Кейт Аткинсон - Боги среди людей
Кенни скорбно уставился на Джорджа. А потом перевел взгляд на Тедди и выдавил:
— Если мне суждено умереть, командир, то лучше бы рядом с тобой.
— Ты не умрешь! — резко отозвался Тедди.
Начнешь отчаиваться — пиши пропало. «Избегай мрачных мыслей».
— Ясное дело, но все-таки…
А где же, спросите вы, был их второй пилот? Гай. Никто не помнил, чтобы его видели после атаки истребителя, и в шлюпке заспорили: что же могло с ним произойти? В конце-то концов, не мог же он раствориться в воздухе; значит, выпал, никем не замеченный, через пробоину в фюзеляже, когда машина вошла в штопор, и рухнул без парашюта в Северное море.
Еще одна роковая волна обрушилась на них бетонной глыбой. Сколько могли, они держались, но Вика и Кенни смыло за борт. Тедди сам не понял, как им удалось собраться с силами, чтобы втащить в шлюпку обезумевшего Кенни. («Как-как, недомерок потому что», — сказал впоследствии Кит), но ведь они это сделали. А Вик болтался в воде мертвым грузом: его поднять не удалось. Любые попытки были обречены на неудачу: силы кончились, вот и все. Им удалось просунуть одну его руку под канат шлюпки, но Тедди отдавал себе отчет, что в воде Вик протянет считаные минуты.
Тедди постарался устроиться рядом с Виком и увидел, как у того запрокинулась голова, а глаза искали командира, но Тедди понимал, что парень не может более сопротивляться.
— Ну, в добрый час тогда, — прошептал Вик и высвободил руку из-под каната. Его отнесло на несколько ярдов, а потом он тихо ушел под воду, в свою безвестную могилу.
Джордж Карр, вопреки предположениям Тедди, тогда не умер: скончался он через двое суток в госпитале, «от шока и погружения»: Тедди решил, что это значит «от холода».
Подобрал их совершенно случайно корабль Королевского военно-морского флота, отправленный на розыски совсем другого потерпевшего аварию самолета. Их подняли на борт, переодели в сухое, дали горячий чай с ромом и курево, укутали одеялами и бережно, как младенцев, уложили на койки. Тедди мгновенно провалился в глубочайший сон, а когда через час с лишним проснулся, получил еще горячего чая с ромом и захотел уснуть на этой койке вечным сном.
Одну ночь они провели в госпитале, после чего сели на поезд там же, в Гримсби, и прибыли в эскадрилью. Тело Джорджа забрали родственники, чтобы похоронить в Бернли.
Всем им дали недельный отпуск, но остался один нерешенный вопрос: о недостающем тридцатом вылете Кенни. Никто не верил, что после всего ими пережитого начальство будет настаивать на точном следовании букве, но начальник базы, добрый человек, сказал, что у него «связаны руки».
Итак, всего через неделю после того, как их, будто полудохлых котят, вытащили из пучины, они уже сидели в самолете на взлетной полосе и ждали сигнала. Уцелевший экипаж — Тедди, Мак, Норман и Кит, у которых первый срок службы закончился, — добровольно вызвался совершить дополнительный вылет ради Кенни. Узнав об этом, тот заплакал, и Кит сказал: «Ну вот, сопли распустил».
Это был безрассудный, рыцарский поступок. Отчего-то все решили, что после посадки на воду стали «заговоренными» и ничего с ними не случится; девушка из министерства сказала бы, что это совсем не так. А ведь все приметы и предзнаменования были против них (не иначе как для Кита сработало фамильное «везенье шиворот-навыворот»). Позаимствовав чужой самолет, они взяли на борт еще двоих человек, которым требовалось набрать вылеты, и выходило, что все они по большому счету здесь подсадные. Взяли даже второго пилота — впрочем, отнюдь не салагу, а своего собственного начальника базы, который решил «тряхнуть стариной». Тедди понадеялся, что благодаря его присутствию оперативное задание им выдадут щадящее, пустяковое — разбросать, к примеру, листовки над Францией, — но нет, отправили их на Берлин, в полноценный массированный рейд. Всех охватило некое буйное, беспричинное веселье, как мальчишек-скаутов, собравшихся в поход.
Они добрались до Берлина и обратно, не задетые зенитным огнем, и даже не встретили ни одного истребителя. И стали одним из первых экипажей, вернувшихся на базу. Кенни, выбравшись из самолета, поцеловал бетонную полосу. Все пожали друг другу руки, и начальник базы сказал: «Ну что, парни, правда же ничего страшного?» Он сглазил. В следующий раз он вылетел в роковой рейд на Нюрнберг и, как слышал Тедди, не вернулся.
