Том Холт - Александр у края света
— Спасибо тебе, — сказал я.
— Просто потому, — продолжала она, — что я вообще не вижу, как кто-то может понимать, что он творит, и тем не менее продолжать в том же духе. Это ведь просто бессмысленно…
— Спасибо тебе за твои замечания, — сказал я. — Я постараюсь учесть их.
Не нужно было быть мудрецом — скажем, Аристотелем — чтобы предсказать ход дальнейших событий. Из деревни во все концы Ольвии отправятся гонцы; из серого предрассветного сумрака соткутся, как призраки, мужчины с луками и саблями, и нас разбудят вопли женщин и треск огня в кровле домов. У нас не было ни единого шанса. Все закончится раньше, чем мы успеем обуться.
Поэтому Марсамлепт взялся за организацию обороны, и в течение следующей недели мы все спали очень мало. Мы собирали в огромные кучи нарубленный кустарник и поджигали его на закате; мы расставили дозорных; каждый из нас заступал в свой час на пост, чтобы таращится со страхом во тьму, воображая крадущиеся тени; мы работали в доспехах, пока вся наша одежда не разлезлась от пота в клочья, а привешенные за спинами мечи цеплялись за все подряд, когда мы копали траншеи, таскали каменные блоки и сколачивали леса. Мы вымотались, изнемогли и взрывались по любому поводу, но были готовы их встретить.
Разумеется, ничего не произошло.
Наши разведчики, наблюдавшие за жизнью деревни, докладывали, что скифы ведут себя так, будто ничего не случилось. Они не собирали поспешно скарб, как беженцы в «Илиаде» и не бодрствовали всю ночь, вопя «Кто идет?!» на каждый лисий шорох.
— Пытаются создать у нас ложное чувство безопасности, — заявил мой друг Тирсений; он, конечно же, влез в доспехи, едва мы вернулись с переговоров и окружил свою палатку удивительно сложной системой шнуров, сбегающихся к пяти огромным коровьим колокольчикам (одним богам известно, где он их раздобыл; у Тирсения всегда все было в запасе), непрерывный звон которых уже часа через два начал нешуточно действовать нам на нервы. Через неделю, в течение которой никого так и не убили, он принялся расхаживать вокруг (по-прежнему с головы до ног в сияющей бронзе), громогласно заявляя, что мы приняли происходящие слишком близко к сердцу, в то время как он с самого начала говорил, что бояться совершенно нечего.
Результаты нашей работы меж тем начали обретать форму.
Удивительно, какой маленькой оказывается большая роща, когда деревья срублены, очищены от ветвей и вбиты в землю, чтобы построить частокол.
С моей точки зрения любое скопление деревьев, в котором можно спрятаться — это лес, может быть даже чаща, но небольшой лесок, обнаруженный нами в первый день, был израсходован, не успели мы завершить привратную башню, не говоря уж о собственно стенах. Учитывая наше нервическое состояние, мы не осмеливались отправлять лесорубов дальше, чем можно было докричаться, и без соответствующего вооруженного эскорта — причем в то же время требовалось обеспечить адекватным гарнизоном и сам лагерь. В результате для производительного труда оставалось не так много человек, и те, кто им занимался, начали испытывать неприязненные чувства к своим сотоварищам, торчащим неподалеку, навалившись на копья, и время от времени дающих полезные советы.
Тем не менее частокол, наша главная задача на тот момент, был возведен; после этого мы ощутили себя в чуть большей безопасности, достаточной, чтобы позволить себе роскошь работать без нагрудников.
Согласно исходному плану, мы не собирались тратить деньги на покупку камня (да и зачем, если все, что требуется, это отколоть сколько нужно от ближайшего утеса?), а нарубить потребное количество сами с ближайшего выхода гранита или песчаника. Ошибка была вполне понятна, учитывая, что все мы были греками, выросшими на крошечных клочках земли, зажатых между огромными голыми горами. Мы и вообразить не могли, что с доступностью камня могут возникнуть какие-то сложности, примерно как рыба не способна уяснить концепцию пустыни. Потратив массу бесценного времени и сил на поиски подходящего материала, мы сдались и спросили Тирсения, не знает ли он, где мы можем купить камень, и через некоторое время специально построенные баржи двинулись вдоль побережья из Одессоса, глубоко осев в воду под грузом аккуратно вытесанных песчаниковых блоков. Цены были сокрушительными, поэтому нам пришлось отрядить корабль в Македонию за деньгами — этот ресурс не мог иссякнуть, пока жив был Филипп.
