Н. Северин - Последний из Воротынцевых
— Слышала, но ничему не хочу верить, пока от вас не узнаю, — ответила Полинька.
— И хорошо делаете. Можно себе представить, какие сплетни теперь про нас распускают по городу! Помните, ведь и мы с вами позволяли себе предаваться разным нелепым догадкам! И как мы были далеки от истины! Что вы слышали?
— Дорогая моя Марфа Александровна, это такая низкая клевета…
— Все равно, скажите, — повелительно произнесла Марта.
Взволнованным голосом и всячески стараясь смягчить свои выражения, передала ей Полинька рассказы мадемуазель Лекаж. Ее выслушали с холодным презрением.
— Да, именно так и должен судить про нас свет, люди всегда склонны клеветать на тех, кому они завидуют. Наш отец никогда не был убийцей, Полинька. Вы можете смело повторить это всякому, кто позволит себе позорить его память в вашем присутствии. Правда, он женился на маменьке, когда его первая жена была еще жива, но один только Бог может судить его за это, — продолжала Марта, торжественно возвышая голос. — Правда также и то, что появился молодой человек, который предъявляет претензии на наше имя и состояние под тем предлогом, что он будто бы — сын первой жены нашего отца, но это надо еще доказать. Вот и все! Остальное — ложь и клевета.
— Я слышала, что господин Ратморцев принимает участие в этом молодом человеке, — позволила себе заметить Полинька.
Брови Марты сдвинулись, в глазах ее сверкнул гнев…
— А вам и это известно! — вымолвила она с горькой усмешкой, а затем, подавив порыв запальчивости, прибавила с холодной сдержанностью: — Очень может быть, что Ратморцевы принимают участие в этом молодом человеке. Никто им это запретить не может, у каждого свои убеждения.
Чтобы дать понять своей бывшей приятельнице, что говорить об этом она больше не желает, Марта круто повернула разговор на другую тему, предложила ей взять на лето те книги из библиотеки, которые она хотела прочесть, и стала расспрашивать ее про их деревушку: есть ли у них сад при доме, много ли у них соседей и тому подобное.
На эти вопросы Полинька, невольно подчиняясь ее воле, отвечала без досады, именно как желала ее собеседница. Но это было только по видимости, душа ее была полна горечи и разочарования.
Да, смерть отца изменила Марту, или, лучше сказать, заставила вдруг развернуться те прирожденные свойства ума и характера, которые, может быть, при других обстоятельствах еще долго дремали бы в ее душе.
Так или иначе, но после этого свидания девица Ожогина не могла не понять, что теперь между нею и дочерью Александра Васильевича Воротынцева еще меньше может быть равенства и дружбы, чем было прежде.
XXIII
Наступила зима. Дни стали короткие. Когда, выспавшись после обеда, капитан Ожогин из своего мезонина спускался вниз, у его дочери горели свечи.
В тот год Полиньке повезло. Лучший учитель пения в Петербурге, европейская знаменитость, занимавшийся с великими княжнами, познакомившись с нею у соотечественницы, мадемуазель Лекаж, вызвался давать ей уроки даром, с тем, однако, чтобы она помогала ему в занятиях с учениками, посещавшими его классы.
Полинька на это с радостью согласилась. Классы профессора Р-ни пользовались громкой известностью, их посещали девицы из лучших домов, всегда в сопровождении маменек и гувернанток, а этим последним такая прекрасно воспитанная девушка, как дочь капитана Ожогина, не могла не понравиться. Ее приглашали аккомпанировать великосветским дилетанткам, играть с ними в четыре руки, и платили за это щедро.
Таким образом, Полинька проводила большую часть дня в богатых домах, кушала на серебре обеды, приготовленные отличными поварами, слушала рассказы про двор и про высшее общество, дышала той атмосферой роскоши, блеска и беспечного веселья, к которой с детства чувствовала непреодолимое влечение.
Впечатления прошлой зимы, вытесняемые новыми ощущениями, мало-помалу изглаживались из памяти Полиньки, и напускное чувство экзальтированной нежности к Марте охлаждалось. Она вспоминала про Воротынцеву тогда только, когда отец, чтобы подразнить ее, приставал к ней с расспросами про Воротынцевых: не слышно ли чего про их дело и когда же наконец они сюда приедут?
Но теперь эти вопросы Полиньку раздражали, ей хотелось забыть про Марту, и она больше смутилась, чем обрадовалась, когда узнала о ее возвращении в Петербург.
— Да, да, вернулась твоя Марфа Александровна и тотчас про тебя вспомнила, — ухмыляясь, сказал капитан, прохаживаясь по комнате и искоса поглядывая на дочь, в то время как она читала письмо, принесенное казачком от Воротынцевых.
Письмо было очень лаконично.
«Милая Полинька, — написала Марта, — я приехала из деревни и очень была бы рада видеть Вас. Марфа Воротынцева».
— