Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— Вы поразительно точно нарисовали портрет Савинкова. — Деникина порадовало, что оценка Черчилля не расходится с его собственной. — Я бы добавил к этому, что Савинков — патентованный авантюрист.
— Мне запомнилась встреча Савинкова с нашим премьером, — произнёс Черчилль, дымя сигарой. — Признаюсь, я сам организовал эту встречу. Ллойд Джордж утверждал, что революции, как болезни, проходит через известные фазы и что худшее в России уже позади. Можно ли говорить такое в тот момент, когда гражданская война в России достигла своего апогея! И знаете, что ответил ему Савинков?
— Любопытно, что же?
— Он сказал: господин премьер, позвольте мне заметить, что после падения Римской империи наступило мрачное средневековье.
— В умении афористично мыслить ему не откажешь, — сказал Деникин. — Нов бой я бы с таким человеком не пошёл.
— Я тоже, — поддержал его Черчилль. — Думаю, он не заслуживает слишком пристального внимания. Такие люди подобны звёздам, которые сгорают и падают. — Он помолчал, выпил свой коньяк, настраиваясь на другую тему. — Мне хотелось сказать вам, генерал, что мы были полны величайшего оптимизма в те дни прошлого года, когда руководимые вами войска уже были в непосредственной близости от Москвы. — Черчиллю захотелось подбодрить Деникина, напомнив ему о былых успехах. — Вы блестяще организовали это историческое наступление.
— Спасибо за добрые слова, господин министр. — Деникина это напоминание, напротив, расстроило. — И всё же я думаю, что наступление лишь в том случае может иметь историческое значение, если оно приводит к победе. — Голос его задрожал.
— И тем не менее...
— Всевышний отвернулся от нас, — не дал ему договорить Деникин: он терпеть не мог, когда его жалели. — Господь всегда отворачивается от тех, у кого слишком много грехов.
«Бели бы дело было только в грехах!» — подумал Черчилль, но вслух этих слов не произнёс.
Провожая Деникина и сознавая, что это была их первая и последняя встреча, Черчилль испытывал чувство облегчения: дань вежливости и этикету отдана, все приличия соблюдены, помощь предложена, и не его вина, что этот странный эмигрант от неё отказался.
«Такой человек вряд ли мог победить, — скептически подумал Черчилль. — Слишком много в его характере скромности, бескорыстия и слишком уж он прямолинеен. Обладай этими качествами Мальборо, Александр Македонский или Наполеон — о своих победах им пришлось бы забыть! Полководец должен быть в высшей степени честолюбив, изворотлив как уж, хитёр как лис, нагл и напорист! И никогда не должен забывать о своих личных интересах, которые завистники предпочитают именовать корыстолюбием. В противном случае его удел — поражения, поражения и поражения!»
Пожимая руку Деникину, Черчилль с неприязнью ощутил слишком мягкую, податливую ладонь. И тут ему неожиданно вспомнился футбольный матч, на котором он был ещё в пору своей молодости. Известный форвард, на которого Уинстон возлагал большие надежды и даже держал пари с приятелем, уверяя, что футболист забьёт не менее трёх мячей, к его величайшему разочарованию, В этом матче всё время бил мимо ворот. Вспомнив об этом, Черчилль подумал: «Как похож этот русский генерал на того незадачливого форварда!»
Хорошо, что Деникин не мог знать, о чём думал, прощаясь с ним, военный министр Великобритании!
В Истборне Деникина беспрестанно донимал Милюков:
— Антон Иванович, признайтесь как на духу: что вы передали Врангелю? Всю ли верховную власть или только военную?
— Разумеется, военную, — раздражённо ответил Деникин. — А уж в его власти взять и всю верховную, тут ничего не попишешь.
— Но это ужасно! — Милюков пребывал в сильнейшем возбуждении. — Но, обладая всей верховной властью, он, может статься, заключит мир с большевиками! И нам придётся признавать врангелевское правительство!
— Ради бога, оставьте меня в покое, Павел Николаевич! — Деникина бесила эта дотошность. — Как вы не можете понять, что я больше не желаю, совершенно не желаю заниматься политикой.
— Как?! — ужаснулся Милюков. — Ведь вы, Антон Иванович, символ и знамя нашей борьбы!
— Не мешайте Врангелю, может, ему и удастся что-нибудь сделать, — устало произнёс Деникин. — И не старайтесь создать из меня символ. Я своё дело сделал как мог и теперь хочу уйти от политики. Я верховной власти от Колчака не принимал, и сейчас я обыкновенный эмигрант, не более того.
Вконец разочарованный Милюков покинул дом, в котором жил Деникин, выразив надежду, что генерал ещё переменит свои взгляды.
— Сейчас вы раздавлены горечью поражения, измотаны трагическими сражениями, вас приводит в отчаяние эмигрантская судьба. Но всё уляжется, войдёт в своё русло, и тогда, я надеюсь, вы займёте активную позицию, вновь станете непримиримым борцом, — сказал на прощание Милюков.
Деникин ничего не ответил: его раздражало всё — и стремление поднять его боевой дух, и различные проявления сочувствия...
Жизнь в Англии оказалась трудной: цены здесь были значительно выше, чем в других странах Западной Европы. Возможно, Деникины, несмотря на это обстоятельство, прожили бы здесь и дольше, если бы не одно, сильно задевшее самолюбие Деникина, событие.
В августе газета «Таймс» опубликовала ноту лорда Джорджа Керзона, министра иностранных дел Великобритании, в своё время бывшего вице-королём Индии. Телеграмма была адресована наркому иностранных дел Советской России Георгию Васильевичу Чечерину. В ноте содержалось требование прекратить гражданскую войну. Следующие строки до глубины души возмутили Деникина:
«Я употребил всё своё влияние на генерала Деникина, чтобы уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все усилия, чтобы заключить мир между его силами и вашими, обеспечив неприкосновенность всем его соратникам, а также населению Крыма. Генерал Деникин в конце концов последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю».
Как считал Деникин, в этом заявлении правдой было лишь то, что действительно в Новороссийске перед самой эвакуацией белых в Крым к нему явился один из членов британской военной миссии генерал Бридж и предложил посредничество для заключения перемирия с Красной Армией. Возмущённый Деникин ответил коротко, но выразительно:
— Никогда!
Теперь же Керзон всё перевернул с ног на голову. И Деникину ничего не оставалось, как направить в «Таймс» своё опровержение:
«Я глубоко возмущён этим заявлением и утверждаю: 1) что никакого влияния лорд Керзон оказать на меня не мог, так как я с ним ни в каких отношениях не находился; 2) что предложение (британского военного представителя о перемирии) я категорически отверг и, хотя с потерей материальной части, перевёл армию в Крым, где тотчас же приступил к продолжению борьбы; 3) что нота английского правительства о начале мирных переговоров с большевиками была, как известно, вручена уже не вше, а моему преемнику по командованию Вооружёнными Силами Юга России генералу Врангелю, отрицательный ответ которого был в своё время опубликован в печати; 4) что мой уход с поста Главнокомандующего был вызван сложивши причинами, но никакой связи с политикой лорда Керзона не имел.
Как раньше, так и теперь я считаю неизбежной и необходимой вооружённую борьбу с большевиками до полного их поражения. Иначе не только Россия, но и вся Европа обратится в развалины».
Чашу терпения Деникина переполнило и то, что, как было видно невооружённым глазом, британские власти вели дело к признанию Советов. В Лондон прибыл советский представитель Красин[10], и Ллойд Джордж вёл с ним переговоры о подписании англо-советского торгового договора.
Деникин возненавидел Англию и велел Ксении Васильевне собирать чемоданы. Он хотел демонстративно проявить свою неприязнь к внешней политике британского правительства в отношении Советской России.
Было решено перебраться в Бельгию. Здесь семья Деникиных: жена, дочка, нянька и дед Ксении Васильевны — поселилась в пригороде Брюсселя, в небольшом домике с примыкавшим к нему чудесным садом. Антон Иванович радовался: он давно мечтал об уединении, о близости к природе, о первозданной тишине.
— Хватит мне бездельничать, — однажды вечером, перед сном, объявил он Ксении Васильевне. — С завтрашнего дня берусь за книгу «Очерки русской смуты».
— И правильно, — горячо поддержала его жена. — Тебе есть о чём рассказать нашим современникам и потомкам. Только нужен строгий режим. Уж мне-то не знать: как засядешь за письменный стол, так тебя от него и силой не оторвать. Тебе обязательно нужен ежедневный моцион, тогда и работа пойдёт успешнее, и здоровье не подорвёшь. Скоро твой полувековой юбилей. И каждый год накладывает отпечаток, с этим надо считаться.
