Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис
Сам Раймонд признался мне, что хотел бы остаться дома: он чувствует ужасную слабость, и единственное его желание – спать и спать. Я пыталась уговорить семью, живущую на первом этаже, поменяться комнатами с родителями Раймонда, чтобы мальчик хотя бы жил не под крышей, но те наотрез отказались – с тех пор, как начался «Блиц», верхние этажи никому не нравились.
Думаю, именно в этот период, когда я начала регулярно навещать Раймонда, у меня впервые появилось подлинное чувство страха. До сих пор «Блиц» оставался для нас чем-то второстепенным. Я недавно вышла замуж, мы с мужем были невероятно счастливы, хотя нам все реже удавалось проводить время вместе: Ричард часто уезжал по делам министерства, а мне все чаще приходилось дежурить по ночам. Постоянные бомбежки казались всего лишь ужасающим фоном, на котором разворачивались события нашей частной жизни. Мысль, что один из нас может стать жертвой авианалета, присутствовала на заднем плане, но не была источником постоянной тревоги. Однако теперь она начала посещать меня с завидной регулярностью. Вспоминая минувшую войну, Ричард часто говорил, что в бою никому из солдат и в голову не приходило, будто их могут убить: товарища рядом с тобой или тех, кто бежит позади, – возможно, но только не тебя самого. Полагаю, примерно такое же чувство и теперь помогало нам жить и продолжать заниматься обычными делами. В каком-то смысле это было похоже на лотерею: в Лондоне миллионы домов, и лишь небольшой процент из них подвергается разрушению при каждом налете. Когда я призналась Ричарду в своем страхе и сказала, что иногда беспокоюсь, если он долго отсутствует, муж привел именно этот аргумент, чтобы успокоить меня: «Из миллиона жилых домов бомба попадает только в один». И тем не менее, сидя ночью у постели больного мальчика, мать которого вынужденно оставляла сына и вместе с остальной семьей уходила в убежище, я чувствовала, как меня накрывает страх, – мы находились одни на последнем этаже в опустевшем доме посреди безлюдной Ройял-авеню. Ребенок нуждался в поддержке и утешении, – охваченный жаром болезни, он вздрагивал от каждого свиста снаряда, от каждого отдаленного взрыва и в испуге зарывался лицом в подушку, а его маленькие горячие пальцы судорожно сжимали мою ладонь.
Я придумала игру и всякий раз, когда бежала впотьмах, чтобы провести очередную бессонную ночь возле больного мальчика, считала каждую упавшую бомбу еще одним апельсином, положенным в корзинку Нелл Гвин. Иногда ее корзинка оказывалась переполненной прежде, чем я успевала добраться до Ройял-авеню. Раймонд обожал нашу забаву, как и бесконечные истории об апельсиновой девочке[72] и короле, которые я рассказывала ему. Иногда я брала с собой Вики. Грохот бомбежки совершенно не беспокоил таксу, она мирно посапывала, лежа на одеяле подле ребенка. На улице я никогда не нервничала. Зрелище ночного неба, расчерченного причудливыми узорами прожекторов, было настолько завораживающим, что для страха просто не оставалось места. Однако здесь, под крышей на верхнем этаже пустого дома, я становилась жертвой мрачных предчувствий и опасений.
В одну из ночей, когда налет был особенно сильным, а одна из бомб упала на Ройял-авеню совсем рядом с домом, Раймонд спросил меня: «Marraine, вы не боитесь?» Я медлила с ответом: следует ли признаться, что мне страшно, или сказать неправду? Что выбрать? Но прежде чем я успела ответить, мальчик снова заговорил: «Я ужасно боюсь. Как думаете, не стоит ли мне помолиться Деве Марии? Вот мои четки…» Я с благодарностью кивнула. Раймонд принялся вполголоса читать розарий, а его пальцы методично перебирали бусины – круг за кругом, словно он следил за кружившими у нас над головами самолетами, которые несли смерть и разрушение, и сражался с ними словами молитвы. То же делала мать Сюзанны, точно так же четки скользили под ее старческими пальцами. Когда раздался страшный грохот, сотрясший дом, и послышался звон разбитого стекла, Раймонд взял мою руку и с тоской сжал ее в своей маленькой горячей ладони, но голос его не дрогнул – ребенок продолжал молиться. А потом все стихло. Налет окончился. Мы оба были целы и невредимы. Мальчик отложил четки и сказал: «Я помолился и за Вики тоже. Думаю, Матерь Божья любит собак».
