Элизабет Чедвик - Величайший рыцарь
Молодой король отправился спать далеко за полночь. Он много выпил и шел нетвердыми шагами, взгляд блуждал из стороны в сторону. Вильгельм привык видеть Генриха в таком состоянии. Он подставил ему плечо и помог добраться до покоев. Генрих рухнул на кровать, и оруженосец принялся снимать с него сапоги и одежду.
– Маршал, останьтесь, – Сказал Генрих, когда Вильгельм собрался покинуть комнату и отправиться к собственному матрасу.
Вильгельм поколебался, но повернулся и снова подошел к кровати. Генрих посмотрел на него снизу вверх стеклянными глазами.
– Останьтесь со мной, пока я не засну, – сказал он. – Я больше никому не доверяю.
От этих слов Вильгельма пронзила боль.
«Что значит отравленная чаша для тех, кто наливает вино, и для тех, кто его пьет?» – подумал он, но разложил стул, прислоненный к сундуку Генриха, и сел рядом с кроватью.
У Генриха дрожали веки. Он пытался открыть глаза.
– Мой отец не сдастся. Он старик. Он должен дать мне шанс показать себя. Я мог бы править, если бы он мне позволил. – Генрих поднял руку и стукнул по покрывалу, – Я собираюсь совершить паломничество, Маршал, – заплетающимся языком произнесон. – До самого Иерусалима…
Он замолчал, потом что-то невнятно пробормотал и захрапел. Вильгельм натянул на него покрывало, как на ребенка. Возможно, Генрих и был ребенком в некотором роде. Став старше, он не повзрослел и всю жизнь прельщался поверхностным, сиюминутным блеском.
– Не задергивайте полог, – сказал Вильгельм оруженосцу, когда тот собрался это сделать. – И не тушите свечу. Сегодня я буду спать у двери. И вы оставайтесь поблизости, чтобы я мог сразу же вас позвать.
Молодой человек удивился, но поклонился и кивнул. Вильгельм спокойно расстегнул ремень, снял накидку, вытянул матрас из кучи других в углу и положил его поперек двери, а меч – рядом. Ему было не по себе – так кони нервничают перед сильной бурей. Что-то собиралось над головой, и Вильгельм не мог это предотвратить. Он сказал себе, что просто беспокоится после осквернения святыни в Рокамадуре и это пройдет, но лучше не стало. Он почувствовал облегчение, только когда рано утром началась гроза и загрохотал гром, поскольку связал с этим свою нервозность. Вильгельм заснул под раскаты грома. Потом гроза ушла и начался ровный и мерный стук дождя.
На рассвете дождь все еще шел, и Генрих проснулся с сильнейшей головной болью. У него крутило живот. Его мутило и он встал поздно. Лицо приобрело зеленоватый оттенок. Генрих отказался от свежего хлеба и меда, в то время как другие с жадностью их поглощали. Никто тогда не обратил внимания на его состояние, тем более что еще несколько рыцарей из боевого отряда, включая Лузиньяна, тоже перебрали предыдущим вечером и чувствовали себя не лучше. У Вильгельма не было зверского аппетита, но все равно хотелось есть. Он съел толстую горбушку, макая ее в миску с медом. Генрих отвернулся и, шатаясь, отправился к себе в покои. Вскоре все услышали, как его тошнит. Рыцари рассмеялись и обменялись понимающими взглядами.
В тот день Генрих решил остаться в Мартеле, играл в кости п шахматы, правда, не очень удачно, тер лоб, дрожал, без конца бегал по нужде. Вильгельм отправил патрули проверять окрестности и проследил, чтобы рыцари потренировались с копьями. К концу дня, когда Маршал вернулся в покои, у Генриха был жар, и испражнялся он теперь одной жидкостью. Его все время тошнило. Смешки прекратились, и люди обменивались обеспокоенными взглядами.
– Это месть святого Амадура, – пробормотал Петр де Про и перекрестился.
– Ничего подобного! – рявкнул Вильгельм, хотя сам думал так же. – Все когда-нибудь мучаются животом. Это пройдет.
Это не прошло. К следующему утру рвота прекратилась, но жар остался. Генрих не хотел есть, испражнялся жидко и с кровью. Живот очень сильно болел. Больше ни у кого ничего подобного нe было. Сидевшие в зале под покоями молодого короля чувствовали себя неспокойно. Рыцари чинили снаряжение, точили мечи, переговаривались тихими голосами или вообще шепотом. В лагере наемников вспыхнуло несколько ссор, потом была яростная драка на ножах, в результате один человек лишился уха. Несколько наемников тихо исчезли, но другие, которые не могли позволить себе лишиться обещанных денег, остались. Они держались поближе к дому и наблюдали за дверьми и окнами с настороженностью ястребов.
На следующий день никакого улучшения не произошло, и всем, включая Генриха, стало ясно, что он может умереть.
