Уилдер Пенфилд - Факел
Она знаком подозвала служанку, и та осторожно откинула мягкое белое покрывало из шерсти ягнят, открыв ноги больной. Гиппократ бросил на нее внимательный взгляд; ее руки, заметил он, двигались совершенно нормально, но ноги были неподвижны. Когда он нагнулся и приподнял одну из них, она забилась в его руке мелкой дрожью, сотрясая деревянную кровать.
— Ты сумеешь меня вылечить? — спросила больная, протягивая к нему исхудалую руку. — Вернувшись из Триопиона, муж говорил, что хочет позвать тебя ко мне. Но Эврифон воспротивился. Из-за этой Фаргелии. Да, я знаю, она умерла. Мне очень жаль ее. Но ты можешь меня вылечить? Мы с Ктесием решили поговорить с тобой немедленно, не дожидаясь возвращения моего мужа.
Она обняла мальчика и притянула его к себе.
Гиппократ, пропуская бороду между большим и указательным пальцами, продолжал смотреть на нее. Упоминания о Фаргелии он словно не расслышал, стараясь сосредоточить все свое внимание на болезни лежавшей перед ним женщины.
— Ты чувствуешь какую-нибудь боль?
— Да. Словно нож вонзается мне в спину и проходит через всю грудь, вот тут.
— И давно?
— Почти год.
Он больше ни о чем не спрашивал, но улыбнулся ей, и она решила, что он уже все понял.
— Я поговорю с твоим мужем. Мы придумаем, как помочь тебе. Но я не обещаю, что сумею вылечить тебя совсем.
Он попрощался, спустился по лестнице, пересек внутренний дворик и через маленькую дверь вернулся в книгохранилище. С ним шел Ктесий, ставший вдруг очень серьезным, словно он понял, что у медицины нет средства вылечить его мать. Гиппократ простился с мальчиком и оставил его в библиотеке, а сам закрыл и запер входную дверь.
Выйдя на улицу, Гиппократ заметил, что солнце уже клонится к закату. Он поспешно отдал ключ привратнику и пошел на постоялый двор за своей дорожной сумой. Там он задержался, чтобы проститься с Клеомедом. Молодой человек дожидался его. Он был обнажен по пояс.
— Я собираюсь пробежаться до холма, на котором живет Эврифон, и дальше на гору. Может, я увижу Дафну, и я хочу как следует размять ноги. — Пританцовывая, он принялся наносить удары воображаемому противнику, но вдруг остановился и озабоченно посмотрел на Гиппократа. — Буто просил меня забыть про Дафну и уехать с ним. Ты об этом знаешь? Он хочет взять меня с собой в Спарту — готовить к следующим играм. Он говорит, что Дафна любит тебя, — это правда?
Гиппократ поставил сумку на пол.
— Не знаю, — ответил он спокойно. — Ее отец запретил мне видеться с ней. И я возвращаюсь к своей работе.
— Мы оба должны «ожидать решения судьи», — кивнул Клеомед.
— Ты очень переменился, — заметил Гиппократ, глядя на молодого бойца с нескрываемым восхищением. — Ты становишься взрослым. Но в конце концов ее отец может отказать нам обоим. Кто знает? — Он улыбнулся и вскинул суму на плечо. — Прощай. Надеюсь, мы скоро встретимся опять.
Гиппократ спустился в гавань и нашел лодку, которая доставила его на триеру — на одно из судов, перевозивших грузы и пассажиров, плавая между Тиром на финикийском побережье и Пиреем — портом Афин. Якорь был поднят, послышались мерные удары весел, и триера заскользила по глади гавани.
Гиппократ поднялся на кормовую палубу. С того времени, как он уехал из Мерописа, прошло шесть дней — шесть решающих дней, исполненных разочарований, бед и печали. Корабль обогнул волнолом и вышел в море. Гиппократ оглянулся на Книд: белые домики, теснящиеся по дуге берега, а над ними — колонны акрополя. И между берегом и акрополем — Невысокий холм с ятрейоном. Там живет Дафна… Почему-то над городом больше дыма, чем обычно, подумал он. Триера прошла под самыми скалами гористого островка, и город сразу скрылся из виду, словно кто-то задернул занавес. Надо думать о Косе, решил Гиппократ. Надо обдумать планы будущего, в котором его ждет одиночество.
Часа через два-три, когда на землю уже спустилась ночь и лишь лучи луны да бесчисленные мерцающие звезды на бескрайнем куполе небес освещали море и корабль, триера обогнула оконечность Книдского полуострова. К Гиппократу подошел хозяин корабля.
— Хорошая ночка, — сказал он. — Когда звезды горят так ярко, мореходам солнце ни к чему. Мы придем в Меропис еще до зари. Возьмем там груз косского вина и меда для Афин. — Помолчав, он добавил: — Начальник царской триеры из Македонии, мой давнишний приятель, говорит, что он тебя знает. Мы с ним виделись в Тире, и речь зашла про войну между греками — Афин с Коринфом и Спартой. Ты слышал, что афинские войска высадились на севере у Потидеи?
Гиппократ кивнул, и они тревожно заговорили о том, что принесет эта война Греции.
— Такая междоусобная война, — сказал Гиппократ, — означает смерть множества юношей, которые могли бы со временем стать украшением Афин. Спартанцы же столько времени готовились к ней, что вклад Спарты в общую славу Греции оказался ничтожно малым. Но Спарта может уничтожить те высокие блага, которые сами спартанцы так и не научились ценить. Междоусобная война может превратить великую Грецию, прославленную своими играми, искусством, прекрасными творениями человеческих рук и духа, в обширную греческую пустыню, где варвары найдут лишь мертвую оболочку былой жизни и мысли. Возможно, правда, я говорю так потому, что у меня сегодня тяжело на душе.
Некоторое время они молча глядели на море, а потом хозяин триеры сказал:
— Македонец говорил мне, что на обратном пути он зайдет на Кос за тобой, чтобы отвезти тебя к царю Пердикке. Наверное, он уже в гавани Мерописа.
Гиппократ покачал головой.
— Я не поеду с ним.
Его собеседник посмотрел на него и задумчиво почесал бороду, ожидая объяснений. Но заметив, что знаменитый врач не собирается говорить, он сказал сам:
— Тебе бы там ничего не грозило и ты разбогател бы. Оно, конечно, ты грек, а не македонец, и деньги — это еще не все.
— Ты очень хорошо изложил все мои соображения, — улыбнулся Гиппократ, — и с краткостью, подобающей моряку. Медицина для меня дороже богатства.
Хозяин триеры повернулся, собираясь отойти, и сказал:
— Во всех портах знают, какой ты врач, это уж так. И те, кому ты нужен, отыщут тебя, где бы ты ни поселился, даже на Косе. Гавань, правда, там хорошая и вино отличное. Ну, а вообще-то так себе островишко.
Триера плыла прямо на север, и Книдский полуостров уходил все дальше и дальше. Впереди в лунном свете уже был ясно виден гористый Кос, а слева от него — вулканический конус островка Нисироса. Гиппократ улыбнулся про себя, вспомнив, как Ктесий рассказывал ему про Посейдона и великана. Паруса были свернуты, и триера неслась по волнам под ритмичное поскрипывание весел и прерывистую песню гребцов: «Рап-па-пай! Рап-па-пай!»
Гиппократ по-прежнему стоял на палубе, и ему казалось, что Дафна где-то совсем близко. За триерой тянулся мерцающий серебряный след, и Гиппократ смотрел на него не отрывая глаз.
Глава XIX Пуркайя!
Вскоре после того, как Гиппократ запер хранилище и торопливо спустился с холма, в ворота постучала Олимпия. Она спросила Дафну, и впустивший ее привратник видел, как она перешла через двор и остановилась возле двери Эврифона. Однако он заметил, что она, вместо того чтобы сразу постучать, некоторое время стояла, поглядывая в сторону палестры и библиотеки.
Тем временем в доме Эврифон собирал свои инструменты. Выйдя во внутренний дворик, он позвал Дафну. Он знал, что она в рукодельной, так как оттуда вместе со стуком ткацкого станка и голосами служанок доносился и ее голос. Когда он позвал во второй раз, Дафна вышла на галерею.
— Я ухожу, — сказал он. — Меня спешно позвали в дом Тимофея, богатого торговца.
Дафна заметила, что лицо отца более сурово, чем обычно. Она умела сразу угадывать его настроения. Подобрав хитон, она быстро сбежала по лестнице во дворик. Эврифон смотрел, как она бежит, и лицо его смягчилось. Рука об руку они пошли к входной двери.
— Тебя что-то тревожит, — сказала Дафна.
Он кивнул.
— Что же?
— Ко мне опять приходил Тимон. Из-за Клеомеда. Но я пока не хочу об этом говорить. Если Скилий пришлет сказать, что его матери стало хуже, пусть к нему пойдет кто-нибудь из моих помощников. Надо последить, чтобы ее оставили дома, а не отправили к Ликии — пока нам хватит и двух смертей.
— Да, кстати, отец! Ты ведь еще не видел зеркала, которое прислала мне Ликия. Зеркало Фаргелии…
Эврифон удивленно нахмурился, но Дафна поспешно продолжала:
— Пока не говори ничего. Мне надо рассказать тебе кое-что очень важное про нее и про Гиппократа, когда у тебя найдется время выслушать меня.
Дафна, напевая, вернулась на галерею, а старик Ксанфий подал хозяину его лучший плащ.
— До дома Тимофея тебя проводит молодой раб, — сказал он. — Вот твоя трость.
Эврифон кивнул, и Ксанфий распахнул перед ним дверь. К своему удивлению, они увидели там Олимпию, стоящую к ним спиной.
