Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3
— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.
Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!
В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.
— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
Шлюпка отошла от берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести сильных гребцов она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в знак прощального приветствия еще раз помахал голубым беретом и потом медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.
ГЛАВА XXII
Мудрец Реймонд в подвале запер дверь.
Он не страшится риска и потерь.
Ушли поместья дымом золотым.
Вторая колба лопнула пред ним.
Но если третье выдержит горно,
Заблещет чистым золотом оно[123].
Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, мистер Олдбок, сойдя однажды к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост, хлеб для главы семейства не поджарен, а серебряный кувшин с пивом, из которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
«Черт бы взял этого вспыльчивого молокососа! — сказал себе антикварий. — Теперь, когда он уже выкарабкивается из опасности, я больше не желаю терпеть такую жизнь. Все идет вверх дном. Похоже, в моем мирном и добропорядочном семействе объявлены какие-то всеобщие сатурналии. Я спрашиваю, где сестра, — никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих домочадцев, даю им больше имен, чем римляне своим божествам. Наконец Дженни, чей пронзительный голос уже полчаса доносится из кухонной преисподней, удостаивает услышать меня и ответить, но не поднимается по лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить».
Тут он снова закричал благим матом:
— Дженни, где мисс Олдбок?
— Мисс Гризи в комнате у капитана.
— Гм, я так и думал! А где племянница?
— Мисс Мэри готовит капитану чай.
— Гм, я опять так и предполагал! А где Кексон?
— Ушел в город за охотничьим ружьем и собакой капитана.
— А кто же, черт возьми, завьет мне парик, дура ты этакая? Ты что, не знаешь, что сюда скоро после завтрака приедут мисс Уордор и сэр Артур? Как же ты могла отпустить Кексона с таким дурацким поручением?
— Я? А как же я могла ему помешать? Ваша милость не пожелали бы ведь, чтобы я перечила капитану в такое время, когда он помереть может.
— Помереть? — воскликнул испуганный антикварий. — А? В чем дело? Ему стало хуже?
— Да нет, хуже ему вроде не стало.[124]
— Значит, ему лучше. А на что ему здесь собака и ружье? Собака начнет портить мне мебель, воровать из чулана и, наверно, изводить кошку, а из ружья он прострелит кому-нибудь голову. Кажется, баловства с ружьями и пистолетами с него покамест довольно.
Тут мисс Олдбок вошла в гостиную, где антикварий через дверь вел разговор с Дженни, истошно крича ей вниз, на что она вопила ему в ответ.
— Дорогой брат, — сказала старая леди, — ты докричишься до того, что охрипнешь и будешь каркать, как ворона. И хорошо ли так орать, когда в доме больной?
— Честное слово, ваш больной скоро заполонит весь дом. Я остался без завтрака и, кажется, останусь без парика. И, по-видимому, с моей стороны было бы дерзостью сказать, что я голоден или озяб, потому что я могу потревожить больного джентльмена, который лежит за шесть комнат отсюда и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы послать за своей собакой и ружьем, хоть и знает, что я ненавижу все эти охотничьи принадлежности с тех пор, как наш старший брат, бедный Уиллиуолд, отправился на тот свет, промочив ноги в Китлфитингском болоте. Но это пустяк, и вскоре мне, наверно, придется тащить эсквайра Гектора на носилках, чтобы он мог удовлетворять свои спортивные наклонности, паля по моим голубям и индюшкам. Впрочем, никаким ferae naturae[125] еще некоторое время не будет грозить из-за него опасность.
Теперь вошла мисс Мак-Интайр и приступила к своим обычным обязанностям, приготовляя дяде завтрак и действуя необычайно проворно, как всякий, кто берется за дело с опозданием и старается наверстать упущенное время. Но это ей не помогло.
— Смотри, представительница глупого пола, у тебя пиво стоит слишком близко к огню — бутылка лопнет! А хлеб ты, вероятно, решила совсем превратить в уголь, чтобы принести его в виде жертвы всесожжения Юноне. Кажется, этим именем или другим в этом роде, заимствованным из пантеона древних, зовется сука твоего мудрого братца, который, едва к нему вернулся разум, решил сделать ее обитательницей моего дома (за что приношу свою благодарность), где она поможет прочим дамам занимать и развлекать его.
— Дорогой дядя, не сердитесь на бедного спаниеля. Собака осталась на привязи в фейрпортской квартире брата, но дважды обрывала цепь и прибегала сюда. Не могли же мы палкой отгонять преданное животное от двери! Она так скулит, словно знает о постигшем Гектора несчастье, и не отходит от дверей его комнаты.
— Вот как, — удивился дядя, — а мне говорили, что Кексон ушел в Фейрпорт за собакой и ружьем.
— Ничего подобного! — ответила мисс Мак-Интайр. — Нужно было купить бинты, а Гектор попросил Кексона заодно принести и ружье, раз он все равно идет в город.
— Что ж, тогда все это не так уж глупо, если принять во внимание, какая тут куча бабья замешана. Бинты для ухода за раной? А кто будет ухаживать за моим париком? Впрочем, я надеюсь, — продолжал старый холостяк, глядясь в зеркало, — что Дженни постарается придать ему сколько-нибудь приличный вид. А теперь с аппетитом примемся за завтрак. Да, я могу сказать Гектору, как сэр Исаак Ньютон сказал своей собаке Алмазу, когда это животное (ненавижу собак! ) опрокинуло свечу на вычисления, отнявшие у философа двадцать лет труда, и все материалы сгорели: «Алмаз, Алмаз, плохо ты знаешь, какую беду наделал! »
— Уверяю вас, сэр, — отозвалась племянница, — брат вполне понял опрометчивость своего поведения и признает, что мистер Ловел держал себя вполне достойно.
— Много от этого толку, если бедняге пришлось бежать за границу! Я скажу тебе, Мэри: разума Гектора — и еще более — разума женского пола недостаточно, чтобы понять, какой огромный ущерб он нанес современному поколению и потомству. Aureum quidem opus[126], поэма на такую тему! С примечаниями, освещающими все, что ясно, и все, что темно, и все, что ни темно, ни ясно, но таится в тусклой мгле каледонских древностей! Я заставил бы призадуматься воспевателей кельтов! Фингал, как они самоуверенно называют Фин-Мак-Коула, не устоял бы перед моей критикой и исчез, окутавшись облаком, подобно духу Лоды. Такая возможность едва ли может представиться еще раз старому, седовласому человеку. И под) мать только, что она потеряна из-за дурацкой выходки опрометчивого мальчишки! Но я покоряюсь — да свершится воля небес!
Так антикварий продолжал «бубнить», по выражению его сестры, в течение всего завтрака, и, несмотря на сахар, мед и все блага шотландского утреннего стола, от этих наставлений у слушателей его кусок не шел в горло. Но они хорошо знали его истинный характер, и мисс Гризельда Олдбок в интимных беседах с мисс Ребеккой Блеттергаул говаривала: «Монкбарнс больше лает, чем кусается».
Действительно, мистер Олдбок чрезвычайно страдал, пока его племянник находился в серьезной опасности, но теперь, зная, что здоровье капитана восстанавливается, считал себя вправе громко сетовать на постигшие его, мистера Олдбока, беды и на перерыв в его антикварных работах. Поэтому, в то время как племянница и сестра внимали ему в почтительном молчании, он проявлял свое недовольство воркотней, подобной той, которую мы только что слышали, разражаясь сарказмами против женского пола, солдат, собак и ружей, каковые орудия шума, неурядиц и суматохи, как он их называл, были ему, по его уверениям, крайне ненавистны.
