Александр Волков - Зодчие
– Расположение этого храма, государь, – говорил Барма, – взято из древних образцов деревянных наших церквей. Мы, русские зодчие, не хотели следовать образцам византийским, с их четырехугольным видом, более пригодным для палат. Древним русским церквам с прирубами, с шатровым покрытием подобен сей храм; он сложен из камня, но, по желанию строителей, мог быть и древян…
Пятиглавый дьяковский храм очень понравился царю и сопровождавшим его лицам. Храм не был увенчан пятью шатрами, но намечался переход к ним. Центральная, самая высокая глава опиралась на восемь коротких колонн, которые скрадывали переход от восьмигранника центральной башни к световому круглому барабану.
– Зело благолепен вид сего храма, – говорил митрополит. – Знаю его давно, но после твоих разъяснений, Барма, новыми глазами на него взираю.
– В таком роде думаете строить? – спросил Иван у зодчих.
– Намного и больше и лучше постараемся, государь, сделать! – заверили зодчие. – Все силы положим в новый собор, чтобы дивен он был и красовался на удивление и хвалу…
Глава VII
Выбор места
Прежде чем взяться за разработку чертежей, зодчие попросили указать место для храма.
– Место, где воздвигается строение, великую важность имеет, – говорил Барма митрополиту. – Ино дело, когда храм на возвышенности и виден издалека, ино дело, когда окружен домами и хоромами. Стоит ли одиноко – один вид, строения ли вокруг – другой…
Посоветовавшись с царем, Макарий предоставил выбор места зодчим:
– Найдите, а мы посмотрим!
Постник предложил строить новый храм в Кремле. Барма не согласился.
– От народа отходишь, Иван, – укоризненно покачал кудрявой седой головой старик. – Хочешь строить нетленное, а не проникся духом, какой надобен! Что мы строим? Памятник ратной славы! Чьей славы? – Он огляделся и, хотя в избе никого не было, придвинулся к Постнику и понизил голос: – Кто Казань брал? Брали стрельцы, казаки, добровольные ратники… Кто сложил голову под вражьим городом? Всё они же – безвестные люди русские! Им, этим подвижникам и страстотерпцам за родную землю, – им воздвигнем вечный памятник! Где ему стоять? Там ли, среди боярских палат и царских дворцов – в Кремле, где люди без шапки ходят, али там, где простой народ шумит, бурлит, как волна морская?
Постник опустил голову:
– Прости, наставник, неправо я судил!
Решили ставить храм в самом многолюдстве, на виду у народных масс.
Учитель с учеником пошли по Москве, хоть и знали ее хорошо.
Замоскворечье откинули сразу. В Занеглименье тоже не представлялось подходящего места. Шумная Лубянка казалась пригодной. Однако зодчие прошли и ее и отправились на Пожар. Людское море поглотило их…
Барма и Постник, еле выбравшись из многотысячного людского сборища, переглянулись.
– Тут и строить! – воскликнул ученик.
– Самое сердце города! – отозвался наставник.
– А церкви? – спохватился Постник. – Здесь же церкви стоят…
– Какие это церкви! Убожество одно… Мы их сломаем и на том месте воздвигнем наш храм. Чего лучше! Место открытое, издалека видать: и от Москвы-реки, и от Неглинки, и даже из Кремля, – улыбнулся Барма. – Самое ему тут место! И всю окрестность он скрасит.
Постник помялся:
– Наставник, больно много тут непотребства творится: сквернословят, дерутся…
– Не смущайся, Ваня! Может, иной ругатель али драчун, взглянув на памятник и вспомнив, что он знаменует, постыдится и воздержится от зла. Вот и заслуга наша будет…
– У тебя, учитель, на все готов ответ! – прошептал Постник.
– Многому я жизнью научен; доживешь до моих лет, и ты наберешься опыта…
Барма доложил митрополиту о выборе места. Зодчих призвали к царю, где Барма изложил свои соображения.
– Местом я доволен, зодчие, – сказал царь. – Надобно, не мешкая, сыскивать ломцов[189] и приступить к сносу церквушек, место расчищать…
Глава VIII
Новые заботы Ордынцева
Барма просил митрополита указать число престолов в храме. От этого зависела величина храма и расположение частей. Храм – не дворец, не жилые палаты: его план имеет символическое значение, объясняемое церковными обычаями.
Для обсуждения важного вопроса о престолах опять собрались у царя ближайшие зачинатели строительства: митрополит, дьяк Клобуков, зодчие Барма и Постник.
