Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Нано задумалась. А потом сказала:

— Да, главное — это страх смерти, и я его победила!

Видно, ей стало неловко от этих слов, она покраснела, смутилась.

— А как ты связываешь свободу с победой страха смерти? — спросил я ее, стараясь помочь ей побороть смущение. Вообще-то во время разговора меня больше занимала сама Нано, нежели ее рассуждения.

— Ну, это-то понять легче всего, — вмешался в разговор лаз, — если нет страха, тогда ничего не связывает, не гнетет, не мешает, и ты поведешь себя так, как подскажет сердце. Это и есть свобода. Не так ли? Другой вопрос, как человеку победить страх, если бог не дал ему на это сил? Для этого нужны топор, огонь и кинжал!

— Разве можно, господин Арзнев, топор, огонь и кинжал назвать добром? — возразила Нано.

— А корысть, злоба, жадность — не могут ли они победить страх смерти? Адской силы орешки, — сказал лаз.

— Нет, — ответила Нано.

— Почему?

— Потому что, я думаю, добро — это способность отказаться от себя, пожертвовать собой ради других. На худой конец — ради кого-то одного, но не за счет других, не во вред другим. Только человек, отмеченный этим даром, может победить страх смерти, конечно, в той мере, в какой провидение одарило его способностью к добру.

— Чего тут говорить, — мне хотелось свести беседу с ее высокого тона, — если ты будешь думать только о других и у тебя не останется никаких собственных желаний, тогда и терять нечего. Тогда и умереть не страшно!

— Не думай, что ты загнал меня в угол, — сказала Нано. — Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.

Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.

— Увы, госпожа Нано, — сказал он, — человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.

— Я с вами не согласна.

— Тогда скажите мне, что за цель у этого человека?

— Цель одна — творить добро, уничтожать зло.

— Это его назначение, содержание его жизни, и на своем пути он будет стараться до конца исчерпать себя. До конца исчерпать тот талант доброты, что дало ему провидение, и лишь потом умереть. А до этого он будет хотеть жить и будет бояться умереть. Не так ли?

— Нет, не так. Страх — это совсем другое, от него разрывается сердце, как у моего знакомого, а то, о чем говорите вы, не страх, а иное, возвышенное и прекрасное чувство.

— Удивительно, — сказал я, — люди с таким предначертанием не умирают, пока не исполнят того, что им должно исполнить на земле. Я знаю много примеров… Живут, пока не выполнят свой долг, не растратят сил, а потом и умирают, чаще всего как-то необычно.

— Да, умирают, — подхватила Нано. — Но для таких людей смерть — это начало другой жизни, не так ли, батоно Арзнев? Они сами исчезают, но семена, брошенные ими в землю, будут совершать свой вечный круговорот и давать плоды тогда, когда имена их сотрутся в памяти людей.

— То, что вы говорите, — сказал Арзнев Мускиа, — напоминает мне слова настоятельницы одного монастыря, матери Ефимии. Она любила говорить красиво. Мне кажется, и стихи потихоньку писала. Как-то она сказала мне: «Сын мой, расплавленный воск до конца догоревшей свечи и сам по себе прекрасен, но проступает в нем и та красота, что тихо мерцала и разгоняла мрак».

— Красиво! — У Нано заблестели глаза.

— Да, красиво, — задумчиво сказал Арзнев Мускиа. — Все это я знаю хорошо, но одно дело знать, а другое — верить, суметь возвыситься до веры… Я не переступил еще этот рубеж… Мне это нелегко дается…

Он говорил улыбаясь, но в словах его звучали доверчивость и печаль, и я увидел своего нового друга как будто в ином свете. А ведь ему тяжело, так тяжело, будто на его плечи легла самая большая ноша на земле, но прячет он ее глубже преисподней. Так показалось мне в эту секунду, но вот Арзнев Мускиа заговорил в прежнем тоне, и я отогнал свои мысли.

— А почему зло не может победить страха смерти, скажите мне, госпожа Нано? — спросил он.

— Арзнев, мне кажется, вы думали об этом больше, чем я. И можете ответить лучше, чем я. А то, боюсь, если я буду опять говорить, мы станем похожи на суфию и его паству. Только с одной разницей, что у нас паства знает больше, чем суфия.

Нано рассмеялась.

— Но я хочу знать ваше мнение.

— Извольте! Ведь мы согласились, что зло родилось на свет в результате страха смерти. А если так, то между ними — мир и согласие. Они не могут вступить в конфликт.

— Вы правы, — сказал Арзнев Мускиа. — Но ведь и добро может перестать быть добром, если человек вместо того, чтобы делать добро, будет спрашивать: а что такое добро?

Нано собиралась ответить, но я прервал ее, потому что хотел взглянуть на листок Ветрова:

— Ты говорила, что захватила его с собой?

Нано протянула мне листок и ответила лазу:

— Нельзя мудрить, а то мы дойдем до бессмыслицы. Я уверена, истина проста: добро это то, что хорошо для всех. Делай добро и не жди ни вознаграждения, ни результатов. Иди дальше и опять делай добро. Вот и все, что нужно, когда сеешь семена добра, вот условия для доброй жатвы.

Я стал разглядывать листок бумаги. На нем и вправду были имена женщин с какими-то точками вокруг каждого. У одних пять точек, у других — две. Около имени Нано стояло пять точек.

Я повертел список и передал его Арзневу.

— Эти точки сделаны разными чернилами, — сказал он. — А некоторые карандашом. Ставилось, стало быть, в разное время.

Я взял список снова. Арзнев Мускиа был прав.

— Как ты думаешь, что это значит?! — спросил я лаза, как будто госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер пришла за советом к нему, а не ко мне.

— Можете ли вы вспомнить, — спросил Мускиа, обращаясь к Нано, — сколько раз вы виделись с Ветровым с тех пор, как он наговорил вам дерзостей об офицерах?

— Сколько раз? Сейчас соображу. Я помню, что он при этом каждый раз рассказывал, и могу сосчитать по рассказам.

Нано задумалась.

— Знаете что, — воскликнул я, и оба посмотрели на ме ня, — пообедаем сегодня вместе! Пока мы соберемся и до едем… Нано… если ты будешь столь любезна и поедеш. с нами, кЛянусь честью, мы решим эту головоломку и разгадаем все твои секреты…

Нано улыбнулась и спросила:

— А куда?

— К Гоги.

— Я слышала про него, но не бывала никогда. Там, кажется, хор, поют старинные песни и гимны, да?

— Поют, и как поют!

— Странно, что в ресторане поют гимны, — сказала Нано.

— Так принято у Гоги. Там и посетители другие. Поедем — увидишь.

— В другой раз! — Нано оглядела свой костюм и, видно, решила, что он не подходит для столь многолюдного места. — Сегодня лучше где-нибудь за городом, где меньше народу… На воздухе, ведь такая погода…

— И я так думаю, Ираклий. Не хочется сегодня видеть людей, — поддержал ее лаз.

— Пусть будет так.

Я хотел распорядиться, чтобы запрягли коляску, но Нано остановила меня:

— Не нужно. Моя стоит перед конторой.

— Что ж, едем, — сказал лаз. — А по дороге попробуем раскусить этого Ветрова.

Когда мы садились в коляску, Арзнев Мускиа спросил Нано:

— Что вы кончали там?

— Факультет словесности… Правда, тому, о чем мы говорили, я научилась не там.

— Я понимаю… Научить можно всему, но это — знание, а не вера, вере научить нельзя.

Через несколько минут рыжие жеребцы мчали нас к Ортачала.

— Сколько же раз видел вас Ветров, вы не вспомнили? — спросил Арзнев Мускиа.

— Вспомнила… Пять раз, если не считать разговора об офицерах.

— Вы в этом уверены?

— Безусловно.

— Значит, после каждой встречи он ставил, видимо, по точке на этом листке у вашего имени.

Нано взяла листок, взглянула на него и, помолчав, спросила:

— Ну и что же?

Я уже понял, в чем дело, и попытался ей объяснить:

— Видишь, после тебя тут вписана Сусанна, около нее три точки, значит, она встречалась с Ветровым три раза. Выше тебя Надежда Ивановна — пять точек. Кроме того, обрати внимание на то, как стоят эти точки.

Первая точка была в начале каждого имени, видно, Ветров видел всех по одному разу, поставил точки и этим исчерпал первый круг встреч. При втором обходе, надо думать, с тремя ему не удалось встретиться, поэтому в конце их имени место для второй точки осталось пустым» При третьем круге бедняга, видно, так старался, что выбился из сил, без точки осталась только одна женщина — Алла. У Аллы — две точки, и те только вначале — одна за другой.

— Эта Алла уехала, может быть, из вашего города? — спросил Арзнев Мускиа. — Он видел ее только два раза, и больше не удавалось.

— Ее мужа перевели в Темирханшуру. Он — офицер, — пояснила Нано.