Анатолий Брусникин - Герой иного времени
Добредя с черкесской стороны до пропасти, Жуков вознес небесным покровителям благодарствие, через мост просеменил отважно. От несказанного облегчения востребовалось ему облегчиться еще и в телесном смысле. Как человек приличный, прямо на дороге он дела делать не стал. Отошел в сторонку, присел в кустах. Вдруг, невзначай, голову поднял - а там, над облюбованным им местом, склон лесистый. И средь листовветок что-то чернеется.
Пригляделся Сысой Авдеич - батюшки! Папаха косматая, а под нею длинное дуло горского ружья.
Подхватил порты, хотел бежать - какое там. Захрустело, затрещало в зарослях. Догнали раба божьего, по головушке стукнули, наземь повалили.
Увидел он над собою рожи страшные, черные, бородатые. Абреки, четверо. Потом еще двое спустились. Один нарядный, с острой бородкой, с крюкастым носом. Другой жирный, кривошеий, с бабьей мордой.
Заговорили лихие люди меж собой по-черкесски. Наречие это Сысою Авдеевичу было известно, по коммерческой необходимости.
Носатый у них, видно, был главный.
- Что ждете? - сказал он. - Этот русский видал нас. Предупредит.
Над головой окоченевшего Жукова сверкнул преогромный кинжал. Вместо того, чтоб прочесть отходную, Сысой Авдеич зажмурился и не своим голосом взвизгнул.
- Погоди, Байзет, - раздалось откуда-то издалека, будто со дна морского. - А ну поднимите его.
Грубые руки взяли погибающего под мышки, поставили на ноги.
Главный душегуб впился в него злющими черными глазами, будто заколдовать хотел.
- Кто таков? - спросил по-нашему.
- Сысой Великий, Сысой Печерский, - бормотал Жуков, ничего не понимая.
- Ты что за человек, Сысой? - Откуда-то колдун прознал, как зовут раба божьего. - А, сам вижу. Ты человек, который помирать не хочет.
И засмеялся.
Жирный - он стоял сбоку - молвил на лезгинском (этот язык Сысой Авдеич тоже понимал, доводилось бывать в тех краях):
- Великий у тебя ум, Эмархан. Я догадался, чего ты хочешь!
Четверо остальных лезгинского, похоже, не знали. Они стали спрашивать начальника на черкесском, почему он не дает зарезать русского.
- Тот, кого мы ждем, хитер и осторожен, - ответил им Эмархан. - Мимо места, удобного для засады, наверняка промчит вскачь. Трудно будет целиться. Если промажем или только раним, плохо. Стреляет он, как шайтан.
- На все воля Аллаха, - сказал Байзет. Он среди четырех черкесов годами был старший.
- Аллах помогает умным.
И главный злодей снова перешел на русский:
- Что тебе дороже, Сысой, - жизнь или нога?
- Жизнь, ваше степенство, - не замедлился с ответом Жуков.
- Ну тогда терпи.
Эмархан кивнул толстяку. Тот взмахнул ружьем. Кованый приклад с размаху опустился на лодыжку Сысоя Авдеича. То-то больно! Заорал он, сердешный, повалился.
- Сейчас не кричи, потом кричи, - наклонился над ним крюконосый мучитель. - Если жить хочешь. Подъедут двое. Вот тогда плачь, проси помощь. Христом-Богом и по-всякому, как у вас принято. Ты меня понял или нет?
Говорил он негромко, но до того страшно, что Жуков и орать позабыл. Хотел спросить, зачем это, но не осмелился. Обещал всё в точности исполнить, только пусть больше не бьют, не терзают.
Вдруг донесся частый стук. С русской стороны на дорогу вылетел конный в стелющейся по ветру бурке.
- Едут! Едут! - закричал по-черкесски. - Из ущелья! Двое! Один в черном! Другой в белом!
- Мужчина в чем? - спросил Эмархан.
- Не поймешь. В башлыках они.
- С коня спустится мужчина, - сказал главарь. - В него и стреляйте. Если же оба останутся в седле или оба спустятся, в черного целим я, Реза и Байзет. Остальные четверо в белого. С пятидесяти шагов по неподвижной мишени такие джигиты, как вы, не промахнутся.
Черкесы переглянулись.
- Ты не говорил, что их будет двое и что там женщина. Убивать женщину - харам.
Это сказал Байзет.
- Я говорил, что за голову этого человека дают тысячу рублей. На самом деле три. Хотел остальное себе взять. Но так и быть, все три тысячи будут ваши.
Черкесы загалдели промеж собой, а толстый Реза по-лезгински шепнул (Жуков слышал):
- Господин, как можно? У нас совсем нет денег.
- У него письмо, которое может стоить мне жизни, - так же тихо ответил Эмархан. - Пусть грязные псы забирают выкуп себе.
Черкесы закончили спорить.
Старший, прищурясь, спросил:
- А русские с наградой не обманут?
- Нет. В бумаге написано: три тысячи тому, кто доставит его или его голову. Этот человек убил большого начальника. Я ручаюсь, что деньги будут ваши.
