и на женской. Женщины нарочно приходили в хазарские ряды поглядеть, кого побил юный летами русский князь, и потом торопились ко дворцу василевса посмотреть стражу из руссов и славян, сравнить, кто достойнее, кто более пригож.
Хазары-юноши из племени иудеев были прекрасны белизной лица, яркостью блеска выразительных глаз, осанкою, но в простоватых на вид славянах, в грозных руссах чудилась непознанная мощь, необъятность души.
Но Александра была еще очень юной, и ей белые хазары казались небожителями.
Ее тянуло в лавку, где продавалась дивная чаша из темно-синего, до черноты, лазурита. Продавец просил очень дорого, и Александра наведывалась сюда, чтобы полюбоваться чашей и глянуть украдкою на самого торговца.
Это был не юноша с мраморным челом, с нежными губами и горящим взглядом. У иудея голова уже серебрилась удивительно благородно, глаза были огромные, черные, без блеска. В кудрявой бороде седая прядь, а усы и брови без единой искорки.
Александра показала торговцу на серебряный пояс в крупных круглых сердоликах, на позлащенную пластину серебра с такими же камнями – на грудь, на браслеты в виде серебряных змей с плоскими каменьями, неяркими, но необычными.
– Это украшения йомудов, – сказал торговец, улыбнувшись. – Неброская, но истинная красота.
– Я покупаю это.
– Благодарю, госпожа. Но думаю, вы пришли к чаше. Вам ее поставить ближе?
– Поставьте! – согласилась Александра. – Цена… не упала?
– О нет! Я решил даже немного поднять стоимость. Такая чаша должна попасть великому человеку.
– Ах, если бы мой отец был дома! – вырвалось у Александры.
– Где же ваш отец?
Дева вспыхнула:
– Он… в плену. В Сицилии.
Иудей сочувственно склонил голову:
– Я слышал об этом несчастье, постигшем Византию… Вот вам чаша. Любуйтесь. Лазурит прекрасен, но очень редок. Говорят, хотя этому я не верю, камни лазурита падают с неба на высокие недоступные горы… Я потом покажу вам одну небольшую изящную вещицу. Может быть, она утешит вас.
– О, никогда! – искренне воскликнула Александра, разглядывая чашу.
Чаша была квадратная, с узкими полями, оправленными тонкой полоской золота. Квадратное навершие, сужаясь, переходило в круглый, безупречной формы сосуд, поставленный на высокую, в виде ребристой колонны, ножку. Колонна покоилась на квадратном массивном основании.
В этой чаше было столько оттенков синего, что Александра согласилась с небесным происхождением лазурита.
Зоркие глаза девы улавливали среди синей круговерти звезды – вкрапления чистого золота. Александре казалось, что она смотрит на какое-то надзвездное, на запредельное небо.
Пока Александра любовалась чашей, торговец наслаждался красотой своей покупательницы.
О прекрасной дочери дуки[82] Константина Парсакутина стольный град еще не заговорил, он только приглядывался, изумленный новым своим чудом, и пока помалкивал, чтобы не сглазить.
Девственная красота Александры для высшего сословия и дворца была неожиданностью: упрямый дука Константин растил дочь амазонкой.
Первая жена дуки – в ту пору он еще не имел столь высокого чина, – подобно жене василевса Льва VI, родила пять девочек кряду. Желая наследника, Константин постриг супругу в монахини и женился другой раз. Вторая жена родила ему еще пятерых дочерей. В отчаянье дука завел себе двадцать наложниц, все они понесли и подарили господину… дочерей.
Смеялся весь Константинополь, и смех этот поразил не горемыку, а его жену, сердце разорвалось.
Третья супруга, подарив Константину Парсакутину Александру, отошла ко Господу сразу после родов – но вот что удивительно: младшая дочь дуки не желала носить девичьих платьев, отвергала кукол и нянюшек. Научившись ходить, говорить, требовать, она играла оружием, одевалась воином. И бедный отец нашел в ней утешение. Он учил Александру ратному искусству с младенчества – стрельбе из лука, владению мечом и копьем, езде на лошади, бегу, плаванью. Юная дева уже теперь, в свои четырнадцать лет, могла построить фалангу, осадить крепость и вести искусную оборону.
И вот – горе! Отец в плену, и дочь, страдая от одиночества, ходит разглядывать хазарские украшения… Чаша была похожа и на море, а отца и дочь разделяло море. Горюя об отце, Александра занялась постижением науки флотоводцев.
Не выручит отца василевс, выручит – она. Пусть не скоро, но выручит!
Александра вглядывалась в чашу, словно на дне ее могли явиться знаки, пророчествующие судьбу. Вдруг торговец потянул чашу к себе. Александра невольно схватилась за колонну-ножку, не позволила убрать свою синюю отраду.
– Но, госпожа, госпожа! – пролепетал величавый иудей, превращаясь в существо покладистое, жалкое…
Быстро подошла служанка и шепнула:
– Феофано!
Александра смерила торговца презрительным взглядом, потянула чашу к себе еще настойчивее, но тотчас отпустила, отошла к другой лавке.
Василисса Феофано экипажа не покинула. Краем глаза Александра видела: чашу из небесного лазурита забрали.
– Так вот кто великий человек! – усмехнулась дочь дуки Константина.
Но что это? Жирный евнух нес чашу обратно, василисса только осмотрела ее. Значит, цена несносна и для великих…
Александра злорадствовала. Желая еще больше досадить торговцу, она вернулась к лавке и говорила с торговцем теперь только через служанку.
– Пусть подаст мне чашу из лазурита! – приказала гордая Александра.
Служанка повторила слова хозяйки, но иудей смотрел поверх своих покупательниц. Служанка, негодуя, повторила вопрос и услышала в ответ:
