Лайош Мештерхази - В нескольких шагах граница...
Он пожал нам на прощание руки и печально махнул.
– Здесь вы тоже, товарищи, ничего не найдете, – добавил он, пожимая плечами. – Если не захотите пойти в шахту штрейкбрехерами…
– Нет!.. Разве забастовка?
Он кивнул.
– Будет, наверное… Они присоединились к татабаньцам. Весь Бреннберг и все горы кругом кишат солдатами и жандармами…
Он ругнулся, вздохнул и поспешил дальше по улице.
А мы с Белой безнадежно взглянули друг на друга.
– Все-таки пойдем! Поищем этого товарища Мейера…
Время текло медленно. Мы десять раз прошлись перед трактиром и наконец сообразили, что такое гулянье может вызвать подозрение. Наши пустые желудки тоже стали требовать пищи. Мы вошли.
Медленно, спокойно позавтракали. Ели то, что нам завернули в Дьёре: сало, колбасу, зеленую паприку. И пили пиво. Трактирщику мы сказали, что ищем господина Мейера. Он кивнул, как будто так и знал, но очень косо посмотрел на нас. Позднее он осторожно подошел к нам и намекнул на то, как много у него хлопот и неприятностей с профсоюзом; он сдал им в аренду внутреннее помещение на субботу и воскресенье и маленькую комнату на первом этаже – для канцелярии.
– Видите ли, главным образом приходят сюда рабочие люди. Я не мог сделать иначе, чтобы… – Потом похвалил Мейера: – Это честный человек, поверьте! Он не коммунист, ему нет никакого дела до коммунистов! Тогда его и дома не было. Он был в Австрии, в эмиграции. Теперь он приличный профсоюзный служащий. Это его профессия. Но он не красный, ни капельки, поверьте!
Мы с Белой переглянулись. Этот дурак принимает нас за сыщиков! Должно быть, немало беспокоит его полиция по делам профсоюза.
Но с Мейером нам, видно, не сварить кашу. То, что он «не красный» и «приличный профсоюзный служащий», трактирщик мог сказать для отвода глаз. Но если во время Советской республики он был в эмиграции…
Ну, все равно, мы его раскусим!
Ах, как медленно текло время! Наконец около трех четвертей десятого порог переступил низенький, в очках, в черном котелке, с усталым лицом господин. Он коротко приветствовал трактирщика, на нас бросил один-единственный взгляд и заспешил по деревянной лестнице в канцелярию.
– Вот господин Мейер, – кивнул трактирщик. – И, словно бы был его секретарем, указал на дверь над лестницей: – Прошу!
Этот Мейер был прирожденный профсоюзный бюрократ!
Я рассказал ему нашу обычную версию: прибыли из Будапешта, безработные, пытались везде, теперь у нас одна надежда – перебраться в Австрию. Там, по слухам, есть возможность работать.
Он не моргнув глазом выслушал нас до конца, лицо его при этом не выражало никаких эмоций. Наконец он проговорил сухим, надтреснутым голосом:
– Трудовую книжку!
Я мгновение подумал, но ничего не придумал.
– У нас нет трудовой книжки.
Он поднял брови:
– Нет трудовой книжки? Как это нет?
– Нет. – Надо было что-то говорить, надо было что-то объяснять. Я сказал то, что придумал наспех: – Мы оба были очень огорчены, когда нас выгнали. Вы ведь знаете, товарищ, какое положение… И мы не пошли за трудовой книжкой. Зачем? По специальности нам все равно не устроиться, а бездельнику не нужна трудовая книжка…
Он немного подумал, потом протянул руку.
– Прошу профсоюзные билеты.
Мне становилось все жарче.
– Тоже нет, – с трудом выговорил я и почувствовал, что на лбу у меня выступила испарина.
Сухой человек вдруг вспылил:
– Тогда что вы здесь ищете? Чего вы от – меня хотите? И зачем вообще обращаетесь в профсоюз, если не можете доказать, что состоите его членами? Кончили!
Он встал из-за высокого, покрытого чернильными пятнами письменного стола, мы тоже встали. «Попытаюсь еще разок», – решил я.
– Вы знаете товарища Ваги?
Он заморгал, не зная, чем объяснить этот вопрос.
– Знаю, – ответил он погодя. – Это партийный секретарь Дьёра, как не знать…
Я сунул руку в карман и передал ему письмо. Он сел читать, мы тоже сели. Потом он взглянул на нас, и теперь уже лицо его казалось более дружелюбным.
– Вам повезло, мне знакома подпись… Но что это вам пришло в голову шататься без трудовой книжки, без профсоюзного билета? Откуда мне знать, кто вы? А вдруг провокаторы! – И словно бы снова стал нас подозревать: – Зачем вы пришли сюда? Почему не в Сомбатхей? Письмо адресовано туда.
Я взял со стола конверт и показал ему адрес. Он некоторое время смотрел, понял наконец и кивнул.
