Сергей Максимов - След грифона
Точно опасаясь выдать взглядом свои мысли, Соткин поглядел в другую сторону. Взгляд попал на цифры над парадным подъездом недавно построенного здания мукомольного института – 1937 год. Нет, от контрреволюционных мыслей ему сегодня трудно уйти, решил про себя Александр Александрович и быстро зашагал прочь.
Подобных мыслей стало бы еще больше, знай он, что на постройку здания института пошли кирпичи, оставшиеся от взорванного Троицкого кафедрального собора, когда-то знаменитого на всю Сибирь из-за абсолютной схожести с московским храмом Христа Спасителя.
Он зашел в чайную. Из-за буфетной стойки на него с интересом обратила свой взгляд средних лет буфетчица.
– Покушать? – то ли спросила, то ли предложила она.
– Я бы, красавица, и выпить не отказался, – улыбаясь, сказал он.
Если после Гражданской войны он с трудом избавлялся от военной выправки и уверенно-независимой манеры держаться, то теперь, в очередной раз выходя на свободу, он также с трудом отвыкал от уголовной манеры разговаривать и держаться особым настороженно-угрожающим образом. Женщина безошибочно почувствовала в нем недавнего заключенного. И заключенного не политического. Нагловатый и уверенный аполитичный взгляд посетителя отвергал всякие мысли о контрреволюции. Статная, высокая, широкоплечая фигура незнакомца говорила о силе и уверенности. Седые виски и четкие глубокие морщины на лице за несколько секунд рассказали женщине и о непростой жизни этого мужчины, и о сильной воле, и о жестком характере, а также об уме, который нельзя было скрыть в его серых глазах.
Как не раз бывало в России во время и после войны, теперь в мирные, казалось бы, дни женщин было несоизмеримо больше, чем мужчин. Война и была. Только мужчин убивали не на поле боя. Расстреливали их после скоротечных судов, гноили в лагерях, ломали им хребты на лесоповалах и увозили умирать голодной смертью туда, куда по своей воле человек никогда не поехал бы.
Сорокапятилетний, далеко не красавец, но крепкий и, по всем приметам, отличающийся хорошим здоровьем Соткин показался буфетчице воплощением мужской красоты и надежности. Не то что ее нынешний хахаль Лугинецкий, которого она давно отшила бы, не работай он в милиции! Тепло, начавшее копиться внизу живота у женщины, стало сладостной болью от одной только мысли о возможной близости с этим незнакомцем. Соткин, за четыре последних года тюремной отсидки истосковавшийся по женскому теплу, также невольно всем своим существом ощутил, что женщина уже сегодня может стать его любовницей. Но, опытный конспиратор, он сразу же сообразил, что на месте буфетчицы в таком заведении не может находиться человек, не связанный с органами или милицией.
Он выпил водки, прямо не отходя от стойки, и, поедая бутерброды с сыром, улыбаясь с видом знатока, как цыган лошадь, рассматривал женщину, чем буквально вогнал ее в краску. Посетителей в чайной почти не было. Наконец, съев последний бутерброд и аккуратно вытирая бумажной салфеткой рот, он многозначительно проговорил:
– Вот так и подмывает спросить. До какого часу вы работаете?
– Так и спросите, – подавшись к нему налитой зрелой грудью, произнесла женщина.
– Сдается мне, что такую красавицу, как вы, не могут не встречать после работы.
«Черт кудрявый, – с досадой думала женщина. – Все нутро переворачивает!» Точно знает, что к вечеру сюда, чтоб проводить ее домой, припрется Лугинецкий, будь он неладен. И затем поплетется к ней на квартиру. И потом в постели будет жаться к ней и тыкаться, как телок, в плечи и груди своей прыщавой рожей. И, наконец, войдет в нее. И в конце концов затихнет на ней. Так и не дав ей всей полноты самой обычной женской радости. А то и того хуже. Заголит прямо вот здесь, у буфетной стойки, и, как кабель сучку, оприходует в полминуты, да еще и скажет: «Мне на дежурство сегодня. Извиняй». «Вот такие, как Лугинецкий, пальцем деланные, и изничтожили почти всех нормальных мужиков!» – злилась она.
– Если хочешь со мной серьезно повстречаться, то приходи завтра часам к восьми сюда, – глядя ему в глаза, до краев наполненная желанием, вполголоса произнесла она.
– Приду, – так же глядя ей в глаза, произнес он. – Если не сами ноги, то все другое к тебе точно притащит. Как зовут-то тебя, красавица?
– Надеждой зовут, – широко улыбнувшись, представилась женщина. – А тебя как прозывают?
– При встрече на ушко тебе скажу, если ждать будешь.
– Буду. Как жениха, ждать буду, – сказала она и отвернулась. – Ступай, – добавила через плечо. – Не то с греха от тебя умрешь.
