Наталья Иртенина - Царь-гора
— Взгляните, господин полковник, — окликнули Шергина.
Возле подводы, с которой перегружали ящики, лежала ничком баба: с головы сбили шапку, по снегу растрепались длинные вороные волосы. На ней были мужские, подбитые ватой галифе, валенки и дубленый полушубок. На спине чернела дырка от пули. Вокруг сгрудились солдаты, разглядывая покойницу с живым интересом.
— Баба-командирша.
— Свои прикончили.
— Слыхал я о бабах-комиссаршах у красной шантрапы. Из-под юбок-то краснорожим сподручней воевать.
— Та не, вони ж пид ихными юбками не промахивать учатся.
Громовый хохот, казалось, взметнул вокруг снежный вихрь. Шергин, усмехнувшись, велел перевернуть тело. Когда открылось лицо мертвой женщины, раздались удивленные возгласы:
— Тю, жидовка!
— Ну ровно гымназистка.
— Страшненькая… — пожалел кто-то бабу.
Взятое боем оружие и подвода были единственным призом, хотя и не столь ценным, как аэроплан, но все же не обидным. По возвращении в станицу обнаружился еще один трофей, совершенно иного свойства. С виду это была ничем не примечательная обтрепанная бумага, сложенная в письмо, с разводами не то от воды, не то от пота. Ее нашли при обыске пленного, того, что требовал усмирения гордыни при помощи рукоприкладства. Ознакомившись с содержимым, Шергин ощутил необыкновенное изумление и потребовал сейчас же доставить к нему в «избу» пленника.
Удрученный, но не растерявший остатков непреклонности, тот высокомерно кривил рожу, трогал разбитую губу и на вопросы отвечал снисходительно. Через какое-то время Шергин догадался, что пленный в самом деле снисходит до разговора, уверенный в глубоком невежестве допрашивающего.
— Что тебе известно о партизанской шайке Рогова?
— Только то, что они делают свое дело, — пожал плечами пленник. Он стоял, широко расставив ноги и держа руки за спиной, хотя не был связан.
— В чьем подчинении ты состоишь?
— Своего повелителя.
— Кого-кого? — слегка удивился Шергин.
— Алтан-хана, повелителя Золотых гор.
— Что-то не слыхал о таком. Какой-нибудь туземный князек?.. Впрочем, откуда бы у князька взяться аэроплану? — спросил он сам себя.
— Алтан-хан не князь, — отверг инсинуации пленник. — Он император.
— Даже не китайский мандарин? — поднял брови Шергин. — Ладно, предположим. Что было в ящиках?
— Если вы умны, ваше высокоблагородие, — усмехнулся пленник, — угадайте. Если нет, это знание для вас лишнее.
Шергин сел перед едва дышащей печкой, забросил в нее пару чурок.
— Может быть, ты и прав, — проговорил он. — Но в последнее время я получил слишком много лишнего знания. А это, к несчастью, затягивает. Как сладкий дурман… — Он помешал палкой угли. — Та женщина… девица… словом, хм, «прекрасная еврейка» — кто такая?
— Какая же это женщина, — тонко улыбнулся пленник. — Это товарищ Рахиль. Из самой Москвы.
— И тебя не интересует, кто из ваших людей послал ей пулю в спину?
— Кто бы это ни был, он сделал свое дело.
— Она была редкой стервой?
— Она была редкой сукой.
— Ну, один вопрос мы выяснили, — удовлетворенно сказал Шергин. — Перейдем к следующему.
Он медленно развернул найденную при пленнике бумагу.
— Откуда это у тебя?
— Нашел.
— Где?
— На груди одного офицера. Я помог ему расстаться с жизнью и в оплату взял у него кое-какие вещи. Но это случилось давно и не здесь.
Шергин был неприятно поражен такой откровенностью. Резким движением он сложил бумагу и убрал в карман.
— Я учту это, — произнес он и, помедлив, продолжал: — Разумеется, ты читал, что в ней написано, иначе бы не носил при себе. Неужели ты веришь в это? — Он пытался казаться бесстрастным, но все же голос чуть вздрагивал. — Веришь в предсказания священника?
— Я слыхал о кронштадтском проповеднике. Из христосиков этот был самый интересный. Ему было открыто… кое-что. Но, конечно, многого он не понимал и не знал. И в этой записи он много чего напутал, хотя схема в общем верна. Вот, к примеру, он говорит, что «красное иго» продержится семьдесят лет, а после придет освобождение и Россия возвеличится еще больше, чем раньше, и будет снова православный царь. На деле же все наоборот. Освобождение уже началось. Это знают пока немногие, а через семьдесят лет об этом будут кричать на улицах. Красные только помогут совершиться освобождению, но и они не знают об этом. Они всего лишь орудие уничтожения варваров, мешающих победе Великого учения. А когда совершится освобождение, никакой России не будет. Будет мировая империя с центром в Алтае, в тайной стране Шамбалыне, она же — Беловодье. Никакого дремучего царя, о котором никто не вспомнит. «Красное иго» рассыплется от одного движения пальца алтан-хана, императора Всемирной Золотой Орды. Последняя шамбалинская война закончится, силы тьмы будут повержены. И эта бумага служит для меня вернейшим напоминанием о будущем, — закончил пленник с горделивой полуулыбкой.