– Ну, так! – определил он. – И все-таки, если хотите знать, это в некотором роде удача. В Сомбатхей вы все равно не попали бы, раз у вас нет удостоверения личности. А может, сидели бы даже в полицейской камере, пока не прибудут из Будапешта ваши удостоверения… Не знаю, что там за черт. Ночью заняли город, вокзал кишит шпиками. У меня трижды проверяли документы, даже в поезде. Проверяли у всех мужчин… Кого-то, наверное, ищут. Насколько мне известно, в Сомбатхее не ожидается никакого рабочего выступления… Словом, вам малость повезло… – утвердительно сказал он.
А мы с Белой чувствовали себя, как люди, которых в самый последний момент вытащили из-под колес скорого поезда.
«Малость» повезло! Так и хотелось поласкать это «маленькое» везение… Мы-то знали, кого ищут в Сомбатхее! Но тогда мы не знали еще обстоятельств более близких…
Тамаш Покол и его компания, как я уже говорил, до позднего вечера гоняясь за нами по Дьёру, успели тем не менее обменяться несколькими телеграммами с Сомбатхеем. Начальник сыскного отделения в Сомбатхее сообщил им, так же как утром младшему инспектору, что живущий на улице Руми, дом восемь, металлист, по имени Вурм, субботу и воскресенье проводит дома в Чорне, и далее, что, по свидетельству живущих в доме, в субботу и воскресенье никто к нему не наведывался. Двух мужчин, подобных нам по внешности, в Сомбатхее до сих пор не встречали. Тамаш Покол, так же как и младший инспектор, сделал правильный вывод. Беглецы знают, что бесполезно искать в Сомбатхее Вурма до понедельника, значит, до тех пор они будут шататься по Дьёру. Да, но теперь они уже могут отправиться в путь. Надо их встретить в Сомбатхее! Если это они, что кажется наиболее вероятным, и если письмо оставлено не для того, чтобы запутать следы, а – это менее вероятно, ибо факт, что Гёнью было отводящим направлением, – тогда в Сомбатхее они попадут в ловушку…
Так примерно рассуждал Тамаш Покол, сидя в комнате командного пункта дьёрской полиции. А подполковник, упав на стол, заснул. Они поругались и теперь сразу почувствовали, как устали от множества волнений. Свита их тоже спала: кто на скамье в коридоре полиции, кто внизу в машине. Им надоела эта фанатическая травля, они возненавидели подполковника, возненавидели Тамаша Покола, который в течение нескольких дней не давал им ни минуты отдыха. Надежд на высокую награду становилось все меньше, а цена за нее все больше…
Наконец после очередной ссоры и очередного совещания компания решила отправиться в Сомбатхей. Еще до рассвета была поднята на ноги сомбатхейская полиция, проверены все мероприятия, два сыщика направлены навстречу поезду из Чорны, чтобы еще в дороге следить за Вурмом, заняты вокзал и дороги, ведущие в город и из города в направлении границы. После этого все пошли в гостиницу, чтобы несколько часов поспать. Кто спал, а кто и не спал. Тамаш Покол, который здесь, в непосредственной близости границы, впервые по-настоящему забеспокоился о том, что будет, если мы ускользнем из его рук, спать не мог. Он заказал черный кофе с тройной порцией рома и, назначив своей главной резиденцией буфетную на вокзале, сидел там с налитыми кровью глазами и дрожащими руками в компании нескольких полусонных своих приспешников и курил сигарету за сигаретой. На голове его красовалась шоферская фуражка, громадный нос от солнечного загара в Сигете сделался багровым – нечего сказать, красавец мужчина…
В Дьёре всю ночь тоже шла свистопляска. Младший инспектор был убежден, что мы все еще там, что мы не можем быть в другом месте и готовимся удрать из города лишь с утренним сомбатхейским поездом. Едва Покол и компания укатили, как он поднял на ноги всю полицию, обругал своих парней за отсутствие дисциплины, которой до сих пор никогда не интересовался. Они перекрыли все дороги – теперь мы вряд ли смогли бы пройти с песней по чорнской дороге – и, методически прикинув, где мы можем быть, основательно обшарили в ту ночь все углы Дома металлистов, все профсоюзные помещения, трактиры, дешевые гостиницы и все сдающиеся внаем комнаты. Следили за всеми, чье имя стояло рядом с моим в старых документах 1917–1918 годов. Ваги, как мы и предполагали, бодрствовал всю ночь и с большим волнением ждал возвращения врача. А тот, бедняга, обошел все вагоны утреннего сомбатхейского поезда. Нас он не нашел, зато вдоволь насмотрелся на сыщиков. Он старался как можно меньше привлекать к себе внимание. В одной деревушке, где у него был больной, вошел в село под каким-то наспех придуманным предлогом, чтобы был у него свидетель на случай, если станут интересоваться, зачем он оказался в поезде. Утром, вернувшись домой, он предложил – и, надо сказать весьма разумно, – чтобы Ваги для видимости притворился больным еще на день. А сам, не успев даже сбегать домой переодеться и умыться, пошел на завод на обычный врачебный прием.