— Если бы мы сразу так поступили, — объявил Тирсений, ныне самоназначенный Начальник Камнедобычи, проверяя грузовые документы последней из барж, — мы бы сэкономили недели две. Жаль, что к моему мнению так мало прислушиваются, иначе я мог бы сберечь всем нам массу времени и усилий.
Агенор, ныне официально назначенный Производитель Работ, внезапно вспомнил, что не так давно он был скульптором-профессионалом и потребовал, чтобы для фасада сторожевой башни, которую мы возводили прямо за воротами, ему предоставили мрамор вместо песчаника. Я сказал ему, чтобы проваливал с такими идеями в пекло, после чего он обратился к Отцам-Основателям и объяснил, для украшения башни памятным фризом, изображающим сцену основания города, ему потребуется мрамор, да не простой, а отменного качества, с каковыми доводами Отцы-Основатели немедленно и согласились. Я сказал им, чтобы они тоже проваливали в пекло. За этим последовало несколько весьма напряженных собраний Комитета по Строительству, по результатам которых все возражения были формально запротоколированы, а Агенору велели заткнуть пасть и продолжать работы, что он и сделал, когда я пообещал ему весь мрамор, какой потребуется, но после выполнения приоритетных задач.
В какой-то момент — не могу припомнить, когда именно, но это произошло внезапно, когда мы смотрели в другую сторону — огромная беспорядочная свалка приобрела вдруг вид новорожденного города. Не Афины, конечно, и даже не Пелла, но безусловно город. В нем были улицы или узкие полоски земли, которые во благовремении обязательно ими станут; мы перестали шляться как попало и начали перемещаться только по ним. Они даже обрели имена — Главная улица и Воротная улица, Южная улица и Западная улица — ни одно из которых не значилось в предварительно утвержденном соответствующим подкомитетом списке, но когда ты говорил что-нибудь вроде «участок в дальнем конце Западной улицы, по левой стороне, если смотреть на море», тебя прекрасно понимали.
Мы испытали причудливые чувства, когда позволили себе согласиться с тем, что это произошло. И время шло, а скифы не нападали, деньги не прибыли из Македонии, но баржи продолжали идти из Одессоса, мы договорились о новых кредитах с городом Ольвией для покупки пищи, инструментов, тканей и канатов, нашли лес в дневном переходе от города, перестали носить броню и отправлять вооруженный эскорт, выкопали первый колодец, завершили предварительную разведку земли и принялись нарезать и распределять участки, деньги все не приходили, мы разобрали частокол, поскольку он уже начал мешать, а дерево нужно было в других местах, мы возвели первый дом, начали первый храм, мы проводили бесчисленные собрания, мы провели первую борозду, мы заложили основание зернохранилища, деньги прибыли, но в недостаточном количестве, четвертый дом развалился ночью и мы начали его снова, с нуля, мы огляделись вокруг и обнаружили, что прошел год... мы с Феано поженились — просто так, чтобы занять свободный день, пока мы ждали, когда высохнет штукатурка и можно будет начинать крыть крышу. Скифы все не атаковали. Мы все еще были здесь. И назавтра. И через день.
Я начал записывать историю города на куске пергамента, в котором привезли огромную сырную голову. Я записал наш первый урожай, первые смерти и рождения, первую существенную кражу, первое изнасилование, первую продажу земли... события не выдающиеся, и даже наоборот, весьма заурядные. Но они были живыми.
Невероятно…
Глава двенадцатая
Когда моему сыну исполнился год, я дал ему имя. Я откладывал это до последнего момента по тысяче разных малозначительных причин; вероятно, где-то в глубине души я верил, что если буду достаточно твердо игнорировать его наличие, он исчезнет. С чего мне было этого желать, не имею ни малейшего представления; на сознательном уровне у меня не возникало никакого желания от него избавиться, и даже недостатка родительских восторгов я не испытывал. Возможно, дело было в том, что мы с Феано не особенно ладили, хотя никакой логической связи между этими двумя явлениями я не вижу. С другой стороны, логика не слишком применима к подобным материям, насколько я мог заметить.
Я назвал его Эвполом; номинально в честь прадедушки, комического поэта, а на самом деле потому, что имя это означало (или могло означать) «из лучшего из городов».
