Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— Не беспокойся, Ксюша, я человек военный и знаю, что такое распорядок дня. Пименом не стану. Вот увидишь, ещё и тебе по дому буду помогать.
Антон Иванович слов на ветер не бросал: в семь утра он уже был на ногах, открывал ставни, приносил уголь и растапливал печь и плиту. Всем домочадцам определил обязанности: сам подметал полы, Ксения Васильевна отвечала за уборку, приготовление еды. Няня возилась с малышкой Мариной. Даже деду было вменено в обязанность следить за тем, чтобы в комнатах, на мебели не накапливалась пыль.
Работа над «Очерками» пошла быстро. Антон Иванович ожил, на лице всё чаще появлялась улыбка. Что и говорить, творческий труд приносил ему большое удовлетворение.
— Вот и сменил я штык на перо, — иронизировал он над собой. — Из генерала превратился в летописца.
Но вскоре покой Деникина был нарушен. Оказывается, бельгийские власти пристально следили за «странным генералом». Деникина вызвали в Брюссель, где должностные лица потребовали, чтобы генерал дал подписку о том, что на территории Бельгии он не будет заниматься активной политикой. Деникин был разъярён, но бумагу пришлось подписать.
Несколько дней он был мрачен, работа валилась из рук. И принял решение написать письмо министру юстиции Бельгии Эмилю Вандервельде, тому самому Вандервельде, который в апреле 1917 года приезжал к Деникину в Могилёв, в Ставку, на переговоры.
В письме Деникин откровенно напомнил об этом министру:
«Мне невольно приходит на память эпизод из прошлого, как в 1917 году в качестве начальника штаба Верховного главнокомандующего российскими армиями я принимал у себя в Ставке бельгийского министра Вандервельде. Он был несчастлив тогда, человек без родины, представитель правительства без страны, в сущности такой же политический эмигрант, как теперь многие русские. Ведь Бельгия тогда была растоптана врагами так же, как сейчас Россия. Но мы сделали всё возможное, чтобы не дать почувствовать господину Вандервельде ни в малейшей степени тягости его положения. Ибо мы разделяли искренне горе Вашей страны и её героической армии.
Я не ожидал и не искал внимания. Но был уверен, что русский генерал будет ограждён в Бельгии от унижения. Я имею в виду не только свою роль как Главнокомандующего Вооружёнными Силами Юга России — вокруг этого вопроса сплелось слишком много клеветы и непонимания... Но я говорю о себе как о бывшем начальнике штаба, Верховном главнокомандующем русскими фронтами в мировую войну, наконец, как о генерале союзной вам армии, полки которого в первые два года войны вывели из стран австро-германцев много десятков тысяч воинов.
Всё это я считаю необходимым высказать Вам в надежде, что, быть может, к другим деятелям, которых судьба забросит в Бельгию, правительственная власть отнесётся несколько иначе».
Ответное письмо Вандервельде не заставило себя ждать. Он извинился перед Деникиным, однако ссылался на действующие в Бельгии законы, которые он, как министр юстиции, не вправе игнорировать. Вандервельде просил Деникина поверить в то, что у него и в мыслях не было обидеть заслуженного русского генерала, имя которого останется на страницах истории.
Деникин никогда не переносил унижения своего достоинства и не прощал обид. К тому же оказалось, что жизнь в Бельгии ещё более дорогая, чем в Англии. Пришлось снова собирать чемоданы. На этот раз в качестве пристанища была выбрана Венгрия. При обсуждении маршрута переезда Деникин воспротивился тому, чтобы ехать через Германию.
— Я лучше поеду вокруг света, чем ступлю на землю, которая принесла столько горя и бедствий России, — твёрдо произнёс он.
Поэтому пришлось добираться до Венгрии кружным путём — через Париж, Женеву и Вену.
Деникину пришёлся по душе венгерский городок Шопрон, где они поселились в маленькой, но уютной загородной гостинице. Ксения Васильевна свои впечатления доверила дневнику:
«Жизнь здесь действительно гораздо дешевле... да и город симпатичнее. Пока живём в пансионате за городом, в лесу. Воздух и окрестности чудесные, давно мы не делали таких чудных прогулок... Городок переполнен беженцами из отобранных у Венгрии областей».
