Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Только к утру удалось вызвать такси. Хорошо, что я не из тех женщин, которые быстро рожают, а то родила бы в комнате.
Наконец-то я в больнице! Это была лучшая больница в городе, базовая клиника университета. В отличие от домашней атмосферы, царившей в родильном отделении в Парабели, здесь все было очень официально. Меня положили на неудобную раскладушку и не разрешали вставать. У меня еще несколько раз отошли воды, и я лежала буквально в луже, пока одна из сестер не заметила это и с явной неохотой сменила мне постель.
Это были странные роды. У меня почти не было схваток. Все тело было расслабленным. Я убеждена, что поездка на вечеринку и особенно бег к автобусу были причиной этому. Без этого напряжения я, вероятно, родила бы на неделю или две позже, и роды были бы нормальными.
Женщина-врач, принимавшая роды, решила, что нужно ускорить их, потому что плод в опасности после отхода вод. Она велела акушерке обмотать меня большим полотенцем и с силой толкать мой живот вниз. Акушерка буквально легла на меня и толкала изо всех сил, и лишь тогда я ощутила внутри какое-то движение. Врачиха все время торопила меня: «Тужься быстрее, твой ребенок задыхается!»
Когда мой сын вышел на свет, он не кричал. Весь персонал поспешно занялся его реанимацией. Я видела, как его держат за ножки вниз головой и хлопают по попке. Потом они с ним побежали в другую комнату. Я осталась одна в родильном зале, на столе – и тогда впервые в жизни испытала приступ спазм мускулов. Боль пронизывала все тело, руки и ноги искривились, невозможно было пошевелиться. Никто не слышал моих стонов, все были заняты реанимацией ребенка.
Позднее я читала в медицинском журнале, что такие спазмы называются послеродовым коллапсом и могут привести к смертельному исходу. Не помню, чем все кончилось, как я попала на койку в палате. Вероятно, я на какое-то время потеряла сознание.
На следующий день, когда мне принесли ребенка на первое кормление, я была удивлена желтизной его кожи. Дежурная сестра сказала, что желтуха новорожденных – это обычное явление, не требующее лечения; через несколько дней она исчезнет. В целом ребенок здоров, вес 3,5 кг. Личико у него припухшее – тоже обычное явление после тяжелых родов. Пухлые щечки подпирали глаза и сужали их. Женщины в палате называли его «китайчонком».
Когда я вернулась с ребенком домой, моя свекровь Ходая перешла к нам на несколько дней, чтобы помочь мне. Я предпочла бы отказаться от ее помощи: душа была полна затаенных обид. Я не простила ей вечные упреки в том, что я «порчу жизнь ее сыну», особенно в связи с участием в последней вечеринке. Я согласилась участвовать, в попытке угодить ей, и это дорого обошлось мне и моему ребенку.
У нее были претензии только ко мне. Сыну она никогда не делала замечаний по поводу его пристрастия к водке и легкомысленного отношения к семье.
На сей раз право выбора имени новорожденного принадлежало мне. Согласно традиции, я выбрала одно из двух имен покойного дедушки – Михаэль, в русском произношении Михаил. Мы звали его Мишей.
Желтуха у него действительно прошла, но не через несколько дней, а через месяц. Миша был красивый ребенок, спокойный, толстенький – в точности такой, как я мечтала.
Ада все еще была в санатории. Благодаря хорошему уходу и питанию она немного поправилась, но болезнь по-прежнему гнездилась в ее теле.
Глава 30. Родители возвращаются в Ригу
Как я уже упоминала, мои отец и брат ездили летом 1957 года в Ригу, чтобы встретиться с родными, уцелевшими от Холокоста, и позондировать почву относительно возможности возвращения. Хотя власти и взяли со всех освобожденных подписку о невозвращении в места высылки, этот запрет фактически не соблюдался, и почти все бывшие ссыльные в разное время вернулись в родные места.
Мы уже знали, что мамины сестры с семьями погибли. Из родных со стороны папы уцелели два племянника, сыновья его сестры, и муж племянницы, дочери его брата; сама племянница с двумя маленькими детьми погибла. И еще в Риге проживал другой племянник, Арон, который был ссыльным в Красноярском крае, но каким-то образом стал свободным уже в 1946 году. Его отец, старший брат папы, дядя Яков, умер в сталинском концлагере, а мать, тетя Роза, готовилась вернуться в Ригу с места ссылки.
