Сны Сципиона - Старшинов Александр

Та зима на Сицилии была одна из самых счастливых в моей жизни. Я предвкушал грядущие победы, строил планы. И хотя Судьба не обманула меня и всё сбылось, в воспоминаниях я почему-то чаще обращаюсь к тем зимним вечерам на Сицилии, когда, расположившись за столом, мы с Гаем Лелием и Луцием вели беседы о грядущем, попивая вино.

Моя главная победа, мой триумф и моя слава были еще впереди.

Глава 3

ЛОКРЫ

Утром я чувствовал себя почти сносно, выпил настойку и даже съел немного хлеба и сыра.

Я сидел в таблинии, раздумывая, с чего начать записи этого дня, как занавеска дернулась, и в щель просунулась голова Диодокла.

— Похоже, к нам кто-то едет, доминус, — пробормотал он извинительно.

Я покачал головой. О, как видно, прощальная церемония затянулась. Сначала моя Эмилия с девочками, потом Гракх. Их сменил Гай Лелий. Кто же теперь? Брат мой или мои сыновья?

Я велел принести тогу и красные сенаторские башмаки, оделся (вернее, меня одели), как подобает по рангу, и я вышел в атрий встречать гостя. Я намеренно уселся на скамью так, чтобы оставаться в тени и чтобы поток света, льющийся через отверстие в потолке, отделял меня, подобно прозрачному занавесу, от гостя.

Я сидел, опустив взгляд, и прислушивался к тяжелым шагам по каменным плиткам. Человек подошел и остановился. Я поднял голову. Предо мною стоял Катон.

Я так опешил, что не вымолвил ни слова.

Уж его-то я точно не ждал в гости. Человек этот выбрал меня в качестве жертвенного быка, дабы заполучить должность цензора, к которой он с такой страстью стремился. Он преследовал меня, травил, унижал. Чем еще он может мне досадить? Вычеркнуть из списка сената? Уж это конечно же слишком даже для него. А впрочем, какое мне дело до его фокусов? Вскоре мне станет уже совершенно все равно, что придумает этот борец за нравственность и обычаи предков.

— Будь здрав, Сципион Африканский! — он будто выкрикнул на поле команду.

— Будь здрав, Катон, — отвечал я тихо.

— Известно ли тебе, что Ганнибал умер?

— Мне донесли.

— Казнить его надо было давно. Не знаю, зачем ты его пощадил. — Он подошел и уселся на скамью напротив.

Я разглядывал его — он был полон сил и здоровья. Сделался еще шире в плечах, дороднее, увереннее (хотя куда уж больше). В рыжих волосах мелькала седина. Я никогда не считал его примитивным или бездарным. Судьба наделила его способностями и энергией — этого нельзя отрицать. Мне кажется, все дело в его происхождении: будучи новым человеком, он мучительно тяготился своим безродным плебейством, в отличие от того же Лелия. К должностям его продвигал аристократ Флакк, сосед по имению и покровитель-патриций, но этот патронат оскорблял честолюбивого плебея, и он всеми силами пытался доказать, что не только ровня аристократам, но и превосходит всех добродетелями.

— Знаю, что не зван, но я тут проездом, на обед не останусь, — предупредил он, давая понять, что не ищет ни дружбы, ни внимания.

— Зачем ты… — хотел сказать «приехал», но тошнота подкатила к горлу, и я принялся облизывать губы, пытаясь перебороть проклятые спазмы.

Он понял эту полуфразу — глупцом никогда не был, надо сказать.

— Напиши послание сенату, потребуй новой войны с Карфагеном и разрушения мерзкого города. — Его слова звучали как приказ.

Катон приказывает Сципиону? А если я не подчинюсь, что тогда?

— Зачем?

— Карфаген должен быть разрушен!

— Ты так уверен?

— Вполне. Они вновь богатеют и входят в силу.

— Пускай. — Как объяснить ему, что это благо, а не зло. Боюсь, никак. — Пускай вокруг будет много богатых городов. Но сильным останется лишь один — Рим. Наши союзники, наши клиенты будут доставлять нам богатство и мощь, как доставляют получившие свободу слуги своему патрону.

