Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ
— Но вы же спали? — перебивает врач.
— Как заяц под кустом.
— Надо чтобы вы спали. Я вам пропишу снотворное.
— Пожалуйста. Только пропишите уж такую дозу, чтобы я больше не проснулся. Я хочу такого сна, — мягко сказал больной.
— Подавать лекарство вам будет сестра. Предупреждаю.
— Что нового в мире? — спрашивает больной. — Дайте я подумаю о чем то другом. Говорят о замыслах Вагнера, о «Норе» Ибсена. Еще услышим и «Евгения Онегина» Чайковского.
— Доктор, пришлите ко мне брата, я хочу послушать Чайковского.
После ухода врача, Венявский засыпает, его мучают кошмары. В конце сон начинает принимать реальные формы… Ему снится, что у зеркала стоит брат Юзеф. Он хочет позвать его.
— Иди ко мне дорогой, сядь около меня. Ведь ты уже не сердишься на меня за познанскую девушку? Это не я распространял о тебе нехорошие слухи. Мы же могли всю жизнь выступать вместе. Это виновата пресса, а может быть импрессарио. Я не брал твоих денег, спроси у мамы. Я часто выигрывал в карты. Проигрывать я начал только после разрыва с Ольгой. Может быть, я плохо сделал, что не остался в Америке, но я никому уже не нужен и самому себе — чужой. Очень прошу тебя, Юзеф, прости меня.
Сонное видение исчезает, лицо Юзефа расплывается в каком-то тумане. После пробуждения больной чувствовал себя усталым, ничего не хотел есть.
— Спасибо, я не хочу есть.
— Надо есть, ты лишишься сил, — просила Иза.
— Да, я знаю… потом буду лежать в берлоге, как грязный скел. Нет! Дай мне, пожалуйста, роман Крашевского. Где-то должна быть «Старая повесть».
Но прочитав несколько страниц, он оставляет книгу и говорит Изе:
— Я хочу приготовиться к смерти. Я уже не выздоровею.
— Доктор думает иначе, — перебивает Иза.
— Ты получишь деньги по страховому полису. Это даст 200 до 300 тысяч франков. В Люблине за эти деньги можно скромно прожить.
— Моя родина — Англия. Без тебя я здесь жить не буду, — почти шепотом отвечает Иза.
— Как хочешь, дорогая. Я думал, что тебе будет лучше с моей матерью.
— Твоя мать, Генрик, — ангел, но я предпочитаю свою. Впрочем, — спохватила Иза — мы ведем совершенно лишний разговор. Ты не умрешь, не можешь умереть. У тебя дети… Увидишь, ты создашь еще произведения не хуже Вагнера.
Венявский закрыл глаза, у него не было сил продолжать разговор, который и ему показался излишним. Все же он хочет еще что-то сказать.
— Прости меня Иза, если я не всегда следовал твоим желаниям, как муж… Но… я любил тебя моим молодым сердцем.
* * *Следующие за тем дни стали для всего дома кошмарным сном. Больной постоянно впадал в безпамятство. Он разбрасывает постель, сбрасывает со столика фрукты и лекарства, и несмотря на бессилие, срывается бежать. Когда приходит в себя, извиняется перед женой и сестрой милосердия, но не хочет, чтобы его кормили. Он хочет все делать сам, и через минуту выливает себе на грудь стакан кофе. В беспамятстве и в бреду зовет мать, впрочем не только ее. Ему все кажется, что Юзеф или Юльян стоят в темном углу комнаты. Он рвет свою черную бороду, большие глаза тревожно рассматривают стены комнаты, обитые голубым шелком. Раскрытые уста с трудом ловят воздух.
На улице стоят сильные морозы, но в комнате больного температура 22 градусов тепла. Так приказал доктор Захарин.
В иные дни Венявский совершенно спокоен. Ему становится лучше, и он планирует турне по всей Европе. Он заработает много денег и обеспечит судьбу своей семьи.
У Изы уже не было сил, но она всегда хранила для мужа спокойную улыбку и тихое слово утешения.
Однажды в марте после обеда пришел Юзеф.
— Мне говорили, что ты хочешь послушать Вагнера. Я обрадовался, ведь это признак, что ты приходишь в себя, — дипломатически, придавая своему голосу убедительность, сказал брат.
Генрик тихо промолвил:
— У меня к тебе просьба. Я прошу, чтобы меня похоронили в Варшаве на Повоизковском кладбище.
— Мы исполним твою волю, только зачем говорить об этом! Дела, ведь не так плохи. Я принесу ноты и сыграю тебе эту оперу.
— Ты помнишь наш концерт, — добавляет он — в Кременчуге Полтавской губернии?
— В сарае с дырявой крышей. Снег шел прямо на голову, — оживился больной и начал смеяться.
— Сарай, веселый сарай, в Кременчуге. Предводитель дворянства, славный дядя, сказал мне тогда:
— В этом сарае и не такие концерты бывали, а выдержал, ну и вас выдержит. Сколько вас?
— Двое.
