Николай Алексеев - Лжедмитрий I
— Сейчас войдут! Неужели погибнуть?
Он озирался по сторонам, ища выхода. Взгляд его упал на окно, выходившее на Житный двор. Он растворил его и выпрыгнул. С пробитою головой и грудью, с вывихнутою ногою он без чувств протянулся под окном.
Мятежники между тем вломились в покой, искали самозванца.
Стрельцы, стоявшие на страже у дворца, не участвовали в мятеже. Они подняли его, отлили водой. Скоро мятежники его разыскали.
— Давайте еретика! — наступая на стрельцов, завопила толпа.
— Не выдадим, пока царица-инокиня не скажет, что он ей не сын! — ответили стрельцы.
Стали ждать. Допрошенная царица покаялась в обмане и отреклась от самозванца. Последняя надежда — несчастного рухнула. Его подняли и поволокли обратно во дворец.
Окровавленный, страдающий, одетый только в лохмотья рубахи, сидел он на полу, окруженный беснующейся толпой. Ничего царственного уже не осталось в этом дрожащем, бледном человеке. Теперь он сам понял, что если прежде, пожалуй, призадумались бы убить царя, одетого, как подобало его высокому положению, то теперь этого жалкого человека в отрепьях убьют без сострадания.
— Кто ты? — приступили к нему.
— Я Димитрий… Спросите мать… — слабым голосом ответил он.
— Врешь! Спрашивали ее! Ты бродяга, вор!
Раздались два выстрела, и самозванец упал мертвым, даже не охнув.
Теперь все накинулись на мертвеца. Его кололи, рубили. Потом сбросили с крыльца на труп Басманова. Внизу шумела толпа, в свою очередь, накинулась на безжизненное тело того, перед кем недавно трепетала: Нет ничего хуже раба, ставшего внезапно господином. Натешившись, положили трупы Лжецаря и Басманова близ Лобного места.
— Теперь за ляхов! Бей ляхов! Бей! — послышались крики, и толпа рассыпалась по городу.
XXXV
Счастье боярина Белого-Туренина
Разбуженный колокольным звоном и шумом народа, Павел Степанович наскоро оделся и выбежал на улицу.
Там боярин замешался в толку. Прежде всего она вынесла его к Лобному месту. Тут было что-то, напоминавшее водоворот. Масса люда теснилась и медленно крутилась вокруг одной точки.
Павел Степанович протолкался и ахнул: он увидел трупы Лжецаря и Басманова. Их едва возможно было узнать — до того их изуродовали.
Белый-Туренин снял шапку и перекрестился.
— Ты чего это крестишься? Не об этом ли падле Бога молишь? — заметил ему какой-то оборванный парень, подозрительно косясь на него.
— Если они точно грешны, то за них и надо молиться — праведного Господь и так помилует, — ответил боярин.
— Вот еще! Не в рай ли ему попасть? Ха! — сказал оборвыш и ударил самозванца по лицу.
— Чего глумишься? Давно ли сам пред ним ниц падал? — с негодованием вскричал боярин.
— Ладно, ладно! Не больно-то учи! — огрызнулся оборванец.
Народная волна набежала и закрутила их. Павел Степанович сам не знал, как очутился в Китай-городе. Здесь толпа поредела, но зато здесь кипел заправский бой. Чернь осаждала дома ляхов. Сцены, которые боярину пришлось увидеть, леденили ему кровь.
Он видел, как вытаскивали из домов прекрасных женщин, как те, рыдая, целовали руки и ноги мучителей и были умерщвляемы самым варварским образом при громком хохоте опьяневшей от крови толпы; он видел, как применялись самые ужасные пытки… Толпа вспоминала все обиды, все оскорбления, и все вымещала на несчастных ляхах.
Из одного дома выбежала женщина, за которою свались мужик с топором и два стрельца.
Женщина, одетая в одну сорочку, маленькая, с распущенными волосами, в ужасе металась.
Павел Степанович с удивлением и ужасом узнал в ней Лизбету. Он бросился к ней. Она узнала его.
— Павел!.. Спаси!.. — лепетала Лизбета.
Несколько грубых рук оторвали ее от него.
— О, Матерь Божья! — только успела крикнуть Лизбета и упала замертво от удара топором.
Павел Степанович не успел и опомниться, так быстро это произошло. Придя в себя, он бросился на мужика.
— Зверь! Душегуб! — крикнул он, схватив его за горло: при нем не было никакого оружия.
— Это из ополяченных!
— Наших бьют! Э, гей!
— Я видел, как он крестился над падлом-расстригой. Бей его!
— Бей его! — подхватили десятки голосов, и Белый-Туренин был моментально сбит с ног.
Его топтали ногами, били чем попало. Он потерял сознание.
Когда он пришел в себя, солнце уже высоко стояло на небе. Улицы Москвы были тихи. Над собой боярин увидел морщинистое старческое лицо.