Через некоторое время дневник Ксении Васильевны пополнился новыми впечатлениями:
«Нравится мне Венгрия, то есть, правильнее сказать, Шопрон, ибо больше я ещё ничего от Венгрии не видела. Такой обильный край. Столько «плодов земных» я давно не видела. Кругом нас горы, лес. Мы гуляем далеко. Заберёмся куда-нибудь на поляну, откуда хороший вид на поля, деревни, лежащий внизу город и на далёкое большое озеро. Воздух — не надышишься!.. И бывают минуты, что в мою душу нисходит мир, такой полный, как не бывал со времени до войны... Много здесь народу, говорящего по-русски. Бывшие военнопленные, или, как Антон Иванович их называет, «мои крестники». Говорят по-русски чисто, почти без акцента».
В этих краях Деникину хорошо работалось, он отдыхал душой и телом. И всё же ему, видимо, была уготована судьба скитальца. Даже здесь, в Венгрии, он не смог жить на одном месте. Из Шопрона семья его перебралась в Будапешт, а затем на озеро Балатон.
В Будапеште к Деникину частенько наведывался князь Волконский, русский дипломатический представитель. Его радовало то, что Деникин держит себя вдали от всяческих дрязг с достоинством и простотой. Князь пытался уговорить Деникина нанести визит диктатору Венгрии адмиралу Миклошу Хорти[11], но Деникин ловко увернулся от этого:
— Князь, думаю, что вы согласитесь со мной: прошёл уже год, как я в Венгрии, и было бы в высшей степени неудобно напрашиваться сейчас на визит. Думаю, как дипломат вы меня поймёте.
Деникин словно предчувствовал, что в 1941 году фашист Хорти ввергнет свою страну в войну против России на стороне Гитлера.
Антон Иванович уже утвердился в мысли, что навсегда останется в Венгрии, как вдруг в 1925 году получил письмо из Бельгии от генерала Шапрона дю Ларре, мужа дочери генерала Корнилова. И генерал, и его жена Наташа настойчиво приглашали Деникина вернуться в Брюссель. Охота к перемене мест дала себя знать: вскоре они вернулись в хорошо знакомый им город. Но опять ненадолго: через некоторое время Деникины оказались во Франции.
3
Из записок поручика Бекасова:
До сих пор не могу взять в толк: какая сила повлекла Антона Ивановича Деникина во Францию. Не могу по одной лишь причине: я хорошо знал, что он всячески отвергал все предложения поселиться в Париже. И я его понимал. Париж стал центром русской эмиграции, её своеобразной Меккой.
После того как Белое движение потерпело крах, из России эмигрировало более одного миллиона человек. Да что там говорить! Только в один день, а именно 16 ноября 1920 года из крымских портов вышло 126 судов, увозивших к чужим берегам едва ли не 150 тысяч человек, из которых около 40 тысяч были последними бойцами белых армий.
Тот, кто интересуется историей, знает, что, оказавшись за границей, барон Врангель образовал Русский общевоинский союз (РОВС) с отделами в странах, куда попали бывшие добровольцы. Врангель сам себя объявил председателем этого союза и заявил, что входит в подчинение великому князю Николаю Николаевичу[12], бывшему главнокомандующему российскими императорскими армиями. Надо сказать, что великий князь имел большой авторитет в правых кругах эмиграции, к нему тянулись, его уважали. Эмиграция жила надеждой на объединение и рассматривала великого князя как знамя, вокруг которого сплотятся все «национально мыслящие силы», мечтающие о реванше.
Деникину претили подобные стремления. В борьбе с большевиками он начисто отвергал такой метод, как военная интервенция извне, лелея надежду на то, что взрыв против Советов произойдёт изнутри. Поэтому он не поддерживал участие русских эмигрантов в военных авантюрах, направленных против Советской России. Не случайно, когда к власти в Германии пришёл Гитлер, и в эмигрантских кругах появилась идея о том, что следует перейти на его сторону и с его помощью свергнуть власть большевиков, Деникин заявил:
«Не цепляйтесь за призрак интервенции, не верьте в крестовый поход против большевиков, ибо одновременно с подавлением коммунизма в Германии стоит вопрос не о подавлении большевизма, а о «восточной программе» Гитлера, который только и мечтает о захвате Юга России для немецкой колонизации. Я признаю злейшими врагами России державы, помышляющие о её разделе. Считаю всякое иноземное нашествие с захватными целями — бедствием. И отпор врагу со стороны народа русского, Красной Армии и эмиграции — их повелительным долгом».
Первый год жизни в Париже был ознаменован для меня весьма неприятными событиями. Забегая вперёд, скажу, что эти события едва не привели к тому, что Деникин стал крайне холодно относиться ко мне, более того, наши пути могли разойтись навсегда.