Вот что осталось от большой разветвленной семьи – трое переживших Холокост и один вернувшийся из ссылки. Папа и брат услышали от них немало подробностей о том, как была уничтожена большая и прославленная община евреев Латвии.
Евреи Латвии в целом и Риги в частности не были вывезены в лагеря смерти в Польше: не было недостатка в палачах, помогавших уничтожать евреев на месте. Массовые расстрелы в Румбуле и Бикерниекском лесу были произведены почти без участия немцев. То же можно сказать о сожжении Большой хоральной синагоги вместе с согнанными туда евреями.
Поддержка немцев местным латышским населением привела к тому, что республика была полностью «очищена» от евреев. Только часть молодых мужчин была отделена от обреченных на уничтожение; их содержали в особом лагере и использовали как рабочую силу. У людей с профессиями было больше шансов уцелеть. Если кто-нибудь, по мнению немцев, работал недостаточно хорошо, то его отправляли на расстрел в ходе следующей «акции».
Племянникам папы удалось бежать из такого лагеря в лес перед отступлением немцев и скрываться там до прихода советских войск.
Все уцелевшие создали семьи. К удивлению папы оказалось, что они очень разбогатели. Всего двенадцать лет тому назад вышли из леса, не имея ничего – и теперь у них были роскошные квартиры в центре Риги, великолепная мебель, дачи в Юрмале, машины – редкое явление в те времена. Видимо, они обладали исключительными способностями: и от немцев сумели ускользнуть, и при советской власти добились больших успехов.
Насколько папе удалось понять, секрет их обогащения скрывался в умении включиться в «параллельную экономику». После отступления немцев из прибалтийских республик советские власти долго не могли вернуть их в русло социализма. В первые послевоенные годы там процветал частный бизнес, в большинстве своем подпольный, и люди с инициативой загребали большие деньги. Многие частные предприятия продолжали существовать и в дальнейшие годы, в полулегальном положении. Сразу после восстановления советской власти возник острый дефицит товаров потребления, и владельцам частных предприятий легко было продавать свою продукцию и подкупать людей аппарата власти, чтобы они «не видели» их бизнес.
Папа и брат оказались в положении бедных родственников среди нуворишей. Им пришлось выслушивать немало колких замечаний о том, кто сегодня на вершине и кто на дне. Высшей точки это противостояние достигло, когда богатые родственники собрали небольшую сумму – помощь на жизнь бедной родне. Мой брат, которому осенью предстояло начать учиться в университете, нуждался в подобающей одежде и купил на часть этих денег несколько рубашек и пар брюк. Это повлекло за собой возмущенные отклики: «Мы дали вам деньги, чтобы вам было на что жить, а не на то, чтобы покупать наряды!» Папа проглотил эту обиду, потому что он жил в доме родственников, зависел от них и нуждался в информации относительно шансов на приобретение квартиры; такую информацию можно было получить только от них.
Мама кипела гневом, когда они вернулись и рассказали ей об этом эпизоде. Она не забыла и не простила.
Что касается приобретения квартиры в Риге, родственники объяснили, что государственную квартиру можно получить только с помощью взятки. Существует даже «тариф» – 20.000 рублей за комнату. Отдельные квартиры стоят дороже, комнаты в коммунальных квартирах – дешевле. В таких сделках таится определенный риск: чиновник, взявший деньги, может и не поставить «заказанный товар». Брат папы, дядя Герман, тоже бывший ссыльный, уже перевел деньги за две комнаты в квартире, где живет еще одна семья.
Сделка с уплатой взятки дает жильцу только прописку, но квартира не становится его собственностью. В случае отъезда ее нужно вернуть государству.
Помимо этого существует частный рынок жилья. Это рынок маленьких домиков и квартир на окраинах города. Человек, приобретающий квартиру на этом рынке, становится ее собственником и может продать ее за полную сумму в случае отъезда или переезда.
С этой информацией папа и брат вернулись в Колпашево. Иосиф вообще не собирался возвращаться в Ригу, ведь он поступил в Томский университет и намеревался учиться в нем три года. Но в сердцах моих родителей горело желание вернуться туда, где они родились и росли. Они сказали Иосифу, что продают дом в Колпашево, где они жили вместе с ним, и уезжают в Ригу. Так получилось, что брату негде было жить до начала учебного года в университете. Была у него подруга, коренная сибирячка, учительница той же школы, где он преподавал. Он перешел жить к ней, а позднее снял комнату в Томске.
