Нил Стивенсон - Смешенье
Герцог д'Аркашон нанял всех крупных каирских ювелиров, а остальных деньгами убедил не помогать другой стороне, и теперь они сошлись у определённых ворот Хан-Эль-Халили. Об этом знали все евреи в городе, включая Мойше.
Плоскодонное речное судёнышко ждало у пристани на канале, что вился через весь город и соединялся с Нилом. Пристань находилась в миле от караван-сарая на некой улочке. Тамошние жители занесли в дома стулья и кальяны, загнали кур и закрыли двери и ставни, поскольку накануне кое о чём прослышали.
Было сильно за полдень, когда лязг и грохот инвесторовых телег достиг двора, в котором стоял Джек. Тот потянул носом воздух. Пахло сеном, пылью и верблюжьим навозом. Сквозь навес сочился мерцающий свет. Джеку следовало бояться или по крайней мере испытывать волнение, однако на сердце царил покой. Этот двор – лоно Матери Мира, откуда всё началось. Ярмарка в Линце, Дом Золотого Меркурия в Лейпциге, амстердамская площадь Дам – лишь юные горячие отпрыски. Словно глаз бури, двор был совершенно тих, однако вокруг него бушевал всемирный мальстрем звонкой монеты. Здесь не существовало ни герцогов, ни бродяг, все были одинаковы, как за миг до рождения.
Окрик часовых и ответ подъехавших донеслись сквозь сено приглушённо – Джек даже не разобрал, на каком языке говорят. Потом зацокали, приближаясь, копыта.
Джек положил руку на эфес сабли и мысленно продекламировал стихи, которые услышал давным-давно, на берегу ручья в Богемии:
Булат струйчатый – мир его называет.Напоённый ядом, врагов в смятенье повергает,Стремительно разит, кровь всюду проливаетИ в мраморных чертогах лалы и яхонты сбирает.
– Это он?! – спросил кто-то по-французски.
Джек осознал, что стоит с закрытыми глазами, и, открыв их, увидел господина на белом красноглазом коне. Поверх великолепного парика сидела адмиральская шляпа, к набеленному лицу были приклеены четыре чёрные мушки.
Господин смотрел с некоторой тревогой и даже едва не потянулся к одному из пистолей, но тут едущий слева офицер наклонился в седле и произнёс:
– Да, ваша светлость, это ага янычар. Джек узнал во всаднике Пьера де Жонзака.
– Наверное, балканец, – решил герцог, очевидно, имея в виду европейскую внешность Джека.
Француз справа от герцога выразительно кашлянул, видимо, предупреждая, что рядом есть человек, понимающий по-французски, поскольку из конюшни вышел мсье Арланк. Он встал слева от Джека. Мойше тоже вышел и встал справа. Теперь их было трое на трое.
Французы, стремясь занять господствующую позицию, продолжали ехать вперёд и были уже на середине двора. Джек, не желая уступать, пошёл прямо на герцога. Тот наконец натянул поводья и поднял руку, делая спутникам знак остановиться. Де Жонзак и второй всадник придержали коней на полкорпуса от него. Однако Джек продолжал идти, пока де Жонзак не потянул из седельной кобуры пистолет, а второй всадник не пришпорил лошадь, чтобы выехать наперерез.
Было слышно, как французские солдаты и янычары входят в караван-сарай, и вскоре в окнах верхнего этажа за спиной у герцо га и его спутников блеснули мушкетные дула. Тем временем родичи Ниязи заняли позицию по обеим сторонам двора в тылу у Джека; фитили их ружей горели в тёмных арках, словно глаза демонов. Джек остановился примерно в восьми футах от морды коня-альбиноса, но так, чтобы выехавший наперерез всадник загораживал его от герцога. Тот что-то произнёс, и адъютант вернулся на прежнюю позицию справа от адмирала.
– Я понимаю ваш план, – начал герцог, даже не поздоровавшись, что, надо думать, должно было прозвучать оскорбительно. – И нахожу его самоубийственным.
Джек притворялся, будто не понимает, пока мсье Арланк не перевёл эти слова на сабир.
– Мы должны был и представить его таким, – отвечал Джек, – иначе вы бы побоялись приехать.
Герцог улыбнулся, словно услышал застольную остроту.
– Что ж, отлично – наши переговоры, как дуэль или танец, начинаются с предварительных па. Я пытаюсь вас запугать, вы – произвести на меня впечатление. Можно переходить к сути. Покажите мне Эммердёра.
– Он очень близко, – отвечал Джек. – Прежде надо уладить более важное дело – касательно золота.
– Я – человек чести, не раб и золото ставлю ни во что. Но коли оно вас так сильно заботит, послушаем ваши условия.
