Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
Для меня герой Закир Мустафаев, мой друг студенческих лет, мой соратник по Первой Организации, не покорившийся КГБ и зверски убитый в застенках за то, что хотел жить в родном Озенбаше. Именем Закира Мустафаева названа улица в Симферополе (Каменка).
Для меня герой – Муса Мамут. Этот человек сжег себя не из-за личного желания жить в Крыму, а за то, чтобы жить в Крыму вместе со своим народом.
Есть такая пошлая поговорка, что, мол, жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо в Крыму. Для нас Крым не райский уголок, для нас Крым – родина. Понятно ли это всяким перекати-поле, для которых что Рязанщина, что Орловщина, что остров Сахалин – все нашенская земля?
Слишком много земли для этих оторвавшихся от корней сухим кустам для своего катания надо, как бы не закатиться им куда-нибудь.
После разговора о героях Марлен поблагодарил за угощение и поспешил уйти.
- Что это за любитель шашлыков? – спросил Камилл.
- Не шашлык его привлек, а то, что где шашлык, там и гость. Какой гость, откуда прибыл – такая информации кое-кому очень нужна. И про Джемилева вопрос был не случайный.
- Понятно, - проговорил Камилл.
Продолжать тему не стали. Достаточно того, что Камилл запомнил имя и лицо этого Марлена.
Вскоре пришли Фуат и Шамиль и, действительно, привели с собой Таира. Расстались ребята нескоро, но вполне во вменяемом состоянии.
Утром в дом Фуата опять пришел Керим, который рад был пообщаться с изощренным в разного рода знаний человеком, какого он нашел в Камилле. И Камиллу этот его новый друг был очень интересен. Фуат поехал по своим делам, а два безработных доктора наук пошли побродить по окрестным невысоким горам. Потом сидели на камне у скудной речки и говорили о крушении крымской природы. Камилл вспомнил рассказ одного русского человека из тех, кто проживал на Полуострове еще с довоенной поры, о том, что после выселения татар сады и леса Крыма оставались несколько лет бесплодными.
Зашел разговор о нравственности заселивших Крым людей.
- Никакого сострадания к татарам, у которых отняли все и загнали в азиатские земли! Ведь и многих русских власть тоже ссылала в Азию, в Сибирь. Могли бы и посочувствовать. Хотя теперешним жителям наших земель не один десяток лет промывали мозги антитатарской пропагандой.
- Да, - соглашался Керим, - здешнее новое население в большинстве своем сильно отличается от русских людей, проживающих в Средней Азии. Конечно, мы с тобой понимаем, что любой народ всегда игрушка в руках властей, он говорит и делает то, что власть велит. Но не слишком ли мы умничаем, желая оправдать злобный антитатарский настрой некоторых пришлых жителей Крыма многолетней пропагандой? Ведь и свои мозги иметь надо.
Камилл невесело рассмеялся:
- Да, мы иногда пытаемся найти оправдание тому, чему нет оправдания. Всеобщий недостаток интеллигенции много рассуждать и искать за очевидным некие нюансы, может и существующие. Но эти нюансы не определяют реальность. Реальность груба, а интеллигенты готовы к всепрощению.
- Вот потому и нельзя во главе национально-освободительного движения ставить интеллигентов, - продолжил Керим мысль своего нового друга. - Возглавлять народный бунт должен или пастух, или ремесленник, или даже простая крестьянка. Интеллигенты много рассуждают, ищут оправдания своим врагам и обычно становятся соглашателями.
- Вот именно! Это я и хотел сказать, - отозвался Камилл. – Ученого человека связывает с действительностью множество привязанностей, и власть всегда найдет ниточку, потянув за которую можно убедить много о себе воображающего интеллектуала в том, что он поведет революцию по гибельному пути. И это же нужно сказать о номенклатурных работниках, привыкших к различным льготам – из их среды борцы за народное дело не выходят.
Тут уже рассмеялся Керим:
- Да, но зато из этих выходят имитаторы борьбы, на самом деле борясь за сохранение полученных от властей привилегий.
И добавил:
- Прав был Ленин, утверждавший, что пролетариату нечего терять, поэтому он самый революционный класс! Но сам-то он был из русских интеллигентов.
- Что ж, бывают исключения, которые и в среде интеллигенции, и в среде партийной номенклатуры хорошо видны на фоне закономерных правил, - ответил задумчиво Камилл.
Он припомнил то недавнее время, когда с друзьями создал первую полулегальную организацию, начавшую планомерную деятельность за пробуждение народа на борьбу за возвращение в Крым. Он продумывал уже не раз тот ход событий, который произошел бы, если бы он и его соратники не оказались вынуждены после окончания своих институтов уехать из столицы Узбекистана по обязательному распределению. Что было бы? По крайней мере, за пятерых руководителей организации он ручался, что не дали бы себя запугать или уговорить. Однако какую деятельность они должны были бы развивать? Весь регион, прилегающий к Ташкенту, они уже взбудоражили, приезжали к ним и из других областей республики. Ну, допустим, их не арестовали бы, и они продолжали бы «ходить в народ» и побуждать к действию – весьма полезное решение, но это уже превратилось бы в рутину. Необходимо было бы переходить к следующему этапу, но к этому этапу поднявшийся народ перешел естественным образом – возникли инициативные группы и появились местные лидеры. Какое место заняли бы они, руководители первой организации? Наверное, местные лидеры потянулись бы к ним, и не факт, что он, Камилл, и его соратники смогли бы удовлетворить их запросы – только действительное развитие событий дало бы ответ на этот вопрос. Наверное, все же не удалось бы избежать внутренней борьбы, вряд ли авторитета кого-нибудь из бывших студентов оказалось бы для этого достаточно. Пожалуй, они во время сошли с политической сцены…
Но внутренняя борьба, мешающая общему делу, так или иначе, появилась…
Потом мужчины, не договариваясь, перешли на другую тему.
- Что такое красная ртуть, какая миссия у голубых мустангов? В силах ли мы разгадать эту загадку? – грустно произнес Керим .
- Но ты думал об этом? – отозвался Камилл.
- Думал, конечно. Не знаю, что и откуда…. А ты что надумал?
- У меня сложное построение получилось. А раз сложное, то вряд ли близкое к истине.
- К истине…. Ты еще веришь, что можно познать истины этого мира?
- Ну, в какой-то степени - да. Поэтапное приближение.
- А у меня такая концепция, очень простая. Некая третья сила желает помочь Добру, порождает призрачных коней. Эта же сила уничтожает красную ртуть, посланную силами Зла во вред людям. А? – Керим хоть и говорил вроде бы с юмором, но ждал ответа с некоторым напряжением.
Камилл задумался, потом ответил не ерничая:
- Примитивно. Но и моя конструкция в чем-то схожа. Во всяком случае, и у меня фигурирует некая сила, желающая помочь, но не знающая как.
Керим ответил не сразу, затем, глядя в глаза Камиллу, произнес проникновенно:
- А. может быть, очень даже помогает, только мы не знаем, что эта сила нас спасла?
- Не исключено, – совершенно спокойно отреагировал на это замечание Камилл, который, по-видимому, тоже уже обдумывал такой вариант.
- Но, - продолжил он, - мне кажется более верным предположить, что этот Доброжелатель не знает мир людей, не может понять нашу историю, нашу психологию, наши намерения. Поэтому таинственный механизм работает вхолостую, хотя, возможно, и не совсем.
- Океан Лема в гостях у землян, - насмешливо произнес Керим, и добавил: – Как говорит один мой приятель, все наше мышление насыщено литературщиной.
- Ну, ты слишком строг, - недовольно заметил Камилл. – Возможно, образы мы выбираем иногда из литературы, но мыслим мы не по Шекспиру и не по Пушкину. А хороший литературный образ, что ж, весьма достойная штука.
Этот разговор побудил Камилла к тому, что все же можно рассказать Кериму о рукописи со странным повествованием. «Этот поймет, хотя и не откажет себе в удовольствии поиронизировать» - решил Камилл.
- Керим, я тебе сейчас расскажу еще о кое-чем, - начал он, и Керима насторожил его тон, из чего следовало, что его товарищ собрался поведать ему о чем-то сокровенном….
Камилл рассказал, как случайно и буднично обнаружил первую часть загадочной рукописи на подмосковной даче.
- Только тонкий пергамент и золотистые чернила показались мне сначала странными, очаровывал и красивый почерк - говорил Камилл. – Однако когда я вчитался в текст, то он перестал казаться мне случайным. Мне казалось, что что-то в нем обращалось именно ко мне. Во всяком случае, у меня возникло желание найти ее, и какое-то время это стремление был чрезвычайно сильным. Потом я успокоился, и если и не забыл о ней, то вспоминал о ней без позывов к немедленному поиску.
