Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова

домам, ее нашли — изуродованной, растерзанной — и тут же закопали. Не похоронив как следует. А после освобождения, когда решили, что надо бы ее похоронить по-христиански, в могиле, никто не мог сказать, кто ее нашел и где. И ребенок ее пропал — вроде бы это была девочка. Говорят, старая Магдалка тогда так голосила, что думали, ее удар хватит. Еще бы, она же потеряла и наследницу, которую годами пестовала, и дочь этой наследницы, последнюю ведунью их крови. Это для нее была ужасная утрата, ведь у нее никого не осталось, только молодая Магдалка — чужая кровь, да сын, угнанный куда-то в рейх. Тогда у нее еще и внуков не было, — покачала головой Ирма, после чего резко повернулась к Доре: — Ну вот, а теперь, когда ты знаешь все о Магдалках и Фуксене, я тебе погадаю. И не вздумай отказываться! Может, через год меня уже не станет, а ты так и не узнаешь, что тебя ждет, — решительно закончила Ирма и встала из-за стола. Но потом вдруг замерла, подозрительно взглянув на Дору: — Или тебе и так все ведомо?

Дора даже испугалась.

— Ведомо что?

— Может, ты сама это видишь? Как-никак ты Сурменина племянница и внучка Юстины Рухарки, у вас в роду это тоже было. Ты это в себе чувствуешь?

— Что, тетенька?

— Ну особую силу, что же еще. Ту, что позволяет видеть прошлое, будущее и другие вещи.

Дора замотала головой:

— Нет, не чувствую.

Ирма удовлетворенно кивнула.

— Это хорошо. Хотя, с другой стороны, и жалко. Значит, последней ведуньей и вправду буду я.

Дора улыбнулась, но, слыша, что Ирма продолжает горько сетовать, вновь приняла серьезный вид.

— Мои дочери должны были нести наше знание после меня, но они уехали в город. Тут им не нравилось, и они ничему не научились. Что ж, это их выбор. Но ты не думай — тот, кто видит будущее, все равно от своей судьбы не уйдет.

Ирма опять испытующе посмотрела на Дору, но та лишь завертела головой.

— Ну ладно. Как бы то ни было, а на воске я тебе погадаю.

Вскоре на столе уже стояла раскрашенная миска, откуда к потолку поднимался дурманящий аромат древесной коры, смешанной с травами. Специфический пряный запах, тишина и горячий чай, наполнявший Доре желудок, усыпляли ее — так же, как и медленные движения рук Ирмы, которая готовила все необходимое для гадания.

— Еще немного, и ты все узнаешь, девочка моя, — бормотала она, а когда все было готово, торжественно встала перед столом и перекрестила лежавшие на нем предметы. Потом принесла с плиты расплавленный воск и принялась медленно лить его в глиняный горшок, полный «счастливой водицы» из родника за домом. При этом она приговаривала:

Ворожбу начинаю — не силой вражьей, а властью Божьей, скажи мне, воск ярый, каку красы-Доры было и сложится, здоровье, счастье ее умножится ль… Богом заклинаю в первый раз…

Затем Ирма склонилась над горшком. В холодной воде застывал воск. Через какое-то время она запустила туда руку и выловила пластину со множеством завитков. Взвесив ее в ладони, она стала тщательно ощупывать завитки пальцами обеих рук.

Воцарилась тишина, которую затем нарушил глубокий вздох Ирмы, повисший в комнате чуть ли не осязаемо.

— Ох, девочка моя, ну у тебя и попорчено, — сказала она наконец.

Дора вяло взглянула на нее. Попорчено? Мне не послышалось? — подумала она, но смолчала, потому что Ирма продолжала свое заклинание:

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, приди, пречистая Дева Мария, и помоги этой Доре, чтобы было ей здоровье, счастье и благословение Божие…

Монотонный голос Ирмы действовал на Дору убаюкивающе, так что она едва не погрузилась в сон. Из забытья ее вырвали слова Ирмы, обращенные прямо к ней:

— Я знаю, как тебе было нелегко, все у нас это знают. Вот и здесь это запечатлено. Смерть в семье, одиночество, всё тут есть. И Якубек, который держится за тебя, и вы вдвоем идете длинной дорогой. Все это тут будто нарочно вылеплено, взгляни, — поднесла она к глазам Доры кусок медового цвета воска. Но не успела та толком разглядеть его, как Ирма вернулась к ощупыванию завитков.

— Ах, моя девочка, моя девочка, — повторяла она Доре, которая старалась стряхнуть с себя сонное оцепенение и сосредоточиться. — Но ты и сама себе порядком навредила, а? — сказала Ирма и участливо на нее посмотрела.

Дора при всей своей вялости встрепенулась. Она? Сама себя?

— Экая злость тут прет. И все зря, все головой об стену, — объясняла Ирма, не сводя взгляда с завитков. — И стоило оно того? Не стоило. Просто надо было это пережить. Зря только кровь себе портила. От этого у тебя больной желудок. Давит, верно? Ладно, дам тебе от него травы.

Дора кивнула, но в душе была с Ирмой не согласна. Зря портила себе кровь? Нет. Ничего из того, что она делала, если Ирма имеет в виду то, что происходило когда-то в интернате, было не зря. Нельзя было всем этим просто пренебречь. Она, Дора, должна была что-то делать, должна была сопротивляться, и, если бы ей теперь пришлось принимать решение, она сделала бы то же самое. Ведь своими издевательствами они чуть не сжили ее со света!

— Но теперь тебе лучше, да? — продолжала Ирма. — Ты успокоилась. Все идет так, как ты хочешь, своим чередом… Только не забывай, что нельзя вести жизнь, разбитую на квадраты и упорядоченную, день за днем, неделю за неделей, все время одно и то же. Ты ведь сейчас живешь, как если бы уже умерла. А так не годится, не годится! В твоем возрасте — точно нет. Ведь ты человек из плоти и крови, которая в тебе так и пульсирует. Женщина в самом расцвете силы, которая должна вырываться наружу. Не противься этому, не делай так…

Ирма замолкла, по-прежнему глядя в свои ладони, а потом удивленно воскликнула:

— Ох, что же это? Вот ведь оно как, оказывается!

Подушечки ее пальцев лихорадочно бегали по завиткам на восковой пластине, то и дело возвращаясь к одному и тому же месту, словно сомневаясь, что оно там есть.

— Ну знаешь… Это просто жуть, что я там вижу, — пробормотала Ирма в изумлении и недоуменно посмотрела на Дору. — Изображает из себя невинное дитя, а сама — тот еще цветочек! — завертела она головой. — Зачем тебе столько? Неужто нельзя было из них выбрать кого-то одного, чтобы ты хотя бы помнила, как его зовут? — укоризненно спросила Ирма, но тут же, как