– Во-первых, отошлите ювелиров. Здесь нет ни серебра, ни драгоценных камней. Только золото.
– Хорошо.
– Как вы видите, караван-сарай огромен и наполнен сеном, под которым и спрятаны слитки. Мы знаем, где они, вы – нет. Как только мы получим вольные и свою долю – в виде пиастров, мы скажем, где золото.
– Не может быть, чтобы в этом состоял весь ваш план, – сказал герцог. – Сена не так много, чтобы мы не могли вас арестовать и спокойно переворошить стога.
– Пряча золото, мы пролили на пол довольно много лампового масла и для верности закопали в сено несколько бочонков с порохом, – сообщил Джек.
Пьер де Жонзак что-то крикнул младшему офицеру в здании.
– Так вы угрожаете взорвать караван-сарай, – проговорил герцог, как будто каждое слово Джека надо переводить на детский язык.
– Золото расплавится и растечётся. Часть вы сможете собрать, но всё равно потеряете больше, чем если просто отпустите нас вместе с нашей долей.
Подбежал пеший офицер и что-то зашептал де Жонзаку, который передал услышанное герцогу.
– Отлично, – сказал тот.
– Простите?
– Мои люди нашли лужи лампового масла, твой рассказ, судя по всему, не лжив, ваше предложение принято. – Герцог повернулся к адъютанту справа, и тот начал вынимать из седельной сумки одинаковые свитки, обвязанные и запечатанные на турецкий бюрократический манер.
Джек обернулся и поманил рукой аль-Гураба. Раис вышел, положил на землю оружие и приблизился к адъютанту, который позволил ему взглянуть на один из документов.
– Это вольная, – объявил раис. – В ней стоит имя Иеронимо.
– Читай остальные, – распорядился Джек.
– Теперь к вышепомянутому важному делу, – вмешался герцог, – единственному, ради которого я ехал из Александрии.
– Даппа, – прочёл раис в следующем свитке. – Ниязи.
Из французских рядов выехала телега. Джек вздрогнул, однако на ней стоял всего лишь окованный сундук.
– Ваши пиастры, – объяснил герцог, забавляясь Джековым испугом.
– Евгений… Габриель Гото… – читал раис.
– Допустим, что бродяга, которого вы показывали в Александрии, и впрямь Эммердёр. Так сколько вы за него хотите?
– Как мы теперь вроде бы тоже люди свободные, мы хотим поступить по чести и отдать его даром – либо не отдавать вовсе.
– Вольная ван Крюйка, – сказал раис, – и моя отпускная. Герцог снова снисходительно улыбнулся.
– Настоятельно советую отдать его мне. Без Эммердёра сделки не будет.
– Вреж Исфахнян… Патрик Таллоу… мистер Фут…
– И сколько бы вы ни храбрились, – продолжал герцог, – вы окружены моими драгунами, мушкетёрами и янычарами. Золото моё, как если бы лежало в моём парижском подвале.
– Осталась одна, с пропуском для имени, – сказал Наср аль-Гураб. поднимая последний документ.
– Это потому, что вы не назвали его имени, – объяснил Пьер де Жонзак, указывая на Джека.
– В твоём парижском подвале, – повторил Джек на лучшем французском, какой только мог изобразить. – Сдаётся, это под анфиладой спален в западном крыле, где стоит зелёный мраморный Луй, ряженый Нептуном.
Молчание, почти такое же долгое, как тогда в бальном зале особняка Аркашонов. Тем не менее, учитывая обстановку, герцог очухался довольно быстро – то ли он всё знал заранее, то ли был сообразительнее, чем казалось на первый взгляд. Де Жонзак и второй адъютант совершенно опешили. Герцог выехал на два шага вперёд, чтобы заглянуть Джеку в лицо. Джек тоже шагнул ближе, так что ощутил на щеках конское дыхание, и сорвал с головы тюрбан.
– Это не меняет условий сделки, Джек, – произнёс герцог. – Одно твоё слово, и твои друзья будут богаты и свободны.
Джек стоял и думал – без всякого притворства – минуту-две. Лошади фыркали, в тёмных арках караван-сарая тлели фитили. Сейчас он мог бы, как Христос, положить жизнь за друга своя. Раньше самая мысль показалась бы ему нелепой, сейчас представлялась до странного соблазнительной.
По крайней мере на минуту-другую.
– Увы, ты опоздал на день, – сказал он наконец. – Вчера вечером товарищи дали мне кучу страшных клятв, от которых я не намерен их освобождать – это было бы дурным тоном.
Одним движением он выхватил янычарскую саблю и по рукоять вонзил ее в шею герцогского коня, целя в сердце. Когда острие достигло цели, могучая мышца сжалась, словно кулак, и обмякла, разрубленная пополам струйчатым булатом.