– Пошлите за моим отцом, – простонал он, обращаясь к Вильгельму. – Скажите ему, что я смертельно болен. Убедите его, что это не ложная тревога.
Он лежал в постели, занавеси были раздвинуты, чтобы впускать дневной свет, а ставни раскрыты, чтобы мерзкие запахи уходили из помещения. На скулах молодого короля словно горели звезды, остальная часть лица оставалась восковой, и в глазах застыл ужас.
Вильгельм кивнул.
– Вигайн уже написал письмо, – сообщил он. – Ему нужна только ваша печать. Еще я вызвал епископа из Кахорса.
Генрих показал на сундучок, в котором хранилась печать.
– Возьмите ее и сделайте все побыстрее. Я не знаю, сколько мне осталось. Я…
Молодой король вскрикнул от боли: тело свело судорогой. Вильгельм подхватил его и помог добраться до посудины. Понос был кровавым. Казалось, из молодого короля вообще льет одна кровь. Вильгельм чувствовал жар сквозь его рубашку.
Когда приступ закончился, Вильгельм отнес Генриха в кровать и приказал рыцарям обтереть его тело влажной тряпкой. Генрих хватал ртом воздух и мотал головой из стороны в сторону. Волосы намокли от пота и прилипли к голове.
– Побыстрее отправьте кого-нибудь к моему отцу, – он схватил руку Вильгельма, но сил у него явно не осталось. – И приведите ко мне священника. Я должен исповедоваться и облегчить душу.
– Сир, – Вильгельм встал, и Генрих неохотно отпустил его руку. На загорелых запястьях остались белые следы.
Вы были правы, – прошептал Генрих. – Нельзя было грабить святилище святого Амадура.
Вильгельм молча покачал головой и подумал, пострадают ли остальные. Хотя решение принимал Генрих, виноваты были все.
Он проследил, чтобы послание запечатали, и передал его назад Вигайну.
– Возьми серого рысака. Это самый быстрый конь, – сказал он.
Вигайн взглянул на послание.
– Он умрет?
– Все в руках Божьих, – ответил Вильгельм и, произнося эти слова, подумал, что уже знает ответ. Он легонько подтолкнул Вигайна. – Поторопись. Наш господин желает видеть отца…
«Пока еще не слишком поздно», – добавил он про себя. Эти непроизнесенные слова повисли между ними, словно призрак. Вигайн быстро кивнул и побежал к конюшням. Он двигался очень легко, как юноша. Вильгельм посмотрел ему вслед, затем тяжелыми шагами направился назад в дом, Он чувствовал себя так, словно надел свинцовые сапоги.
* * *На рассвете, когда небо еще оставалось серым, Вильгельм мерил шагами двор и вдыхал свежий воздух, отдыхая от вони, стоявшей в комнате больного. Генрих поти не спал, приступы стали очень частыми и сильными. Вчерашняя слабая надежда рассеялась с луной и не появилась с солнцем. Однако, несмотря ни на что, Генрих не впал в, беспамятство и мог говорить. Это свидетельствовало о силе воли и выносливости молодого, тренированного тела. Теперь он напоминал труп, был бледным, изможденным и будто высохшим. Вильгельм понимал, что они его потеряют, и от этого чувствовал пустоту внутри. Он словно оцепенел, окоченел.
– Всадник! – крикнул из окна де Лузиньян дежуривший у постели Генриха.
Вильгельм поспешил к воротам. Вигайн несся галопом на свежей лошади, видимо из конюшни короля Генриха. Он явно гнал ее всю дорогу, и даже прохладным утром она вся покрылась потом, бока вздымались, как кузнечные мехи, ноздри раздувались. Вигайн спрыгнул с седла, тяжело дыша, словно сам бежал рядом с лошадью.
– Он не приедет, – хватая ртом воздух, выпалил Вигайн – Его советники сказали, что это каприз, и он с ними согласился. Я пытался рассказать ему, насколько сильно болен наш господин, но он не захотел рисковать. Король считает, что это может быть еще одна уловка… Он заявил, что дырки в его плаще и двух мертвых посыльных достаточно и он лучше помолится за сына на расстоянии, – Вигайн засунул руку под рубашку и достал кольцо, висевшее на кожаном ремешке. – Он только послал вот это и сказал, что прощает ему ложь и предательство. Мне пришлось немало попотеть, чтобы добиться хотя бы этого.
Он положил кольцо с сапфиром в руку Вильгельма. Маршал сжал пальцы и почувствовал, как драгоценный камень впивается в его Ладонь. Но этот синий холодный камень не мог снять жар Генриха.
– Ему хуже? – спросил Вигайн, словно читая мысли Вильгельма.
Маршал поколебался, затем кивнул.
– Он умирает, – сказал Вильгельм. – Наверное, мне не нужно тебя предупреждать, чтобы ты об этом пока не распространялс. Скоро, конечно, об этом узнают все, но пока помолчим.
