Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
Алевтина Савельевна, будто очнувшись, тоже теплых чувств не выказывала. Любопытные взоры Арсения и Веры ее кололи, как шилом в бок. Убогая обстановка поповского жилья никак не соединялась в ее голове с известной всем в СССР эксплуататорской сущностью служителей культа. Уткнувшись диковатым блуждающим взором в иконы, учительница шарахнулась, как от сбесившейся лошади.
– Не бойтесь, – сухо сказала Дарья. – Агитировать вас в свою веру не будем. – Она усадила учительницу за стол и велела младшему сыну: – Арсений, сбегай к Дерябиным, пускай Сергей Петрович придет.
* * *
Ужинали поздно, в июньских светлых сумерках. Михаил все еще дулся. Считал, что ноги вредной учительницы не должно было быть в их доме даже те три четверти часа, пока ее не забрал к себе директор школы Дерябин. Как выяснилось, об афере председателя сельсовета он ничего не знал и приказа об увольнении Подозеровой из школы не подписывал. Обещал крепко поговорить с Рукосуевым и что-нибудь придумать с жильем для жертвы произвола.
Уложив младших спать и взявшись за шитье, мать попросила сына:
– Миша, сходи завтра в город. Кто-то днем принес на крыльцо две буханки хлеба. Отнесешь одну семье отца Сергия Сидорова. У них голодных ртов побольше, чем у нас.
– Две буханки? – Парень застыл с наполовину снятой рубашкой. – Ты чего, мам? Я не понесу! У нас самих ничего нет. Пускай малые хоть раз наедятся хлеба досыта!
– Ну что ж, – смирилась мать, – придется самой пойти. А на огороде дел невпроворот…
Час спустя, взлохмаченный от бессонного ворочанья на постели, он вышел из спальни.
– Ладно, схожу.
– Да нет, сын, – ответила Дарья, – вдруг еще передумаешь, с полдороги вернешься. Сама уж отнесу. А ты подумай хорошенько. Бог кому-то посылает вдвойне, чтобы с другими делиться, кто голоднее и немощнее тебя…
Упав снова на постель, парень зарылся в одеяло с головой.
9
Вот были в прежнее время свадьбы! Жениха с невестой венчали в церкви всем селом, колокола трезвонили. Повенчанных обсыпали щедро, из полных горстей зерном, чтобы детишек побольше рожали. Дружки жениха насмешничали и баловались, веселили честной народ. Свадебный поезд катил по селу на звонких тройках. Гостей созывали сотнею, а то и поболее, столы ставили в хоромах и во дворе у жениха длинными рядами. А уж ломились те столы изобильными яствами так, что и в сказке не сказать. Пиво лилось рекой, первач-самогон выбивал нежную слезу из самых каменных мужиков. Жареные поросята табунком проносились по столу, исчезая в прожорливых глотках. Гармони наяривали, балалайщики рвали струны, плясуны отбивали пятки и стирали подошвы сапог. Все село гуляло и гудело по три дня. Но, конечно, не в жаркую летнюю страду, а после Покрова, в зиму, или на Красную горку.
Воспоминанье о тех свадьбах-гуляньях тоже наворачивало слезу. Не сравнить с теперешней тощетой, ежели не сказать, прости Господи, голодранством. Село за две ударные колхозные пятилетки пожухло, вполовину обезлюдело, стосковалось по веселью, для которого не было ни душевных сил, ни поводов. Колокольный звон подменили радиотарелки, бубнящие целыми днями то о великих достижениях, то о врагах-изменниках или гремящие песнями-маршами, которым подпевали только подтянутые ремнями животы колхозников. На тройках теперь не разъездишься: хорошо, если колхоз выделит на день хоть одну лошадь, а то и одной не даст. Да и в церкви на кладбище кто в трезвом уме захочет венчаться? О пиру на миру и говорить нечего. Гостей считают по пальцам, каждый лишний рот за столом – обуза и разоренье. Самогон и тот дорог: государство борется со спекуляцией.
Словом, на свадьбе бывшего кулака Степана Зимина, прошедшего за свое кулачество через лютые мытарства, гостям казалось, будто сидят они на поминках.
Венчаться молодые ездили по-тихому в город. Материал на подвенечное платье невесты раздобыть было негде, перекроили Варваре старый материн выходной наряд. Четыре больших стола составили во дворе у Артамоновых. Гостей выбирали тщательно, с разбором, родню да добрых приятелей, но с расчетом, что все равно набьются лишние. Так оно и вышло – незваной явилась сельская власть: председатель колхоза Лежепеков и председатель сельсовета Рукосуев, и то ладно, что без всегдашнего своего прилипалы комсомольца Тараскина. Какой же представитель власти пройдет мимо даровой выпивки в своих владениях?
Песни на этой свадьбе не приживались. Затянет один край стола – до того горькую, про судьбу-кручину, что прочие только руками машут. Запоет другой край – еще того горше, тягучее и тоскливее, так что самим тошно станет, на полуслове умолкнут. Веселье никак не прорастало, несмотря на старания Артамонова-отца, балагурившего аж за троих. Гости заводили разговоры промеж себя, разбившись на кучки. Старший из братьев Морозовых, родственник Степана, городской житель, толковал о чем-то с братом невесты Витькой, отозвав его в сторону, в огородные грядки. Витька, уже напробовавшийся ядреного самогону из буряка, видно, не соглашался на уговоры. Тряс головой и вдруг выдал во всеуслышанье:
– Я по политике не пойду. Лучше ограблю магазин и по уголовке сяду.
Отец его, Андрей Кузьмич, сбился с шутки, которую рассказывал, поглядел на сына, затем на столпов сельской власти, сидевших в разных концах стола, и загомонил:
– Был вчера в городе, ходил по толкучке. Живет народ! Жрут, пьют, покупают с рук и с-под полы. Все в порядке, на Шипке все спокойно. Партия и правительство бдят, народ счастлив. Летчики наши прильдинились на полюсе и перемахнули через него аж в самую Америку. Поплавают, полетают, радостная публика забросает их цветами. Но у меня сомнение! Какую пользу можно извлечь из полета в Америку через льды? По-моему, никакой. А хвастовства, а рапортов в газетах, вождей на портретах! А меж тем пользуемся завоеваниями революции и стоим в очередях дольше, чем на всенощных…
– Портреты вождей теперь на палках делают, как раньше иконы, – встрял кто-то из гостей. – На плечо – и пошел, как в крестный ход.
– И ничего не выйдет, все растащат, – невпопад прожевала старуха из дальней родни. – Была в Америке советская власть, и ту скинули.
Рукосуев, сосредоточенно наливавшийся самогоном, молча погрозил старой пальцем.
– Хлеб в Испанию везут, а нам шиш оставляют, – вернулся к столу хорошо захмелевший Витька. – Если бы испанские пролетарии знали, как мы живем, не боролись бы за свободу. С меня сдирают на помощь Испании по рублю с зарплаты. Кому он там идет?
Об стол брякнул опорожненный стакан. С лавки грузно поднялся несколько осоловевший от пития Лежепеков:
– Ну хватит контрреволюцию городить. При мне чтоб цыц, ясно?! Это