— Жив, слава Господу! — проговорил старик. — Как бы нам его теперь, девунька, в наш домишко перенести? — продолжал он, обращаясь к миловидной бледной девушке с венком из полевых цветов на голове. — Эй! Добрый человек! — окликнул старик какого-то прохожего.
— Что, старче?
— А вот, будь добр, помоги-ка мне болящего сего в мою лачугу дотащить. Бог зачтет тебе это.
— Тоже побит… Эх, грех! И какой парень-то матерый! Ох, много крови сегодня пролилось! И я тоже, грешным делом, баловался. Как и замолю грехи свои тяжкие — не знаю! Такие дела творил, что вспомню теперь — волосы дыбом становятся! А тогда ничего. Одно слово, сатана оплел! Куда тащить-то?
— Я покажу… Как же мы с тобой его понесем?
— Один стащу. Ну, коли что, присяду отдохну.
В старце Павел Степанович узнал Варлаама, в добросердечном прохожем — убийцу Лизбеты.
Боярин долго находился между жизнью и смертью. Старец и девушка ухаживали за ним, как за родным. Наконец крепкая натура одолела болезнь; он стал поправляться, но левая рука его отказалась служить — она была страшно искалечена. Повреждена была также одна нога. Поправляясь, Павел Степанович наблюдал за жизнью старика и девушки.
Это была мирная, трудовая жизнь. Старик плел лапти, корзины и продавал их. Девушка помогала ему.
— Ну вот, боярин, с Божьей помощью мы тебя и на ноги поставили! — довольно сказал Варлаам, когда боярин впервые поднялся с ложа.
— Спасибо тебе, старче. Я тебя награжу. А только… право, незачем мне было в живых оставаться! — печально промолвил Белый-Туренин.
— Не гневи Господа! — вскричал старик.
— Правду говорю. Грешен я, старче! Давят меня грехи. Я двоеженцем был, от веры отступил!..
— Тяжкие грехи, что говорить! — тихо перебил его Варлаам. — Только Бога надо молить, чтобы Он прощал, ну и делами добрыми по мере сил грехи покрывать.
— Мне одно осталось — в монастырь уйти.
— И незачем вовсе! Оставайся в мире, твори добро да молись — легко жить тебе будет.
— Попробую, попробую! — повеселел боярин.
— Попробуй, касатик, — ответил Варлаам.
Через десять лет вряд ли в Москве отыскался бы хоть один бедняк, который не знал бы «доброго боярина Павла Степановича».
Белый-Туренин нашел свое счастье.
Б. Е. Тумасов
Лихолетье
Глава I
Моровые лета. В кузнице у Демида. Тайные думы князя Василия Ивановича. Хлопко Косолап. Княжий сговор. Смерть Демида.
Сумерки, сгущаясь, тронули небо. Скупо нагретая осенним солнцем земля отдавала последнее тепло. Москва изготовилась ко сну. Разошлись с торга редкие купцы, затихли ремесленные слободы.
На каменных папертях церквей нищие и бродяги, за долгий день вдоволь переругавшись меж собой из-за скупого подаяния, угомонились, но не спали, вслушивались. Учуяв бряцание оружия сторожей, нехотя поднимались. Тех, кто еще оставался лежать, суровые стрельцы гнали пинками за городские ворота.
— Вон, вон, нечисть!..
Широким поясом охватывали Москву костры. С крепостных стен казалось, будто многочисленное вражеское войско подступило к городу.
Прогонять бродяг из Москвы повелел государь Борис Федорович Годунов. Не приведи Бог, в темень татю приволье. А толпы бездомных наводнили Москву еще в прошлом голодном тысяча шестьсот первом году. Саранчой заполонили город. Приставили было пришлый люд к работе, да где на всех дел напасешься? А новые все прибывают. Мор не то что окрест Москвы, но и в самом городе вовсю гуляет. Покойников хоронить не успевали, в одну могилу иной день до сотни зарывали. Великая беда навалилась на Русь…
Под самый вечер добрался Артамошка Акинфиев до Москвы. Темнело быстро. Лес на глазах сливался с полем, и дорога угадывалась с трудом. На небе звезды редкие, чуть приметные. К полночи они сделаются крупными, яркими. Над лесной кромкой высунула рожок луна. Сиротливо поскрипывает на ветру сухостой.
Голая, не покрытая зеленью земля тверда, как камень. Земля не пила влаги всю весну и лето. Сызнова быть голодной зиме.
Артамону страшно думать об этом.
…В прошлое лето дожди как зарядили, так и не прекращались до заморозков. Рожь не выколосилась, налилась сочной зеленью, а потом, с холодами, потемнела, сгнила на корню. И ползимы не миновало, как кончились у крестьян припасы. К весне запустели села и деревни. Ветер гулял в покинутых избах. Дико и смрадно. К толпам бездомных крестьян приставали боярские холопы. Князья и бояре разгоняли многочисленную дворню, отказывались кормить челядь. Голодно, безотрадно, и несть числа мукам человеческим.
