Анатолий Брусникин - Герой иного времени

- Другой на моем месте тут вскричал бы: "Ага, голубчик! Ты сам себя выдал!" А за дверью у меня сидел бы протоколист, который сие невольное признание вмиг записал бы. Но я-то знаю, что это вы всего лишь явили быстроту ума. Сделали из вышеизложенного логичное заключение. Как раз на ваше быстроумие я и рассчитываю, но об этом, коль позволите, чуть позднее. - Майора распирало от довольства. Было видно, что беседа доставляет ему сугубое наслаждение. - Редко, знаете, доводится говорить с умным, свободным собеседником. Все со мной хитрят, юлят, в глаза со страхом заглядывают. А вы человек лихой, вольная птица, ушкуйник новгородский. Одному вам на всем белом свете и дерзну обнажить красоту своего замысла. Почитайте-ка письмецо, присланное моим мавром, который сделал свое дело и вскоре уйдет, хоть сам о том не подозревает. Из красочного этого документа всё вам станет ясно.

Взяв листок, Олег Львович пробежал его глазами. Жандарм тут же цапнул бумагу обратно, зажег было серник, но дунувший из окна ветерок загасил пламя.

- Каково? - спросил майор, отлучившись, чтоб прикрыть створку. - Оценили размах?

Глаза Никитина были лишены всякого выражения, но следили за каждым движением жандарма.

- Оценил. Что дальше?

- Как что-с? Арест конспираторов. И вот тут вступает та приятная новость, о которой я вас предварил вначале. С неприятными сообщениями мы на сем покончим. - Честноков сел на место. - Выйдет у меня одна небольшая оплошность, впрочем, извиняемая молниеносностью расследования. Предводителя заговора мы, увы, упустим. Узнав о том, что его клеврет изничтожен, главный злодей в тот же миг скроется в неизвестном направлении. Теперь-то вам как человеку быстрого ума и стало всё окончательно ясно, не правда ль? И причина вызова, и приватность нашего разговора. Берите милейшую Алину Сергеевну, седлайте коней и скачите прочь, скатертью дорога. Я, сударь мой, не зверь. Мне лишних жертв не надобно. Мы-то с вами отлично знаем, что никакого заговора не было и нет. Что ж вам зря страдать? Опять же ничего интересного на следствии вы все равно показать не смогли бы. Но и оправдаться, конечно, тоже не сможете. Очень уж этот ваш заговор придется ко двору высокому начальству. Я ихний интерес отлично понимаю-с. Бегите, батенька. Скрывайтесь. Три часа вам даю форы. Даже четыре - от щедрот моих.

Но Олег Львович с места не поднялся.

- У меня, я полагаю, есть сообщники? - медленно спросил он.

- Само собой. У меня целый списочек приготовлен. Но вы об них не думайте, вы лучше о себе позаботьтесь. Бегство главаря всем будет на руку: и вам, и мне, и арестованным. Мы всё на вас одного свалим, все оборванные ниточки к вашей фигуре сведем. Остальным от этого облегчение выйдет, так что своим исчезновением вы еще и людям поможете. Ну, не теряйте времени. Как говорится, с Богом! - Майор крупно перекрестил Никитина. - Скажите только, в какую сторону скрываться станете, - я отправлю погоню в противуположном направлении.

Тут прапорщик наконец поднялся, но еще не уходил.

- Если я правильно понимаю, вы желаете лично доложить министру о заговоре?

- Именно что лично. Прямо сейчас и помчу навстречу его сиятельству. - Жандарм вынул новую спичку. - А вам выражаю искреннее свое восхищение. Выслушали всё без истерик, без эмоций. Ни один мускул не дрогнул. На следствии вы нам определенно ни к чему. Исчезайте. Навсегда.

- И письменного донесения о заговоре министру вы еще не отправляли? - зачем-то всё выпытывал Олег Львович.

- Помилуйте! Весь эффект пропадет.

Тогда Никитин тихо, сам себе сказал:

- Безусловная, беспримесная гадина.

- Что-с? - удивился майор.

Прапорщик схватил со стола бюст императора, довольно изящно размахнулся и проломил майору висок крылом бронзовой каски.

На папки, на бумаги хлынула кровь. Жандарм, закатив глаза под самый лоб, прополз грудью по столу и свалился на пол.

"Зигзаг, снова зигзаг", - шептал Олег Львович, быстро шагая по коридору и пряча в карман донесение честноковского агента.

Обед остыл. Разогревать приготовленные в кляре раковые шейки - только губить блюдо. Коротая годы одиночества, Алина часто воображала, как они заживут одним домом и, чтоб быть во всеоружии, научилась готовить не хуже привозных французских поваров. Даже известие о раковых шейках не застало ее врасплох. Наташа была послана на базар и вернулась с полуведерком черных клешастых тварей. Тесто удалось на славу, не разочаровала новая сковорода, не подвел и сливочный соус. Потому-то хозяйка и сердилась.