— Для двух ребят и говорить нечего. Здесь же выступали большие цирки!
— Как, ведь здесь нет стульев.
— А зачем они? У нас на представление каждый приходит со своим стулом.
— Нет света, нет рояля.
— Пускай каждый принесет из дому фонарь, а рояль можно одолжить. На чем вы будете играть?
— Я скрипач.
— А можешь сыграть на виолончели? У нас еще не было никого, кто играл бы на таком инструменте.
— Увы, я только скрипач.
— Не беспокойся, обойдется. Уж я как предводитель дворянства постараюсь, чтобы публика пришла и на скрипичный концерт.
И правда, вечером толпы народа повалили на концерт. Подъезжали богатые сани из палисандрового дерева, украшенные золотом и серебром. Приехали дамы разодетые в горностаевые шубы. Как обещал предводитель, каждый из участников привез с собой стул и фонарь.
— Ты особенно нравился жирным дамам, — Юзеф подхватил воспоминания. — Помнишь, как они говорили: такой маленький, худенький, а как у него пальцы скачут. Нет, такого парня в Кременчуге еще не было.
— Почему он играет без пальто, — воскликнула какая то сердобольная дама, — ведь в зале мороз.
— У него нет пальто, — сказал хитрый импрессарио.
— Давайте соберем ему на кожух. Мальчик стоит кожуха. Хорошо играет.
— Потом, кто-то бросил тебе кожушок, помнишь?
— Одень, а то простудишься. Сразу лучше пойдет музыка.
— Пришлось тебе надеть кожух и все были чрезвычайно рады. Предводитель дворянства от удовольствия потирал руки.
— Останьтесь у меня на недельку, я вас хоть откормлю.
— Нельзя, нам нужно быть в Полтаве.
— Полтава от вас не уйдет. Дайте мне только взять в руки вашего антрепренера. Это наверное жулик. Деньги берет, а ребят не кормит. Знаю я этих импрессарио, — грозился предводитель дворянства.
Генрик и Юзеф смеются, вспоминая забавные происшествия из своей карьеры. Будто и не было прошедших тридцати лет. На дворе идет мартовский снег, засыпает окна. Городского шума не слышно, обнаженные ветви деревьев гнутся под тяжестью снежных хлопьев. Через несколько минут на темном шелковом небе покажутся звезды. Внезапно Генрик опять начинает бредить. Теперь он всю ночь будет метаться в своей постели.
— Мама, спаси меня, — шепчут сухие губы. — Пошли смерть, довольно боли.
Руки больного рвут край простыни.
— Я не использовал талант дарованный мне провидением? Что хорошего сделал я людям, родине? — говорит больной как будто в полной памяти. В действительности же он уже ничего не видит вокруг.
Мартовское утро приходит поздно в комнату, заставленную мебелью, с зеркалами на стенах, с картинами, с коврами на полу. Прерывистое дыхание больного утихает, иногда снова слышится с большой силой.
У кровати, в теплом халате и теплых туфлях сидит бедная, бледная Иза. На голове чепчик. В руках термометр.
Как только проснется, надо померить температуру, думает она.
На лице Генрика задержался игривый солнечный зайчик. Виртуоз выглядит лучше. Солнечный луч посеребрил его голову. Лицо успокоилось, черты разгладились. Не слышно хрипа, но и не слышно дыхания. На стиснутых губах показалась пена.
— Генрик, может быть тебе дать что нибудь — спрашивает Иза.
Она платочком вытирает ему губы. Больной молчит. Солнечный луч освещает голову на подушке. На губах опять появилась пена.
— Генрик проснись, я с тобой… — просит Иза.
Она снова вытерла мужу стиснутые губы. Прибежала сестра. Она прикоснулась к голове больного, потом закрыла ему веки.
— Он спит, — воскликнула Иза и с силой оттолкнула сестру, как бы пытаясь вместе с ней оттолкнуть смерть.
— Да, он спит… вечным сном, — ответила сестра и взглянула на часы: девять часов утра, 31 марта 1880 года.
— Остановилось сердце. Пульса нет.
Сестра покрывает лицо покойника белым платком. По обе стороны кровати она ставит горящие свечи, складывает руки покойника крестом на груди и вкладывает в пальцы серебряный крест.
Иза стала на колени у постели мужа и громко заплакала.
* * *Французская церковь св. Екатерины в Москве. Горят свечи, играет орган. Люди несут венки с лентами, ставят их у гроба. С хоров несутся звуки Реквиема Моцарта. Оркестр Московской консерватории играет под управлением Николая Рубинштейна. Аббат машет кадилом. Слуги накрывают гроб золотым покровом. Гроб выносят на катафалк. Он утопает в венках, цветах. Лицо вдовы скрыто под густой черной вуалью. Ее ведет под руку Юзеф. С другой стороны поддерживает вдову Николай Рубинштейн. С поникшей головой за гробом идет друг покойника — Петр Чайковский. Траурный марш Шопена сопровождает виртуоза в последний путь — в Варшаву.