Оказалось, что Лиллиан на сносях: она встретила их в стареньком пестром сарафане, который уже трещал по швам. Вид у нее был усталый, под глазами пролегли темные круги, на тощих ногах набухли вены. Живется ей несладко, подумал Тедди. Трудно было поверить, что это та самая Лил, которой принадлежали атласные «невыразимые». И куда, спрашивается, они ее привели?
— Готовились к свадьбе, а справляем поминки, — сказала миссис Беннет. — Присядь, Лил, тебе стоять вредно.
Лиллиан послушно села; миссис Беннет заварила чай.
— Я никогда раньше не бывал на Кэнви-Айленде, — сказал Тедди, а мать Вика ответила:
— А что тут делать-то?
Плохие зубы, как видно, достались Вику от матери.
— Он не говорил, что у него будет ребенок, — продолжил Тедди, и мать Вика ответила:
— А что говорить-то?
Тут Лиллиан подняла бровь и улыбнулась Тедди.
— Внебрачный ребеночек, — пояснила мать Вика, наливая заваренный чай из большого алюминиевого чайника.
В ней странным образом уживались осуждение и довольство.
— Не он первый, не он последний, — вмешалась Лиллиан. — Вик письмо оставил, — обратилась она к Тедди. — Вы небось знаете: так уж заведено.
— Да, знаю, — подтвердил он.
— Еще б ему не знать, — сказала миссис Беннет. — Видать, и у самого такое написано.
Тедди полагал, что миссис Беннет официально не будет считаться свекровью Лиллиан и когда-нибудь несчастная девушка сможет от нее отделаться. И на том спасибо.
— Так вот, он наказал, — гнула свое Лиллиан, не обращая внимания на миссис Беннет, — он строго-настрого наказал, чтоб если мальчик родится, Эдвардом назвать.
— Эдвардом? — озадаченно переспросил Тедди.
— Ну да, в честь вас.
И тут впервые за все военное время у Тедди потекли слезы. Он позорно, безобразно зарыдал, и Лиллиан встала, обняла его, прижала к своему округлившемуся животу и стала успокаивать:
— Ну будет, будет, — в точности как успокаивала через пару месяцев родное дитя.
Мать Вика смягчилась и заставила Тедди с ними пообедать, как будто ее блинчики с сосисочным фаршем могли умерить их общую скорбь. Ему подлили чаю, угостили сигаретами и сластями, припасенными к возвращению Вика, и отпустили только тогда, когда у него начали слипаться глаза и Лиллиан взмолилась:
— Да отпустите вы беднягу, я пойду его до автобуса провожу.
— И я с вами, — вызвалась миссис Беннет, нахлобучивая шляпу.
А Тедди подумал: я — единственная ниточка, тянущаяся к Вику, им не так-то просто меня отпустить.
— Он про вас писал, — глядя прямо перед собой, поведала мать Вика, пока они ждали на автобусной остановке. — Рассказывал, что лучше вас человека нету.
Тедди заметил, как дрожит у нее нижняя губа.
Тут показался автобус, и это избавило Тедди от необходимости придумывать ответ.
— Да, чуть не забыл, — спохватился он. — Наш хвостовой стрелок, Кенни Нильсон, просил кое-что передать вам для ребенка.
Тедди достал из кармана потрепанную черную кошку — талисман Кенни. Кошка пережила посадку на воду, но красивее от этого не стала. Во время последнего боевого вылета она гордо восседала в кабине пилота всю дорогу до Берлина и обратно.
— Страх какой! — отшатнулась миссис Беннет. — Ребеночку такое давать негоже.
Но Лиллиан взяла матерчатую зверушку и сказала Тедди:
— Вот спасибо. Я это сберегу.
— Ладно, мне пора. — Тедди поднялся на площадку. — Приятно было с вами познакомиться. Ну, в добрый час тогда, — добавил он и только сейчас сообразил, что это были прощальные слова Вика.
1982
Полночная отвага{93}
По ночам он плакал в подушку, не понимая, за что ему это все. За то, наверное, что он какой-то не такой? Все ему об этом твердили: мама, бабушка, порой даже сестренка… Но в чем же дело? Ведь если узнать, что в тебе не так, то можно постараться как-то это исправить, правда-правда. Очень, очень постараться. И тогда, быть может, закончатся эти мучения, и злая ведьма, которая прикинулась бабушкой, отпустит его домой, и он никогда в жизни больше не совершит ни одного плохого поступка.
Каждый вечер, укладываясь спать, Санни в отчаянии перебирал в голове свод непонятных правил, вопросов и придирок (со всех сторон), без которых в «Джордане» не обходился ни один день (стой прямо; жуй с закрытым ртом; избавь, не тащи в дом всякую грязь; почему не вымыл уши — собрался в них картошку выращивать?; покажи, что в руке; какое безобразие!). Что ни сделаешь — все не так. От этого он совсем извелся. И забывал говорить «спасибо» и «пожалуйста», чем предельно возмущал бабку.