Это состояние наполняло душу счастьем. Муж (да, именно муж!) задерживается по служебным делам, из-за этого пропали кушанья. Обыкновенная семейная неприятность. Это ль не счастье?

Потом он придет, всё объяснит, будет просить извинения. Она его сначала выбранит, потом простит. Они помирятся и будут, смеясь, есть холодное липкое тесто. Счастье! Вечернее меню обсудят вместе - надо же знать, как угодить гостям Олега Львовича. Снова счастье!

В ожидании она начала решать трудную проблему: как они станут друг дружку называть. Не все же на "вы" да по имени-отчеству. Сначала, наверное, он станет говорить просто "Алина", однако это слишком сухо. Любящие супруги, когда нет чужих, всегда обращаются один к другому как-нибудь по-особенному. Какое ласковое имя изберет он: Аля или Лина? Этот вопрос ее волновал. "Аля" и "Лина" - две совершенно разные женщины. Аля представлялась ей милой домоседкой, хозяйственной хлопотуньей. Лина - возвышенной светской дамой, далекой от всякой прозы. Какой из двоих он захочет ее видеть, такой она и станет.

А он всегда будет только "Олег". Твердое имя, негибкое. В детстве, когда Алина еще не знала своего дальнего родственника, ей воображался какой-то сказочный варяг. Это теперь благодаря Пушкину развелось видимо-невидимо Олегов, а двадцать лет назад днем с огнем было не сыскать. Кажется, Никитин-отец увлекался стариной и древними летописями, оттуда и выудил экзотическое прозвание.

Со вчерашнего дня, с того самого момента, когда Никитин пообещал, что они больше никогда не расстанутся, в сердце Алины поселилось великое спокойствие. Ей хотелось только одного: благодарить Бога, судьбу и людей, которые сделали это счастье возможным.

Была особа, перед которой Незнамова чувствовала себя в неоплатном долгу, - великодушная и щедрая Дарья Фигнер. Прямо с утра Алина послала к ней записку. Послание взяли, но сказали, что барышня еще вчера уехала и неизвестно, когда вернется.

Вдруг - в разгар переживаний из-за остывшего обеда - калитка открылась. Во двор вошла очаровательная блондинка, с которой Алина три месяца назад видалась на бирюлевской почтовой станции.

Радостно вскрикнув, хозяйка бросилась встречать свою благодетельницу.

Та выслушала горячие слова признательности с понятным для деликатной девушки стеснением. Сказала, что только-только вернулась из поездки, прочла записку и решила немедленно явиться. Дарья Александровна была очень бледна - видимо, поездка ее утомила.

Прошли в комнату, где Алина устроила столовую-гостиную.

- Как удачно, что вы пришли именно теперь! Не угодно ль отобедать? Будет кому оценить мои кулинарные способности. Я только немного оживлю соус. Олег Львович присоединится к нам позже. Я даже рада, что его пока нет. Нам о стольком нужно поговорить!

- Я знаю, что его нет, - сказала Дарья Александровна, покачав головой в знак того, что есть не хочет. - Я видела из окна, как он шел к гостинице "Парадиз". Потому и пришла. Есть кое-что, в чем я обязана перед вами повиниться...

- Вы? Предо мной? Ах, милая Дарья Александровна...

- Я не милая! - Голос девушки зазвенел, на ресницах блеснули слезы, на щеках проступили розовые пятна. - Я низкая интриганка! Я предательница! Вы доверились мне, поручили моим заботам самый смысл вашего существования, а я... - Она закрыла лицо руками. - Нет, я не могу смотреть вам в глаза...

- О чем вы говорите? - растревожилась Незнамова. - Я не понимаю!

- Я влюбилась в Олега Львовича, - глухо донеслось из-под сдвинутых ладоней. - Мало того - у меня не хватило сил побороть свое чувство, и я... Я попыталась добиться его взаимности... Вам нечего опасаться. Он отверг меня. Он вел себя безупречно. Но я! На какие мерзости оказалась я способна под воздействием страсти! Знаете, я не могла потом оставаться в отцовском доме. Стыдилась стен, которые были свидетелями моего позора! Я сорвалась ехать в Петербург. Но по дороге поняла, что от себя сбежать невозможно. Я должна вернуться, честно вам во всем признаться. Принять от вас заслуженные упреки и презрение. Может быть, тогда я сумею стать прежнею Дашей...

Бурную исповедь Алина слушала с волнением, схватившись рукой за сердце. Когда же речь бедной девушки оборвалась рыданиями, она воскликнула:

- Я не виню вас! Вы - женщина, чувства в вас сильнее рассудка. Я сама такова. А он - лучший мужчина на всем свете. Было б странно, если б вы не потеряли из-за него голову. Я не испытываю к вам презрения - лишь одно сочувствие, поверьте!