Пока он произносил этот набор нелепиц, Шергин задумчиво глядел в темный пустой проем окна. Все происходящее казалось ему удивительным бредом, ночной фантасмагорией в глухой зимней тайге с подвывающими недалеко волками. И в то же время он знал, что не сумеет избавиться от этого «лишнего знания», что вся эта почти мистическая история с аэропланом, переписанным кем-то листком из дневника Иоанна Кронштадтского, императором алтайской Золотой Орды будет иметь продолжение; что как бы ни хотелось ему обратного, он и сам уже вписался в эту историю, — и она поведет его туда, куда он совсем не хотел.
— Есть ли у него имя? — спросил Шергин, не оборачиваясь, и услышал, как пленник тихо рассмеялся.
— Имеющий разум сочти число его имени? — неверно процитировал он Апокалипсис. — У него будет много имен. А прежнее — Бернгарт.
Шергин вдруг озяб и вернулся поближе к печке. Но она тоже была теплохладной и не выдерживала соревнования с сибирским морозом.
— Знавал я в Петербурге одного Бернгарта, — молвил он наконец, захваченный врасплох воспоминаниями. — Поразительное было время. Кто бы мог подумать… Не Роман ли Федорович?
Шергин повернулся к пленнику и с тоской увидел, как того перекосила кислая ухмылка, говорящая без слов.
— Так что же, ваше высокоблагородие, — пленник попытался вернуть себе выражение непреклонности, но не преуспел, — Роману Федоровичу поклон от вас передавать?
— Каким образом ты, глупый, пропащий человек, собрался передавать от меня поклон, — почти сварливо отозвался Шергин, снова отворачиваясь, — если я намерен расстрелять тебя за убийство офицера Русской армии?
— Расстрелять?
Шергину показалось, что пленник удивлен.
— Вы, конечно, можете это сделать, ваше высокоблагородие. Да только это все зря.
— Что именно?
— Ваши пули пропадут зря. Алтан-хан вернет меня из мертвых. Ему это не трудно.
— Нетрудно? — Шергин задумался. — Да и мне в общем-то несложно. Караульный!
— Здесь, вашскородь! — сунулось в окно заросшее лицо с белым сугробчиком инея на длинных свалявшихся усах.
— Троих солдат сюда. — И пленнику: — Я обязательно спрошу твоего «хана», когда встречусь с ним, о твоей посмертной судьбе.
Все совершилось быстро и неинтересно. Солдаты, оторванные от ужина у костра, торопились сделать дело и вернуться к насиженным местам. Выстрелы прозвучали немного раньше команды, мертвое тело осело в высокий твердый сугроб и застыло в полусидячей позе. Никто не стал его трогать. Солдаты, переговариваясь, ушли. Шергин какое-то время стоял поблизости, не замечая усилившегося ветра и повалившего снега, словно чего-то ждал, но и сам не понимал чего. Не воскрешения же трупа в самом деле. На душе у него было странно, будто досадно на что-то или на кого-то. Наверное, на ту легкость и уверенность, с какой пленник высказался о воскрешении мертвых. А может быть, другую легкость — ту, с какой он сам решил еще раз убедиться: из мертвых возврата нет. Похороненное не вернется никогда. Можно только самому уйти туда же и там встретить потерянное. А здесь, на земле, остается только ждать…
— …ждать.
— А? — Шергин вздрогнул от пробравшего холода.
— Я говорю, пережидать теперь надо, — откуда-то взялся Васька, — метеля вон подымается. До утра, а то и на все завтра. Засыплет однакось.
Шергин зашагал к кострам, горевшим на широкой улице между черными, страшными и слепыми призраками домов.
— Не горюйте, вашскородь, — бежал сзади Васька, хлопая себя по бокам, как пристяжную лошадь. — Всему черед свой. Теперь об живых бы думать.
Блаженный ум Васьки обладал способностью направлять заплутавшие мысли Шергина в нужную сторону. Оставался еще второй пленный, и с ним следовало разобраться, пока его не выморозили на холоде или не прирезали по-тихому. Такое тоже случалось. В зимнюю стужу и бескормицу каждый кусок и каждый метр теплого пространства был на вес золота, делиться этой скудостью с пленными никому не доставляло радости.
