Идрис Базоркин - Из тьмы веков
А Калой думал о том, что Зору не так любила его, как ему казалось.
— Как ясно работает твоя голова! Значит, сердце молчит! — с обидой и горечью вырвалось у него, и он отвернулся.
Больно стало Зору от этих слов. Была в них доля правды. Голова ее работала. Зору не могла не думать. От этого зависела его жизнь. Но сердце… О, как он здесь ошибался! Зору нагнулась, схватила горсть земли и, протянув перед собой руку, сказала:
— Что пользы говорить теперь слова, которые несут только боль! Клянусь Господом Богом, создавшим эту землю, только ты один был в моем сердце… И ты один останешься в нем навсегда, кому бы я ни была отдана…
Калой смотрел на нее, будто видел первый раз в жизни.
Он был потрясен этой клятвой, он понял, что все разговоры напрасны. Возврата нет.
Бурные чувства охватили его, как дерево, попавшее под удар урагана. Он едва владел собой. В голову лезло одно решение страшнее другого: «Убить ее сейчас, здесь… Убить себя… Убить Чаборза…»
Зору видела, что с ним делается. Она должна была справиться с собой.
— Ведь это моя последняя просьба! — наконец сказала она, вложив в слова всю глубину своих чувств. И Калой овладел собой.
— Один Аллах знает, как мне это нелегко! — он помолчал. — Твоя последняя просьба… Больше я ничего не должен буду делать для тебя… Хорошо. Я никого не трону. Будет так, как ты просишь… Еще что? — спросил он.
И она, не в силах ответить, покачала головой… Он молчал… Она тоже молчала. Сколько им хотелось сказать друг другу! Но они молчали. Наконец Калой привел Быстрого.
Зору не могла достать ногой до стремени. И ей так хотелось, чтобы он в последний раз, как всегда, посадил ее на коня — единственного свидетеля их прошедшего счастья. Ей хотелось в последний раз изведать силу и нежность его рук. Но Калой подвел коня к бугру, чтобы она могла сесть сама.
И Зору поняла: с этой минуты она для него навсегда стала чужой.
Он повел коня вниз. Из-за облаков вышла луна. Она осветила замок Ольгетты, неровные контуры его старинной башни. Калой посмотрел на башню снизу и громко сказал:
— Людьми и Богом проклятое место!
Зору, до глаз закутанная в темный платок, беззвучно рыдала. Калой свернул с тропы и повел коня напрямик к аулу.
Батази казалось, что Зору нет уже целую вечность. Мысли путались, руки дрожали. Холодный страх ложился на душу.
Не подавая вида, она постелила Пхарказу, сказала, что дочь отпустила к соседям, и вышла на террасу, вглядываясь в темноту. Если дочь сбежит, эта ночь будет последней ночью Батази. Суровая жизнь в вечном труде настолько опостылела, что она без жалости готова была расстаться с нею.
Сердце трепетало, словно у него были крылья. Где-то далеко на каменистой тропе простучали копыта… Немного погодя на краю аула залаяла и смолкла собака. Значит, приближался кто-то свой. Батази вслушивалась и не заметила, когда Зору вошла во двор. Она увидела ее уже на лестнице, поднялась, уступила дорогу…
Зору молча пошла к себе.
Батази осталась одна. Руки у нее повисли, взгляд остановился на двери, за которой скрылась дочь. Дочь…
Но Батази должна была узнать, что будет. И она пошла. Она очутилась в комнате Зору. Та, не зажигая света, стелила постель, казалось, она не заметила, что кто-то вошел. Наконец она обернулась.
— Все будет так, как ты хотела. Никто никого не тронет… — Она не двигалась, давая понять, что сказала все.
Мать постояла, не дождавшись других слов, согнулась и ушла.
На нарах спал Пхарказ. Батази упала на шкуру для моления и сжавшись в комок, положив на узловатые руки щеки, тихо заплакала. В ее слезах было материнское горе и облегчение потому, что все должно было быть хорошо… Зору когда-нибудь поймет ее, оценит и… простит.
А Зору, оставшись одна, бездумно смотрела на пол, где лежала белая полоса лунного света.
Обрывками текли мысли. Они вели ее к последнему свиданию. Вот из-под темных бровей с укоризной смотрит на нее Калой. «За что? Зачем? Уже не будет ничего…»
Зору задыхается. Она выставляет на пол раму. Струя свежего воздуха ударяет в лицо. Она жадно хватает его пересохшим ртом… кружится голова… «Уже не будет ничего…» Зору срывает с себя платок, одежду — они душат ее. Холодный ветер ночи кидается к ней, обнимает голые плечи. Она медленно идет к постели, садится, подобрав ноги… Луна идет с нею, лиловым светом изгибается на ее коленях. Прозрачная голубизна покрывает словно из мела выточенную шею, грудь. Будто обороняясь от кого-то, Зору обнимает себя. В последнем отчаянии закинуто измученное лицо…
Идет время. Зору неподвижна, как изваяние богини Тушоли. Жива она или жизнь покинула ее? Но свет луны голубым огоньком скатился из-под опущенных ресниц, упал… упал еще…
Шла ночь. Прощалась, уходила девичья луна. И когда ее последнее прикосновение соскользнуло с лица Зору, страшная, холодная темнота обняла ее… «Уже не будет ничего…» Не стало ничего… Мрак.
Калой расседлал Быстрого, завел его в сарай, положил в ясли сена, заплел хвост и гриву. Делал он все это машинально, одними руками, потрогал влажную спину и грудь коня и, обняв его за шею, припал к нему головой.
На память пришло детство, первые встречи с Зору… Быстрый бегал тогда жеребенком… Сколько приходило несчастий, сколько раз била судьба… Но каждый раз оставалась надежда. Приходили дорогие глаза Зору, ласковые и любимые, — и все становилось не страшно, хотелось жить, смотреть, идти вперед…
Быстрый жил с Калоем одной жизнью. Он бывал резв, когда хозяину было хорошо, и становился понурым, когда тот был печален.
И сегодня, когда ехала на нем Зору, он спотыкался, чуть не по земле волоча свою умную морду. Он, конечно, знал все, что произошло между нею и хозяином. Но он не мог ни сказать, ни помочь.
Он один знал, какой тяжелой была сейчас голова Калоя, какими беспомощными стали его могучие руки. Снова и снова поднималась в душе Калоя мучительная борьба.
То он не хотел мириться с тем, что все уже кончено, и думал, что он все-таки должен ее похитить. То говорил себе, что все потеряно, дорога к счастью оборвалась и, что бы он теперь ни сделал, это принесет только горе.
Быстрый повернул шею, ткнулся теплыми губами в ухо Калою, вздохнул, как бы говоря: «Ну что поделать!» И этот вздох заставил Калоя очнуться.
Он устыдился слабости, хотя свидетелем ее был только Быстрый.
«Да, слово есть слово, — прошептал он ему. — Зору и так несчастна. И не мы будем теми, которые причинят ей боль…»
Дома Орци, не дождавшись брата, уснул на полу, около очага. Калой осторожно перенес его на нары. Сам он спать не мог. Уже ничего не надо было делать, ничего обдумывать, решать, но вместо покоя пришло самое непереносимое беспокойство. Он блуждал в башне, переходя из комнаты в комнату, зачем-то брал в руки вещи, садился, вставал и снова ходил. Иногда начинал думать. Тогда ему казалось, что он сходит с ума. А может быть, он и в самом деле сошел с ума? Там, у Иналука, друзья его спят, не раздеваясь, ждут его зова, готовы жертвовать жизнью ради него, а он мечется здесь, в своем каменном мешке. Калой потушил лампу, вышел во двор. Рядом чернела башня Пхарказа. Она была близкой и родной ему с детства. Но теперь он ненавидел ее… Неужели Зору спит? Неужели она успокоилась его обещанием не трогать ее жениха и отдыхает, освободившись от всех тревог?..
«А какое мне до этого дело!.. Мало ли девушек в разных башнях! Не думать же о каждой из них… Она должна быть мне теперь безразлична, как и другие».
Так рассуждая, он брел по ночному аулу, пока не добрался до башни Иналука. Собаки ласково встретили его, пропустили.
Несмотря на то, что была еще ночь, жена Иналука уже не спала. Все эти дни ей приходилось вставать чуть свет и готовить. И хотя ребята, ночевавшие у них, были братьями рода Эги, все-таки невестка видела в них гостей. Панта знала, что они готовятся похитить Зору. Она была на их стороне, потому что очень любила и жалела Калоя, но, когда он наконец вошел, сердце ее оборвалось. Здесь ждали только его прихода. С похищением Зору должна была начаться новая жизнь для всех Эги, полная опасностей и тревог.
Жизнерадостная, улыбчивая Панта поднялась навстречу Калою и застыла в ожидании его слова. Он понял, подошел, обнял невестку за плечи.
— Не волнуйся, Панта. Вражды не будет, — сказал он. И сам удивился, как спокойно прозвучали эти слова.
Панта, которая всегда была на его стороне, радостно улыбнулась своей широкой и доброй улыбкой, как будто только этого слова и ждала от него.
— А как же Зору?.. — с тревогой спросила она.
Калой помолчал и негромко ответил:
— Я думаю: не будем из-за нее умирать…
Панта закрыла лицо платком.
Когда он повернулся, чтобы зайти в комнату, где ночевали его сородичи, он увидел их в дверях. Они стояли, уже готовые идти за ним. Калой вошел в их комнату и повторил свое решение. Они не сразу поняли его. Больше всех был возмущен Иналук. Он обвинил Калоя в трусости. Но и это не возымело действия.
