Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
Мужчины поднялись и пошли не спеша назад к дому Фуата.
- Обстоятельства, при которых я нашел вторую часть рукописи, уже обычными не назовешь, - продолжал Камилл.
И он рассказал подробно о Юхане, о собачке, о старом Финне.
- Последующий текст о поезде, пронизывающем пространство и время, уж точно был подстать моим мыслям. Слушай…
Камилл дословно пересказал текст о Ташкенте и Таллинне. Потом он процитировал последние абзацы рукописи и замолк.
- Так где она, эта рукопись! – воскликнул возбужденно Керим. – Дай мне ее прочесть!
- Не думаешь ли ты, что я таскаю ее с собой? – засмеялся Камилл. – Приезжай ко мне в Москву.
- Ну и что дальше было? – возбуждение Керима не проходило. – Ты понял, куда прибыл поезд? Это Сырат кёпюр, мост в Рай, протянутый над адской пропастью!
- Да, - спокойно произнес Камилл, – такая вот загадка. Почему судьба преподнесла мне эту рукопись? Я не знаю…
Керим уже успокоился.
- Может быть, тебе предстоит путешествие по разным временам, и судьба готовит тебя к этому подарку, - улыбнулся он и попросил: – А ну-ка, перескажи еще раз этот удивительный текст.
…Фуат уже вернулся и ждал своих друзей к обеду.
Глава 21
Если в прежние свои посещения родины печаль в сердце Камилла только множилась, то теперь, когда он пребывал в Крыму в окружении своих соотечественников, он, напротив, ощущал душевный подъем, чувствовал приток умственных и физических сил.
Однако надо было возвращаться.
Камилл приехал в Москву с облегченным сознанием. И не потому только, что набрался духовных сил от общения с проживающими на родине земляками, и не от того только, что поделился информацией о ртути и о рукописи с Керимом, а и по той причине, что вновь познал, что реальность превыше всех таинственных, пусть и не случайных явлений.
Нужны были средства для существования, и он приступил к выполнению своих обязанностей оператора бойлерной, да и лекции от общества «Знание»» почитывал. До наступления отопительного сезона работы в бойлерной было немного. Однако в том году рано похолодало, и уже в начале октября в дома москвичей дали горячую воду в систему отопления. Похолодания сменялись потеплениями, и капризные жители столицы требовали, чтобы нагрев батарей регулировался строго в зависимости от температуры воздуха.
Встречи на «кухне изгоев» проходили регулярно – где еще можно было поговорить «за жизнь» изгнанным из «порядочного» советского общества докторам и кандидатам наук? Не с женами же, которые и без того наливались яростью от того, что муж стал приносить мало денег в семью.
Контингент «кухни изгоев», конечно же, менялся. Самым подвижным слоем здесь были евреи. Еврей, хотя и с трудом и далеко не всякий, имел возможность получить визу и уехать из страны, которая воспользовалась его умением и честным старанием, а потом унизила. Положение же других было безысходным: коммунистическая власть исповедовала тезис, что «незаменимых людей не бывает», и высококлассные специалисты, попавшие в «черные списки» по причине неосторожного высказывания о творимых в стране безобразиях, не имели шансов вновь вернуться к творческой деятельности. Единственно что - не арестовывали как врагов народа и не приговаривали, как бывало, к «десяти годам без права переписки». А что касается доброхотов, доносящих на своих успешных коллег, то их было в стране хоть отбавляй. Наверное, только «на кухне изгоев» не появлялись представители этого подлого племени доносителей, потому что по закону естественного отбора сюда попадали с другим менталитетом. Хотя бывало всякое. Вот один из случаев, который может опровергнуть это мое оптимистическое заявление о менталитете посетителей «кухни изгоев».
Когда однажды собрались во Дворце Съездов представители компартий и высокоученые бойлерщики обсуждали это событие, кучерявый Гриша мечтательно вымолвил:
- Ракеточкой бы небольшой долбануть по ним!
- Вот таков он, «честный» гражданин своей страны, - язвительно отреагировал некто Петр Петрович, профессор-гуманитарий, который работал в дневную смену в той же бройлерной, что и Григорий, и тоже присутствовал иногда «на кухне». Надо сказать, что гуманитарий этот был, конечно, премного благодарен «коллегам», как он всегда подчеркнуто произносил, за устройство на работу, – «важно, чтобы профсоюзный стаж не прерывался!», - но в душе считал себя случайно попавшим в эту компанию. «Коллеги» - это другое дело, это заблудившиеся личности, а он чист перед родной коммунистической партией и советским правительством. Он писал по всем инстанциям и верил, что скоро поставит теперешней своей компании поллитру – «как это у них принято» - и распрощается, да и постарается поскорее забыть об этих «коллегах». Он ушел из компании не попрощавшись и не успел поставить бутылку, потому что за пространные письма в ЦК его сочли шизофреником и упекли в психушку.
Но тогда в ответ на его язвительную реплику Гриша темпераментно возразил:
- Вы простите меня, Петр Петрович, но нельзя ставить знак равенства между страной и государством, это наивно!
- Почему же нельзя, - покровительственным и всепрощающим тоном отвечал Петр Петрович, который по возрасту годился Григорию в отцы, - все мы патриоты, и если сейчас мы в не самом лучшем положении, то сами же и виноваты - где-то допустили промах. Народ, партия и советская власть едины, молодой человек!
- Ракетой бы ее, эту власть! – повторил сладострастно Гриша, и вышел из комнаты, чтобы не ответить старшему его по возрасту человеку дерзостью.
Славный молодой парень из «кухни изгоев» Гриша, доктор наук Григорий Ефимович, таки подал заявление в ОВИР, что было делом очень не простым. Заявления с просьбой воссоединиться с проживающим в Израиле родственником ОВИР принимал только при наличии вызова, присланного по почте. Это было цинично-простым маневром властей: вся переписка граждан СССР перлюстрировалась, и почтовые послания с вложением вызова просто не выдавались адресату! Но евреи и косящие под них граждане по всякому ухищрялись, но и на их еврейские хитрости находились хитрости чекистские (там было много бывших евреев). Тем не менее, Грише удалось с помощью опытных товарищей соотнести привезенный за пазухой интуриста вызов с полученным по почте конвертом, и таким образом Отдел Виз И Разрешений принял к рассмотрению его просьбу «разрешить выезд на ПМЖ – постоянное место жительства».
Каждый, подавший заявление на эмиграцию, немедленно увольнялся с работы, какова бы эта работа не была. Камилл очень сожалел, что Гриша больше не появляется «на кухне», которую сам Камилл посещал почти каждый раз по окончанию смены. При всей независимости и дерзости мнений постоянных членов «кухни», именно с Гришей у Камилла было полное совпадение в неприятии советской действительности - без всяких там апелляций к историческим условиям и к прочей демагогической шелухе, так полюбившейся демократам-неофитам. Хорошие, честные наставники были, видно, у Григория Ефимовича, который сам, по молодости лет, не хлебнул полной мерой лиха в социалистическом раю.
- Ракетой бы их, ракетой! – Камилл, часто вспоминал это шокирующее восклицание Гриши.
«У меня было средство посильней ракеты» - подумал тогда Камилл, и мелькнуло сожаление, но сразу застеснялся сам своей слабости.
Дни шли за днями, и у Камилла усиливалась тоска по Крыму, по оставленным там новым друзьям. В раздумьях, в душевной неупорядоченности прошла нудная зима, которая только тем и была хороша, что Камилл много ходил на лыжах.
В конце марта в Москве открывался очередной съезд Компартии. К этому форуму приехали со своими коллективными просьбами и протестами несколько десятков крымских татар из Узбекистана и Крыма. В числе них были и Керим с Шамилем, которые остановились, конечно же, у Камилла.
Они рассказали, что Фуата арестовали и дали срок за «уклонение от прописки». Семью выгнали из дома, разрешив взять личные вещи. Их приютили прописанные в одном из степных районов знакомые, с сыном которых была помолвлена Алиме. В связи с событиями решили неотложно заключить брак. Несмотря на то, что жених имел крымскую прописку, в ЗАГСе брак не зарегистрировали. Тем не менее, сыграли скромную свадьбу, мулла прочел молитву, узаконивающую новую семью перед Аллахом.
Камилл уже вроде бы хорошо знакомый с произволом крымских властей был, однако, шокирован:
- Как это не регистрировать брак? К тому же прописанный в Крыму жених правомочен даже по их законам?
Крымчане криво улыбнулись и покачали головами.
«По их законам»… Местоимения в третьем лице применяли не только борющиеся с властями народы, такие, как крымские татары. «Они» - так принято было именовать власть почти во всех социальных слоях. Несчастные крестьяне, ныне именуемые колхозниками, только так и говорили о начальстве, к которому с нелюбовью относили всех, начиная от работников правления колхоза и кончая самыми верхами, которые рассказывали по радио сказки о том, как они радеют о земледельцах. Рабочие – уж для них-то власти, начиная с собственного руководства, всегда были они. «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает!» - кто не знал этой песенки? Диссидентствующая интеллигенция только и говорила о власти, используя местоимения в третьем лице. Во время застолий был обычен третий тост - «пусть они подохнут!», который зачастую не произносился, а только объявлялся: третий тост! – и все выпивали не чокаясь.