Наконец температурная карта Раймонда была составлена, педиатр убедился, что его подозрения насчет туберкулеза оправдались, и попросил меня привести к нему родителей мальчика, поскольку тому предстояло покинуть Лондон и отправиться в госпиталь в Виндзоре.
Легко сказать «приведи родителей». Видимо, доктор плохо представлял, каково это – убедить их отпустить сына одного. Сам Раймонд готов был ехать: он хотел выздороветь, и ему совсем не нравилось, что его оставляют лежать в постели, пока все остальные члены семьи прячутся в бомбоубежище. Потребовалось несколько часов споров и уговоров, прежде чем родители мальчика согласились обсудить предложение доктора. Они пообещали сообщить мне о своем решении на следующий день. Ехать нужно было незамедлительно, поскольку в Виндзоре Раймонда ждала освободившаяся койка. В конце концов родители дали согласие, после того как их заверили, что они смогут навещать сына по воскресным дням. Мадам С. переживала, что ей не позволили проводить Раймонда до места, однако, насколько я поняла, ее тревога главным образом была связана с тем, что утром она дала ребенку слабительное и беспокоилась, как бы в дороге не случилось неприятности. Я сказала, что с этой проблемой медсестра справится. После чего мадам С. совершенно успокоилась: она была рада, что Раймонд уезжает из города. Вместе с ним в машине скорой ехали еще один мальчик и сопровождавшая детей медицинская сестра из больницы Святой Виктории.
Я очень скучала по Раймонду – он был милым мальчиком. Но мысль, что теперь малыш находится на свежем воздухе и в относительной безопасности, не могла не радовать. К тому же, что греха таить, эти ночные визиты на Ройял-авеню утомили меня. Даже если ребенок оставался с матерью, мне все равно не спалось. Все кончалось тем, что я поднималась и шла к ним – проверить, всё ли в порядке. Раймонд быстро освоился в больнице. Он, как и Катрин, старательно учил английский и вскоре написал мне несколько трогательных писем.
Подозрительность и враждебность, с которой беженцы зачастую относились друг к другу, стали для нас настоящей головой болью. Как и в случае с Рут, и то и другое было вызвано страхом и неуверенностью в завтрашнем дне. Беженцы регулярно являлись с жалобами на своих соотечественников – якобы те подают сигналы вражеским самолетам. Целые депутации бельгийцев несколько раз приходили к нам по поводу одного несчастного вдовца, занимавшего комнату в верхнем этаже дома на Сент-Леонард-Террас. Суть их обвинений сводилась к следующему: из окна своей комнаты он сигналит бомбардировщикам люфтваффе, пользуясь особым световым кодом. Заявления повторялись снова и снова, так что в результате ими заинтересовалась полиция. Однажды ко мне явился инспектор иммиграционной службы, с которым нам уже приходилось встречаться в прошлом, когда возникали проблемы с беженцами. Сама я была далека от подозрений в адрес месье Д. – человека мягкого и чрезвычайно доброжелательного, – однако не могла отрицать, что бельгийцы свято верят, будто он немецкий шпион. Месье Д. замкнут, держится особняком и никогда не ходит ночевать в бомбоубежище. Почему? Должно же быть какое-то логическое объяснение столь странному поведению. А все очень просто: чтобы подавать сигналы врагу! Мне нравился месье Д., возможно потому, что он не был похож на остальных бельгийцев: не выдвигал никаких требований и никогда ни на что не жаловался. Я рассказала инспектору все, что мне было известно. Личное дело месье Д. было тщательно изучено, однако компрометирующих его фактов не обнаружили, во всяком случае, в бумагах ничего подозрительного не нашли.
Два дня спустя инспектор вновь появился у меня в студии. Он сказал, что решено установить наблюдение за домом на Сент-Леонард-Террас: похоже, в окне комнаты месье Д. действительно видны какие-то вспышки. Они собираются дежурить там следующей ночью и, если заметят что-то неладное, приедут за мной на полицейской машине, чтобы я могла присутствовать при разговоре в качестве переводчика. Буду ли я готова поехать с ними?