(По-ихнему это звучало "даю свою правую руку").
Ручательство успокоило остальных.
- Пусть все они переубивают друг друга, - сказал Байзет. - На место, джигиты!
Кроме Эмархана все побежали вверх по склону, в заросли.
- Если он не слезет с коня, я тебя, как барана, зарежу, - сказал напоследок Сысою Авдеичу жуткий человек.
И тоже убежал.
Остался страдалец лежать посередь дороги. Боялся пошевелиться, нога казненная пылала огнем. Но не кричал Жуков, силы берег. Только поскуливал. И молился, всё время молился святым заступникам.
Минут пять прошло или десять - показались из-за поворота два всадника. Эмархан угадал: близ лесистого склона, вплотную подходившего к дороге, они запустили быстрой рысью.
Жуков приподнялся на локте, другой рукой замахал. Один конник был в белой бурке и белом башлыке, другой во всем черном. Только шагах в двадцати стало видно: черный - с малыми усишками, а белый - баба. Бесстыдница была в портках и сидела обоконь, как женскому полу неприлично. Притом не черкешенка какая-нибудь, русская.
Когда Сысой Авдеич жалостно возопил: "Помогите люди добрые!", она тонко вскрикнула: "Милый, смотри!". Не разглядела раньше - и то сказать, валялся калека в пыли, пылью же весь перепачканный, будто ворох грязного тряпья на дороге.
Тот, кого баба назвала "милый", придержал коня, но вовсе не остановился, только перешел на шаг.
- Что с вами? - крикнул.
- Упал с коня, расшибся, ногу поломал! - прохныкал Жуков приготовленное. - Христа-Господа ради окажите милосердное воспомоществование!
- Нужно ему помочь. - Женщина натянула поводья. - Отвезем его в то селенье, что мы давеча проезжали.
Мужчина отвечал:
- Нельзя возвращаться. Опасно. - Он зорко оглядывался по сторонам. - Подняться можешь? - Это он уже Сысою Авдеичу. - Подсажу к себе. На ту сторону моста переедем - погляжу, что у тебя с ногой.
Ага, так и разбежался Жуков подсаживаться! Чтоб с ним заодно быть пулями продырявленным?
- Ой, моченьки нету! - заплакал он. - Ой, пропадаю, сердешные! Помогите чем можете! Вас за то Бог наградит!
И баба, не дожидаясь, что усатый решит, спрыгнула на землю.
Ой, пальнут сейчас нехристи, перепугался Сысой Авдеич и пополз к обочине, по-рачьи.
- Хорошо, Алина, - сказал черный и тоже спешился. - Будь по-твоему. Я привяжу его ногу к суку, оставлю ему воду, но ничего больше для него мы сделать не можем... Куда ты, чудак? Что ты всё отползаешь?
Тут ка-ак жахнет! Будто десяток дровосеков разом вдарили в топоры, только громче. И по горам перекатисто зашумело: трах-тах-тах-тах.
Баба как стояла, так без звука и повалилась. А мужчина качнулся, но устоял. В руке у него откуда ни возьмись появился двухствольный пистолет.
- Гадина! - процедил раненый и нацелил Жукову в лоб.
Тот, бедный, взрыдал:
- Заставили меня! Ногу поломали! Сысой Великий, Сысой Печерский!
Страшным взглядом уставился на него усатый, но выручили угодники - не выстрелил.
Поднял бабу на руки. Шатаясь, подошел к лошади. Перевалил недвижное тело через холку. С трудом поднялся в седло. Лягнул конские бока.
Горские абреки свои ружья перезаряжают сноровисто - всем про то ведомо. А и лошадь под двойной ношей разгонялась небыстро. Перед самым мостом она была, когда грянул второй залп.
Кувыркнулась подстреленная животина через голову - и прямо в пропасть, вместе с поклажей. А мужчина в черном, хоть тоже свалился, но остался у обрыва, на самом краю. Тихо лежал, не шевелился. Убили, стало быть.
Через кусты с хрустом и топотом бежали разбойники. Впереди главный душегуб в красной черкеске, локоть в локоть с ним толстяк, потом остальные пятеро.
Шагах в десяти от застреленного Эмархан остановился и еще дважды пальнул из пистолета - надо думать, для верности. От черной бурки отлетели клочки шерсти.
- Слава Аллаху, что он в пропасть не упал, - сказал жирный Реза. - Оттуда не достанешь. Прикажешь отрезать ему голову?
- Нет, - ответил Эмархан. - Приятные дела люблю делать сам. Я отхвачу ему башку, а ты найдешь письмо.
Черкесы столпились у второй лошади: кто рылся в переметных сумках, кто снимал упряжь.
Шагнул Эмархан к покойнику, вынимая из ножен кинжал. Вдруг из-под простреленной бурки выпросталась рука с тем самым пистолетом, что едва не лишил Сысоя Авдеича жизни. Щелкнул курок. На лице остробородого злодея появилось выражение несказанного изумления. В самый миг выстрела сбоку, по-кошачьи взвизгнув, выпрыгнул Реза - принял пулю своим обширным брюхом.