— Глупые мечты, Сципион! — Он резко подался вперед, и я уловил запах дорожного пота, запах непережеванного мяса изо рта, и меня опять затошнило. — Мы станем одним-единственным миром, вобравшим в себя всю ойкумену. Рабов надо приучать к повиновению и не давать им бездельничать. А все эти государства-союзники — обычные бездельники. Ты привлек в Рим эту пьянящую дух вредную восточную роскошь, эти гнусные новшества. Ты разрушил чистоту римских нравов. Корыстолюбие, тщеславие, бесстыдство, высокомерие — это все ты. Именно ты ополчился на обычаи предков и совершил ошибку, не разрушив Карфаген. Но я доведу дело до конца! — Он говорил таким тоном, будто был учителем, а я — нерадивым учеником, чье поведение надобно было немедленно исправлять. Однажды избрав этот тон, он уже не мог от него отказаться.

Я резко выпрямился. И внезапная боль пронзила бок сверху вниз. Я едва не закричал и вцепился пальцами в скамью.

— Илитургис… — прошептал я.

— Что? — мотнул головой Катон. — О чем ты?

— Я перебил их всех — женщин, стариков, младенцев. Не остановил резню. Кровавый хмель охватил солдат, и они вырезали жителей поголовно. Мне снится иногда, будто я подхожу к воротам истребленного городка и предо мной створы сами собой распахиваются. Я вхожу. Кругом кровь и мертвые тела. Они лежат, окоченевшие в вечном сне. А потом поднимаются, когда я прохожу мимо, и тащатся за мной, безмолвные, изувеченные, навсегда скрюченные предсмертной болью. Я выхожу через другие ворота, а они следом, я иду и иду, они не отстают… Я не хочу, чтобы в моих снах так же бродили мертвецы из Карфагена.

Катон фыркнул.

— Тебе всегда снились странные сны, Сципион. Энний, которого я привез в Рим, и тот не страдал подобным безумием. Так ты…

— Нет, я не стану писать обращение к сенату.

— Будущее за мною, Сципион. Римский мир должен быть правильным, цельным и сильным.

Он уехал, как и обещал, еще до обеда[87].

А я вернулся к своим записям.

Я любил рассказывать эту историю за бокалом вина. Если во время обеда или после, во время возлияний, кто-нибудь просит меня поведать о прежнем, обычно я вспоминаю не битву при Заме или сражение при Илипе (кому охота за поглощением паштета выслушивать подробности диспозиции перед битвой), а в подробностях описываю, как мне удалось увести из-под носа Ганнибала Локры. Это тем более приятно, что победа не стоила крови и походила скорее на некую забаву, состязание в хитрости, розыгрыш с переодеваниями, почти невероятный, как и многие истории той поры.

Однако если начало локрийской истории я повторял время от времени на пирушках, то ее продолжение старался по возможности опустить. Именно из-за этого города я едва не лишился своего назначения на Сицилии и возможности одолеть Ганнибала. Была тут и моя вина — зачем оправдываться перед собою в последнем рассказе.

Поскольку история возвращения города под власть Рима хорошо известна, я опускаю ее и перехожу к той части рассказа, что не красит ни меня, ни моих солдат. Итак, когда Локры вернулись под руку Рима, я оставил в городе своего легата Квинта Племиния с тем самым отрядом, с которым он брал городок, и ему в придачу двоих военных трибунов, им была придана другая часть войска. Племиний, как я уже писал, проявлял необыкновенную храбрость, когда надо было идти на штурм, первым взбирался на осадную лестницу и один в схватке стоил дюжину. Но в покоренном городе он вел себя как дикий зверь, о чем мне было известно, и было ошибкой поручать ему гарнизон, как ставить стеречь отару овец матерого волка. Но я отмахнулся от здравых рассуждений, подумав прежде всего об интересах моего легата: Племиний — отличный воин, ему надо немного отдохнуть от ратных трудов. Я был заворожен геркулесовой силой этого человека, его звериной смелостью, его счастливой звездой — сколько раз доводилось ему первым кидаться в битву, впереди всех карабкаться на вышину во время осады, и всегда он оказывался удачливым в своих дерзких предприятиях.

О том, во что обойдется этот отдых несчастному городу, я не стал задумываться. И Племиний отдохнул, так отдохнул, что эхо локрийского веселья аукнулось в римском сенате.