Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Людских персонажей среди игрушек было, правда, немного, в основном мастер изображал животных. Но все-таки имелись тут и «люди». Мне бросился в глаза герой известной сказки Емеля, едущий на печи. Потом я обратил внимание на другую игрушку: торговка на поднятых руках калачи держит, а сама покупателей зазывает. Чуть подальше стояла «рыбачка в лодке», со стерлядью в руках. Рядом, со сбитой набок шапкой, «ухарь-гармонист» жал на лады саратовской гармошки…
Игрушки были весёлые, но без крикливости, без нелюбимого мною модерна. Мне особенно понравились изделия однотонные, золотистые, с ямочками, подкрашенными коричневым цветом – была в них некая импозантность. «Да, эти себе цену знают», – подумал я, глядя на золотистых собратьев.
Игрушки беловатые и светло-коричневые брали своим разноцветьем, особой строгой нарядностью. «А у этих свой шарм, – мелькнуло у меня в голове. – Только не ясно – какая же из них саратовская титульная? Наверное, золотистая».
Товар у продавца продавался неплохо. Казалось, что сейчас всё разберут и мне ничего не достанется, но вот очередь иссякла, словно выдохлась. Я подошёл к продавцу и поздоровался, давая понять, что я солидный покупатель, толк в изделиях знаю, намерен выбирать и без покупки не уйду.
– Сами делаете, или как? – задал я свой обычный вопрос, желая разговорить мужичка.
– Обязательно сами, – в тон мне ответил продавец, имя которого я уже знал из разговоров: его звали Петром Петровичем. – А вы что, хотите поддержать местного производителя?
– Поддержать-то я поддержу, – ободрил его я, – но хотелось бы знать, откуда такая королева в нашем городе? Не встречал я раньше такого изделия. По проспекту частенько хожу – ни разу не видел.
– Саратовская это игрушка, как есть саратовская, – отвечал мужичок-боровичок, – а что на проспекте её нет, то не моя вина. Я на проспект не рвусь. Что делаю – и здесь отлично расходится, нечего Бога гневить. Я ведь, мил человек, натуральный мастер-передвижник: когда с одного места, где пристроюсь торговать, меня гонят, на другое передвигаюсь. Тут на ящичке, там на коробке каком.
– Так негоже мастеру самому продавать… Вам надо лепить, красить, а не на морозе стоять или под дождём мокнуть…
Продавец улыбнулся благодарно, но заметил:
– Без собственной продажи я и десятой части того, что вы тут видите, не слепил бы. И потом, эта игрушка не для шикарных подсвеченных прилавков лепилась.
– Не понял…
Мастер оживился:
– Просто для меня очень важно, как люди на игрушку реагируют. А что я, сидя дома, узнаю? Да ничего!
– Так если игрушка продаётся, – неважно, кем, – значит, людям нравится, вот и всё, – заметил я.
– Как это всё?.. Как это всё? Это не всё, мил человек… – заспорил мастер. – А кто что сказал, покупая? А что при этом его глаза говорили?.. Не знаю, как для других, а для меня это первая зарядка души. Вот вы свой мобильник всё время подзаряжаете? Конечно, регулярно, иначе телефон работать не будет. Так и здесь… Я же ничего не слеплю, если отдачи нет. А она, мил человек, не рублями меряется, а искорками в глазах, улыбкой… Надо же видеть, с каким настроением человек игрушку в сумку кладет! И слова надо слышать, какие он при этом говорит. Иногда бывает, что и мало за день продам, но если мне какие-то добрые слова в этот день сказали, то я как на крыльях домой лечу – и сразу за глину. Вот так-то.
– Не могу не согласиться. Добрые слова многого стоят. Плохие-то, поди, и совсем не говорят?
– Почему ж не говорят! – боровичок сердито хмыкнул. – И такое бывает… но, правда, редко. У меня раза два было.
– У кого же язык поворачивается на такую красоту чёрные слова говорить? – удивился я.
Продавец опять улыбнулся, но в улыбке его мелькнула горчинка. После минуты молчания мастер заговорил:
– Я к таким выпадам отношусь философски… Вот в этом сезоне нашлась одна дама, которая выразилась в адрес моих игрушек нелицеприятно. Не раз подходила к изделиям, оценивающе их рассматривала, но не покупала. Затем в сторонке стояла и всё посматривала: видно, наблюдала за тем, как берут… В общем, я думаю, она – человек творческий, но завистливый, а вернее всего – творческий неудачник. У самой что-то не получается, вот и выплёскивает она зло… В общем – несчастный человек. Грех в человеческой душе гнездо свил и не даёт этому человеку ни днём, ни ночью покоя…
– Да вы философ, Петр Петрович!
– Все мастера в своём роде философы. Без этого творчества не бывает. А насчет шикарных подсвеченных прилавков вот что скажу вам. Когда я леплю, то внутренне представляю, как игрушка будет смотреться на моём прилавке, а прилавок мой, сами видите, – перевёрнутый ящик. Я думаю, что на настоящей витрине она и смотреться не будет! Ну, не представляю я себе зеркальную витрину, когда леплю, поэтому и планку восприятия заранее закладываю «ящичную», «подножную». Мастер, знаете, всё должен учитывать…
Я был другого мнения на сей счет. Полагал, что эта игрушка смотрелась бы везде хорошо, куда ее ни поставь. Но не стал спорить с боровичком. К тому же, было у меня подозрение, что мужичок явно чудит, подшучивает – и надо мной, и над самим собой.
Пока я так думал, мой собеседник, задрав голову, поглядывал вверх – туда, где, сплетясь в ветвистое кружево, заиндевевшие ветки нарисовали на серебре неба замысловатый узор.
«Что-то он видит в этой ажурной мгле? – мелькнуло в моей голове. – Может быть, его генетическая память глубже моей – и видит он нечто иное, нежели я? Сумел же он, запустив руку за пазуху вечности, вытащить из небытия вот эту красоту…»
– А вам какая игрушка приглянулась более всего? – спросил боровичок, прервав ход моих размышлений.
– Теряюсь, чему отдать предпочтение, Петр Петрович. Мне и вот эти золотистые нравятся, они мне что-то напоминают, и коричневатые, а в светленьких тоже много особенного… Интересные они. Как у одних родителей непохожие дети: этот – смуглый, застенчивый, другой – весёлый, русый, а внимательней приглядишься: в них, разных, более похожести, нежели различия…. Вы, Петр Петрович, говорите, что это саратовская игрушка? Я, знаете ли, искусствовед, только не по игрушечной части, и располагаю определёнными знаниями.