Митрополит заговорил тихо, раздумчиво:
– Храм, бессомненно, надобно ставить многопрестольный. Вельми[190] трудное дело – избрать имена святых, во имя которых воздвигнутся престолы. И я уже их избрал…
Барма сказал:
– Дозволь спросить, владыко пресвятый: какие соизволишь поставить престолы?
Макарий разъяснил слушателям: избранные наименования церквей напоминают о важных событиях и битвах, случившихся при взятии Казани.
1 октября, в праздник покрова богородицы, русская рать готовилась к решительному, последнему приступу. Митрополит считал, что надо воздать честь богородице за покровительство русскому воинству. И он назвал центральный храм Покровским.
30 августа, в день памяти Александра Свирского, было разбито войско Япанчи. В память этого Макарий нарёк один из приделов именем Александра Свирского.
Еще один из приделов был назван именем армянского святого Григория – в честь тех безвестных армянских пушкарей, которых даже угроза смерти не могла заставить идти против русских братьев.
Так названия церквей составили краткую летопись казанского похода.
– Великая вам задача, строители! – заканчивая речь, обратился митрополит к Барме и Постнику. – Около главного храма в честь покрова пресвятая богородицы расположите семь храмов вышереченных, и воздвигнется чудное собрание храмов, собор, каковое слово к нам от прадедов перешло…
Барма что-то прикидывал в уме и соображал: это видно было по движениям его рук. Он успел перешепнуться с Постником, который его понял и одобрил.
– Дозвольте слово молвить, государь и преподобный владыко! Семь храмов окрест главного храма поставить неможно. Зрелище получится не радостное, а беспорядочное. Надобно ставить округ главного восемь храмов: четыре по четырем сторонам света да другие четыре промежду ними. Тогда возымеем полное совершенство и со всех сторон равный и глаз восхищающий вид…
– Так, государь! – подтвердил Постник.
– Ладно, верю вам. Сделаем восемь престолов вокруг большого.
На этом решении остановились.
* * *Главным смотрителем будущего строения царь назначил Федора Ордынцева. Этому назначению предшествовал разговор Ивана Васильевича с его любимцем.
Когда Ордынцев вошел в палату, царь сидел на лавке в узком темно-синем терлике[191] с золотыми разводами, в простой бархатной скуфейке, прикрывавшей стриженные в кружок волосы. Перед ним лежали шахматы из слоновой кости; Иван Васильевич внимательно их пересматривал.
– А, Григорьевич! – ласково воскликнул царь. – Как жив?
– Твоими благодеяниями, государь! Здрав будь на многие лета!
Ордынцев низко, до земли, поклонился царю.
– Вот, любуюсь шахматами дивной работы. Персидского государя подарок. Умеешь, Григорьевич, сей игре? А то бы сыграли!
– Не обучен, государь! – развел руками окольничий.
– То-то! – самодовольно сказал царь. – Потому люблю искусство шахматного боя, что имеет оно родство с воинским боем… Знаешь, зачем тебя позвал? – круто переменил разговор.
– Не ведаю, государь!
– Хочу тебе отдых дать от пушечных дел!
Ордынцев покраснел:
– Али не угодил, государь? Худо работаю?
– Работаешь хорошо и, знаю, выучил способных помощников. Одного из них, по твоему выбору, и поставим на твое место. А тебе иная забота: станешь у меня ведать строительством собора. Дело вельми большое…
– Неужто другой на это не найдется? – огорченно спросил Федор Григорьевич.
– Охотников много, да руки у них липкие, – зло ответил царь. – А твою честность я знаю. Сам не будешь воровать и другим не дашь.
– Трудная задача, государь…
– Знаю, что трудная, но ты старайся. И помни, Григорьевич: я тебя с Пушечного снимаю на время. Казань мы великими трудами и кровью повоевали. Думаешь, всё? – Иван значительно поднял палец. – Ныне главное зачнется! Западу ли по душе, что Россия возвышается, что становится твердой ногой на доселе отторгнутых у нее землях? Говорю тебе: поднимутся на нас и поляки, и ливонские рыцари, и свей, и немцы – все дорогие соседушки… И надобно их встретить достойно! А посему про пушки забывать не будем!
– Дозволь, государь, слово молвить. Строительство – дело великое, и я за него берусь. Но ты уж разреши мне и на Пушечный заглядывать, чтобы там дело не разладилось…
– Вот это твое прошение мне по душе! Вижу, верный ты слуга и нелицемерно о государственном деле печешься. И быть по сему!
Ордынцеву пришлось взяться за новое дело.