Соткин теперь увидел ее со спины. Вид стройной женской фигуры заставил сглотнуть скопившуюся в горле слюну. Ничего больше не говоря, он вышел из чайной, оставив на алюминиевой тарелочке, привинченной к стойке, мелочь сдачи. Женщина проводила его статную фигуру взглядом и стала думать, что нужно сегодня что-то придумать для Лугинецкого. Она мысленно была уже в завтрашнем вечере. Только бы пришел, не обманул ее новый знакомый. А что наврать Лугинецкому, как на завтра избавиться от него и о том, куда ей вести своего нового приятеля, имени которого она не знала, она пока и не думала. Она поняла, что при таком сильном желании встречи она все решит и преодолеет.
Выйдя из чайной, он еще раз взглянул на изуродованную статую крылатой Немезиды с кулаком и мечом и свернул в одну из улочек. Нашел знакомый магазинчик. Купил бутылку водки и небольшого вяленого подлещика. Сунув поллитровку во внутренний карман пиджака, а подлещика в карман широких брюк, опять проходя мимо чайной, подумал о буфетчице. Не эту женщину он хотел бы сегодня видеть, но та, которая все утро и весь сегодняшний день занимала его мысли, при всей географической близости была далека и недоступна. «Об Алине лучше не думать», – решил он.
Он прошел мимо макушинского Дома науки. За тридцать лет существования этого дома чего только в нем не находилось! Науку в нем, представленную женскими курсами, сменили военнопленные чехи, затем отделение Академии Генерального штаба, потом снова казармы, уже красных солдат-интернационалистов. Сейчас в нем был какой-то техникум. А в скверике рядом нашел свой последний приют сам Петр Макушин – книгоиздатель и просветитель, главный строитель Дома науки. Соткин через Суровцева был знаком со стариком, на чьей надгробной плите высечены слова: «Ни одного неграмотного». Креста на могиле не было. На некоем подобии фонарного столба сейчас горела тусклая лампочка. «Хрен-то с таким светом нашу неграмотность осветишь», – подумал Соткин.
Не останавливаясь, он прошел мимо могилы. Путь его лежал к другим, многочисленным покойникам. Остаток дня он собирался пересидеть на кладбище, посчитав его самым спокойным местом в городе. Кладбище было неподалеку. Миновав многочисленные разграбленные купеческие семейные склепы и могилы с тяжелыми надгробиями, он нашел скромную мещанскую могилку со столиком. Поставил на столик бутылку, расстелил газету, положил на нее подлещика.
– Стаканчик не нужно? – услышал он вкрадчивый голос за спиной.
Обернувшись на голос, он увидел старуху с испитым морщинистым лицом и с маленькими хищными глазами, впившуюся своим цепким взглядом в поллитровку. Крестясь, женщина приблизилась:
– Матушку пришел навестить, соколик?
Соткин бросил взгляд на дату смерти на деревянном крестике.
– Бабушку, – не моргнув глазом соврал он. – Помяни со мной рабу Божью.
– Пелагеюшку, – подсказала старушка.
«Принес тебя черт на мою голову», – подумал Соткин. Он взял из руки старушки стеклянную семидесятиграммовую стопку. Посмотрел на дно.
– Чистенькая, соколик. Чистенькая стопочка. А водочка, она еще больше очистит. Водочка, она сладенькая при всей горечи своей. Ты налей, не поскупись. А я уж отойду потом, помолюсь за бабушку твою. Я покойницу-то знала. Хорошая тетушка была. Смиренной покойница была, упокой Господи душу ее кроткую!
Нужно отдать должное этой старушке. Надоедать своим присутствием Соткину она все же не собиралась. Не поморщившись, она выпила стопку водки, закусила ее одной из двух карамелек, вынутых ею из небольшой наплечной сумы. Другую карамельку положила на столик рядом с рыбой. Угостила.
– Ну вот и хорошо, вот так-то оно и ладненько. Спасибо, соколик, что не пожадничал водочки. А я уж помолюсь. А стопочку и бутылочку ты уж вот тут у могилки оставь. Я не сегодня, так завтра утречком заберу, – проговорила она и исчезла, точно растворилась среди заросших деревьями могил.
Соткин выпил водки, зажевал ломтиком рыбы. Закурил папиросу. В который раз за последние годы стал размышлять: «Как жить дальше? Казалось бы, чего проще? Живи себе да живи! Ан нет. Простой жизни никак не получается. Умереть просто – это пожалуйста. Это в любой день и в любой час». В который раз он пытался определить тот день в своей жизни, который оказался решающим во всей его судьбе. Все же, наверное, это было его офицерство. Прав был его фронтовой друг Георгий Жуков...
