Юрий Борев - СТАЛИНИАДА
— Все в порядке, товарищ Ярославский, надо думать о вашем трудоустройстве.
Демонстрация единства светской и церковной власти
Сталин «обласкал» церковь, и она стала играть большую роль в бюджете войны и ее духовном потенциале. Единственным человеком, которого Сталин во время банкетов брал под локоть и почтительно вел к столу, был патриарх Сергий, а после его смерти — следующий патриарх, Алексий.
Епископ-лауреат
Войно-Ясинецкий (епископ Лука), очень нравственный человек и одаренный врач, заступался за преследуемых властью верующих. Сыновья просили его отречься от сана, он отказался, и они отвернулись от него. Дважды он сидел в тюрьмах и лагерях, но выходил на свободу. В войну Сталин подчеркивал свое благорасположение к Войно-Ясинецкому и наградил его за достижения в области гнойной хирургии Сталинской премией. Войно-Ясинецкий получил в управление Симферопольскую епархию. Сталин обаял неподкупного епископа.
Сын и отец
Маршал Василевский родом из Кинешмы. Его отец был священником. Военному сыну такое происхождение сильно мешало.
Василевский сторонился отца, понимая, что общение с ним не принесет ни ему, ни родителям блага в обстановке преследования религии и в условиях кадровых назначений с учетом происхождения.
В середине войны Сталин сказал маршалу Василевскому: "Знаю, что ваш отец священник. Не сторонитесь его. Помогайте ему. Политбюро разрешает вам общение с отцом".
Товарищ по семинарии
У Сталина был единственный человек, к которому он относился почти дружески. Это был его товарищ по семинарии. Он какое-то время был священнослужителем, потом работал учителем.
От предложений переехать в Москву отказывался и ничего у Сталина не просил. Периодически Сталин приглашал своего товарища детства и юности на встречи. Так, они, в частности, встречались в Москве в конце войны (в 44 г.). Сталин при этих встречах расслаблялся.
КОГДА ГОВОРЯТ ПУШКИ
Стратеги
Началась война. Несколько писателей сидели в парикмахерской ЦДЛ, ожидая свой очереди к мастеру Моисею Моргулису, и разговаривали:
— В этой войне решающую роль будут играть танки.
— Нет, товарищ Сталин учит, что артиллерия — бог войны.
— Самое большое значение товарищ Сталин придает авиации.
— Главное — матушка-пехота. Тут вмешался Моисей:
— На войне главное — выжить.
Кто этот урод?
Сталин заподозрил намек на себя в строках Сельвинского:
Родная русская природа,Она полюбит и урода, Какптицу, вырастит его.
Сельвинского вызвали с фронта и сразу привезли на заседание Политбюро. Заседание вел Маленков. Он долго добивался от поэта, сердито топая на него, разъяснения смысла этих строк ("Кого вы имели в виду?"). Сельвинский, волнуясь и не понижая, чего от него хотят, объяснял их прямой и единственный смысл: русская природа добра ко всему живому. С резким осуждением творчества поэта выступил Александров. Создалась грозная, чреватая бедой ситуация.
Неожиданно непонятно откуда в зале заседания появился Сталин и сказал:
— С Сельвинским следует обращаться бережно: его стихи ценили Бухарин и Троцкий.
От ужаса и отчаяния Сельвинский закричал:
— Товарищ Сталин, так что же я в одном лице право-левацкий блок осуществляю?! Я тогда был беспартийный мальчик и вообще не понимаю того, что они писали. А ценили меня многие.
Сталину реплика понравилась, и он сказал:
— Надо спасти Сельвинского.
Маленков, который перед этим топал на поэта ногами, теперь оказался в неловком положении и дружески сказал:
— Видите, товарищ Сельвинский, что вы наделали? Сельвинский ответил:
— Товарищ Сталин сказал, что меня надо спасти.
Все расхохотались. Сельвинский попросил разрешения почитать стихи. Фадеев и Щербаков поддержали эту просьбу. Сельвинский прочел "Русской пехоте". Стихи всем понравились.
Было принято решение: не разрешать Сельвинскому пребывание на фронте. Сельвинского огорчил этот запрет: "У нас в семье "военная косточка". Дед — кантонист, отец участвовал в русско-турецкой войне, а меня не пускают на фронт".
Сельвинского долго не печатали, впрочем, он избежал худшего.
Способность править дальше
Когда Малый театр был в эвакуации в Челябинске, местный корреспондент «Правды» дал в газете высокую оценку спектакля "1812 год". Через полгода театр вернулся в Москву, и Сталин посмотрел этот спектакль. Начальник ложи сообщил директору театра, что, кажется, товарищ Сталин недоволен — мало хлопал.
