Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Сейчас этот базар немного оскудел, торгуют больше перекупщики. Но есть еще бабульки и дедульки, приносящие сюда из дома настоящие семейные реликвии, дабы добавить к своей скудной пенсии небольшой приработок. Эта часть базара особенно привлекательна. Правда, с девяностыми годами – никакого сравнения; тогда это был, в буквальном смысле слова, базарный Ренессанс. На базар в те времена несли всё, что имело хоть какую-то ценность, хоть копеечную, – абы не голодать, абы выжить. Вот тогда-то я и познакомился со старинной саратовской глиняной игрушкой.
До этого, по правде говоря, я даже о названии таком не слышал. Наверное, потому, что сам я не саратовец.
Прошел бы я и тогда мимо этой игрушки, но обратил внимание на зазывный старческий голос: «Кому чёски, пуговицы, булавки, старинная глиняная игрушка! Подходите! Саратовская игрушка!» Я заинтересовался (наверное, сработало профессиональное искусствоведческое любопытство). Пошел на голос и вскоре увидел бабульку в старой, выцветшей, с вытянутыми рукавами, кофте и в старомодной шляпке. Из-под шляпки выглядывало старушечье лицо с живыми не по возрасту глазами.
Рядом сидела на ящике девочка лет десяти. Товар старухи и девочки был разложен прямо на земле, на подстеленной крапивной мешковине. Сейчас таких мешков уже не делают, а в былое время крапивные крупнотканые мешки были, помнится, ой как в ходу (их еще называли «китайскими»).
На мешковине было разложено всё, без чего, как посчитали продавцы, им можно было на данный момент (в те уже далекие 90-ые) вполне обойтись: пара расчесок, старые чёски для шерсти с загнутыми зубчиками, древний, «времен Очакова и покоренья Крыма», угольный утюг с небольшой трубой, горсти две пуговиц и штук пять-шесть тех самых глиняных игрушек. Одни из них были серо-белого цвета, а другие коричневатые: собачка с отбитой лапой, однорогий козлик с горделиво посаженной головой, несколько петушков- свистелок. А еще был тут золотистый конь с вьющейся гривой, – тоже свистелка, только размером больше. На теле коня имелось пять-шесть игральных отверстий.
Девочке конь, по всей видимости, особенно нравился, она то и дело брала его в руки, прижимала к губам и, потихоньку дуя в отверстие, свистела. При этом она перебирала пальчиками по отверстиям – и свистелка, меняя тональность, бодро выдавала набор всех звуков, какими обладала. Это делалось, видимо, для привлечения покупателей. А может быть, конь был очень дорог девчушке и она не хотела с ним расставаться (вскоре я убедился, что девочке и впрямь было жаль продавать коняшку).
– Иришка! Положи на место! – следовал окрик бабки, и девочка ставила конька на мешковину.
– Ну, баб…оставь…а-а-а? – просяще тянула девочка.
– Я тебе оставлю, – говорила бабка сердито, – одна стоящая игрушка осталась. Может, возьмут. А козла с шавкой нечего и считать – калеки, можно было и из дома не нести.
– Так они тоже свистят… – упорствовала Иришка.
– Собачка свистит, а козёл нет, да ещё и рог у него отломан.
– Так он без рога даже клёвее выглядит…– убеждала девочка.
– Сиди уж ты, «клёвее»… где таких только слов понабралась!
Я подошёл к продавцам поближе.
– Сами лепите, или как?
Старуха заинтересованно подняла голову. Но ответила за бабку девочка:
– Нет, дяденька, это реликвия. Ещё бабулин свёкор лепил. Он и горшки делал.
– Свёкор то в Саратове жил, или ещё где? – продолжал спрашивать я.
– В Саратове, в Саратове, на Белоглинской, – закивала головой бабка.
– Ты смотри, какое название говорящее! – не отставал я.– Игрушку, значит, лепили на Белоглинской улице? А почему улица так называется?
– Я этого не знаю, – обстоятельно ответила старушка, – но свёкор там жил и игрушки лепил, а Ульяна, его жена, торговала ими на «Пешке» и здесь, на Сенном… может, купите, а? Если уж так стариной интересуетесь…
В её голосе было столько неподдельного сожаления о том, что она вот так здесь стоит, презрев былую гордость, и буквально умоляет покупателей подойти к её мешковине. Что я даже головой покачал.
– Посмотрите: нигде не битая. А вот козёл с пёсиком, те – да, калеки, – проговорила она, протягивая мне конька.
Я взял игрушку в руки. Ладони сразу ощутили тепло нагретой на солнце глины. Конёк был золотистый, очень старый; чёрный глаз его ретиво косил в мою сторону. Местами сохранившаяся на гриве тёмная краска показывала, что вещь довольно старая.
– Не подмоченные, – расхваливала старушка товар, поднимая с мешковины козла и баранчика.
– Не подмоченные? Не обожжённые, что ли? Раз воды боятся…
– Так это, дяденька, «сушки», – улыбнулась Иришка, кивая на козлика и барашка. – Они просто из глины слеплены, без обжига, на солнышке высушены и подкрашены. А конёк обожжённый, потому и цвет у него другой, – блеснула она познаниями. И похвасталась:
– Я тоже «сушки» умею лепить, только свистки у меня не выходят. Дую, а они шипят как змеи, а свиста нет…
– Не встревай, – оборвала бабушка внучку. – Так, все-таки, может, купите?
– Золотистый – значит обожженый? А те почему разного цвета? – продолжал допытываться я.
– Так глина разная, – сказала старушка, – и потом, кому какие нравятся: кому коричневые, а кому светлые. Свёкор был большой мастер. Он даже свисток-кукушку умел делать. Другие игрушечники – нет, а он умел.
Я про такое слышал первый раз и поинтересовался:
– И свисток действительно куковал?
– У нас был один, продали. Дуешь в отверстие, а он кукует, – объяснила старушка.
– Там, бабуля, надо было отверстие пальцем закрывать, тогда кукует, – вставила внучка.
– Молчи, когда взрослые разговаривают! – опять урезонила ее бабушка.
– Да вы её не оговаривайте, – заметил я, – это очень существенное дополнение. – А эти у вас, – я показал на маленькие свистки, рассыпанные по мешковине, – стало быть, не кукуют?
– Эти нет, а этот играет, – ответила девочка и кивнула на глиняного конька, которого я держал в руках, – хотите, покажу?
– Ну, покажи, покажи! – я протянул игрушку девочке.
Та взяла конька и, перебирая пальчиками по отверстиям, извлекла из него нехитрый звуковой перебор. Звуки были удивительно красивые. Это была некая смесь гудения и свиста, которая не резала слух, а мягко растекалась, повисая над шумящей толпой.
Я снова взял в руки музыкального конька и стал внимательно его рассматривать. Поверхность изделия чуть-чуть блестела; желтоватое тело игрушки было испещрено небольшими вдавлинами разной величины и конфигурации. Кое-где во вдавлинах сохранились следы коричневой краски.
– Сколько же ему лет? Даже краска полностью не
