Палестинский роман - Уилсон Джонатан
— Тогда я тут подожду.
И сел за стол рядом с ней. Минут пять оба молчали. В конце концов Роза открыла дверь. Кирш заглянул — никого, только наружная дверь нараспашку. Он поспешил в сад — Майян нигде не было видно.
Кирш вернулся на террасу, оглядел все закоулки сада. Майян как сквозь землю провалилась. Он взмок, губы были солеными от пота.
Миссис Габер, подцепив вилкой кусочек курицы, произнесла задумчиво:
— Роберт, как странно ты ходишь. В чем дело?
После обеда Робин Габер спустился с холма в гостиницу к Киршу и подвез его в арабскую деревню Джуаннин. Машину он одолжил у одного из конторских служащих. Очень мило с его стороны. Робин еще на террасе заметил, что Кирш не в себе, и уговорил мать оставить его в покое. Кирш пытался найти Майян — затея почти безнадежная, учитывая, что ходить ему было трудно, а Майян, судя по всему, пряталась от него. Он расспрашивал о ней в бакалее — тесной времянке, где мальчик-продавец, взобравшись по приставной лесенке, просто сбрасывал покупателям с верхних полок консервные банки — так шустрая обезьянка в джунглях бросается орехами, желая отпугнуть нежеланных гостей. Маяйн никто не видел. Если она уехала в Иерусалим без него — все пропало. Ближе к трем пополудни, усталый и вымотанный, он вернулся в гостиницу. Рухнул на постель, и неизвестно, сколько бы пролежал, если бы не Робин Габер — тот заявился к нему с фляжкой в одной руке и ключами от машины в другой и предложил покататься. На узкой дороге автомобиль взбрыкивал, как норовистый конь, но, вырвавшись на просторы, вроде присмирел — а тем временем солнце за холмами уже распустило над горизонтом свой красный шлейф.
Робин и Кирш сидели на холме и отхлебывали по очереди из фляги, глядя, как возвращаются с пастбищ стада. Мимо прошествовали двадцать упитанных черных коров, за ними вприпрыжку — несколько телят. Позади два пастуха в непривычном наряде, вроде как у русских крестьян: сапоги, жилетки и черные фуражки.
— Ну и арабы! В первый раз таких вижу, — заметил Робин со смешком, обернувшись к Киршу. — Должно быть, стадо — еврейское.
— Да тут все просто, — ответил Кирш. — Евреи и арабы пасут скот на одних и тех же полях. Во всяком случае, так Майян говорит.
Дальше на холме был ручеек с заводью. Кирш смотрел, как коровы собираются у водопоя. Он рассказал Габеру, как у них все было хорошо с Майян и как он сам все испортил, и уже жалел о том, что разоткровенничался.
— И что ты теперь будешь делать? — спросил Робин.
— Не знаю. Найду ее, попрошу прощения. Объясню, что я вовсе не сноб, каким она, наверно, меня считает. А что еще я могу?
Быстро темнело, и последние вехи пейзажа, по которым Кирш ориентировался: усадьба, гостиница, минарет деревни Джуаннин, — исчезли вмиг, словно закрылся объектив небесного фотоаппарата.
— А ты смог бы здесь жить? — спросил Габер.
Кирш удивился: раньше ему не приходило в голову, что, в отличие от его мечтаний о жизни с Джойс, будущее с Майян (возможность которого он сам только что уничтожил) означает, что ему придется надолго осесть в Палестине. Кирш вспомнил про мозоли на руках Розы: временная работа в полиции вполне его устраивала, пока напасти не посыпались одна за другой, но он вовсе не уверен, что готов помогать тут строить государство, а уж тем более воевать за него.
— Жить? — Кирш вглядывался в темноту. — Жить надо дома, а наш дом — Англия, разве нет?
— Для меня это так, — сказал Габер. — Хотя иногда я думаю, — добавил он с грустью, — что англичане так рвутся в колонии именно из-за того, что мы в Англии.
— Хочешь сказать, они сбегают в колонии от евреев?
— Ну, не только от нас — есть и другие парии, но и мы тоже парии. В Индии или даже здесь они могут еще играть в довоенные игры, рядиться в шлемы с плюмажами и делать вид, что ничего не изменилось. Это не иностранцев они презирают, особенно если те при титуле — князь Бангладеш или наваб Патауди[72], нет, они бегут от «иностранцев» в Англии, от таких, как мы с тобой, поднявшихся по социальной лестнице. Не желают они видеть нас на этой лестнице, а уж тем более наверху ее.
— Но тут половина колониальных служащих евреи: Сэмюэлс, Бентуич…
— Кирш…
Кирш усмехнулся.
— Да-да, — добавил Габер, — очень хитро. Сатрапы и сброд — и те и те евреи. Верный способ нажить неприятности, как думаешь?
Кирш не знал, что сказать, и это настораживало. Он ехал в Палестину за приключениями, как в Цейлон, в Австралию или в любой другой форпост империи. О евреях он особо не задумывался: думал о себе, о брате и о родителях, о том, что не любит Наоми по-настоящему, ну и еще — что хоть на солнышке погреется. Кирш вспомнил, как зимой во время войны болел и за окном его спальни выросла огромная сосулька, свисала с кровли, как гарпун. А когда выздоровел, пришло известие о том, что убили Маркуса. Кирш поднялся наверх, открыл окно и колотил по сосульке, пока она не рухнула в сад, разлетевшись на тысячи кристалликов.
Он поглядел на Габера, потом на небо — там одинокой медузой плыла в темных волнах маленькая ущербная луна.
— Поехали, что ли, обратно, — сказал Габер.
Часа в два ночи Кирш — он так и не заснул — услышал какой-то шорох снаружи. Встал, открыл дверь. Майян стояла метрах в двадцати. Неизвестно, сколько она ходила тут взад-вперед, не зная, что лучше: бежать или вернуться. Он окликнул ее.
— Прости, — сказал он. — Заходи, прошу. Я ужасно себя вел. Прости, пожалуйста.
Размолвку они быстро уладили в постели. Позже, когда Майян заснула в его объятиях, Кирш, глядя на ее посеребренное луной лицо, вдруг подумал: что-то слишком быстро она его простила. На какой-то миг ему показалось, что он попал в западню, как на ужине у Бассанов, когда заподозрил, что его сватают. Но мысль эта как пришла, так и ушла. В конце концов, он не подарок, было бы за чем гоняться.
Осторожно потрогал шрамы у Майян на спине. Но даже это бережное прикосновение ее разбудило.
— Хочешь спросить, откуда шрамы? — спросила она, глядя в стену.
— Не хочешь — не говори.
— А ты что надеялся услышать? Что шрамы от казацкой нагайки?
— Я тебе не миссис Габер.
Майян потянулась за скомканной простыней, попыталась ее расправить, но не сумела и отбросила в сторону. Лежала на кровати, миниатюрная и изящная, все ее тело на виду.
— Казацкая сабля, мне было тогда шесть лет.
Кирш молчал. Слышно было, как где-то рядом жужжит электропроводка.
— Да ладно, никакая это не казацкая сабля. Мы с папой ехали в порт — забрать с таможни учебники английского. У евреев, отъезжавших в Америку, был большой спрос на них. Лил сильный дождь, на скользкой дороге фургон занесло, он врезался в стену. Стекло — вдребезги, меня поранило осколками. Мне было пятнадцать. А может, какой-нибудь местный антисемит запустил в стекло камнем, кто знает? Такой ответ миссис Габер явно больше бы устроился?
— Успокойся, — сказал Кирш и поцеловал ее в щеку.
— Завтра я возвращаюсь в Иерусалим. — сказала она. — На дежурство в больнице. А ты что собираешься делать?
Именно этот вопрос задал ему накануне Робин Габер. Тогда Кирш был в отчаянии: думал, что потерял Майян навсегда. Теперь она рядом, но он по-прежнему не знает, что ответить.
— А когда ты снова приедешь в Рош-Пинну?
— Может, на следующие выходные.
— Тогда, наверное, я останусь здесь, — сказал Кирш.
Он так и не понял, обрадовалась она или огорчилась.
Поспать им, похоже, так и не удалось: только они заснули, как за окном послышался голос:
— Мила, Мила! Твой автобус пришел!
Майян вскочила. Кирш сел, протирая глаза.
— Мила — это кто?
Майян судорожно одевалась.
— Это я, — сказала она. — Людмила, но об этом знает только Роза.
Кирш кивнул. Он знал, что еврейские иммигранты часто берут себе новое имя, на иврите. Как знак, что они окончательно закрепились на этой земле.