Действительно, на следующий день в «Правде» появилась статья, в которой говорилось, что прежняя оценка спектакля челябинского корреспондента ошибочна, так как дана неспециалистом в области театра. Корреспондента уволили.
Новая статья критиковала трактовку образа Кутузова: не молод, не энергичен, болен, одноглаз. Сталин исходил из того, что зрители будут сопоставлять этот образ с ним. Диктаторы всегда боятся того, чтобы окружающие не заметили их возраст и не почувствовали их слабость.
Вспомним древнеегипетский обычай: престарелый фараон обязан пробежать большой круг, чтобы доказать способность править дальше.
Разговор в гостинице
В 1942 году многие видные деятели культуры, остававшиеся в столице, жили в гостинице «Москва», имевшей хорошее бомбоубежище. Жил там и Утесов. Всех этих деятелей по распоряжению Сталина вкусно и дешево кормили в ресторане «Арагви». Однажды вечером Фадеев пригласил Утесова посидеть в его номере. Они сидели, пили хорошее вино, разговаривали. Утесов сказал: "Я не могу поверить, что такие люди, как Бабель и Мейерхольд — враги". Фадеев ответил: "Я тоже не мог в это поверить и сказал об этом Сталину. Сталин приказал принести дела Бабеля и Мейерхольда и показал мне их признание во враждебной деятельности".
Утесов в это все равно не поверил и думал о Фадееве: "Ты дал возможность себя уговорить, ты во имя самосохранения позволил себе поверить в ложь". Как очищающе-благородный поступок Утесов оценивал самоубийство Фадеева: "Значит, в нем жила совесть".
Руководство личной жизнью
Во время войны Николай Тихонов жил в гостинице «Москва» и собирался жениться на Татьяне Л., с которой у него был бурный роман. Тут ему передали, что Сталин интересуется, почему он, Тихонов, не появляется на приемах со своей женой.
— Она в Ленинграде…
— А почему вы ее не перевезете в Москву?
— У меня нет здесь квартиры.
Квартира была срочно предоставлена, а намек понят и роман прекращен.
Сталин часто вмешивался в личную жизнь известных людей.
Безумные стихи
Как-то в 43-м году в Союз советских писателей пришел человек в солдатской шинели, с блуждающим взглядом и странной речью; принес свои фронтовые стихи. Это были гениально-безумные строки:
Но не надо же плакать, мой маленький,Ты не ранен, а только убит, Я на память сниму стебя валенки — Мне еще воевать предстоит.
Другое предание утверждает, что стихи принес не сам автор, а их прислали однополчане, найдя в планшете убитого солдата. У этих двух вариантов легенды есть реальное продолжение. Поэт-солдат не погиб и не сошел с ума. Он сам принес свои стихи в Союз писателей, но его не приняли по идейным соображениям: Симонов нашел в этих стихах пессимизм и мародерские настроения ("Сниму с тебя валенки"). Поэт стал медиком, профессором-ортопедом, а потом уехал в Израиль.
Стихи, которые я цитирую, где-то опубликовал Евгений Евтушенко, автор откликнулся. Говорят, приезжал, посетил собственную могилу и узнал, что посмертно получил звание Героя Советского Союза.
Я же в те годы, когда с восторгом и удивлением прочел стихи этого человека, был стихотворцем совершенно оптимистическим и лишенным «мародерских» настроений. Вот мои оптимистичные и серые стихи тех военных лет на схожую тему.
Третий раз в атаке батальон. Третийчас на снегу под обстрелом. Не знаю,кто бредит,я или он —Мертвый человек в белом.Мы с ним взглядом скользимВдоль траншей и укрытий.Мы с ним рядом лежим, Мы сним оба убиты.Солнце светит не нам,Мы хладеем и бредим,Но по нашим телам Выдойдете к победе.
Поездка Михоэлса в США
Во время войны Сталин посылал в США некоторых выдающихся деятелей советской культуры для сбора денег в фонд помощи советской армии. В частности, от еврейского антифашистского комитета поехал Михоэлс. Он встречался со многими известными людьми Америки, в том числе с Эйнштейном. Они откровенно говорили о войне и о многих сторонах жизни Америки и России. Однако в одной точке разговора доверительность общения была нарушена дисциплиной человека сталинской эпохи. Эйнштейн спросил, насколько силен в России антисемитизм. Михоэлс ответил, что в Советской стране нет и не может быть антисемитизма. После этих слов Эйнштейн замолчал, потупился, будто стыдясь за гостя, и погрустнел. После долгой паузы он сказал:
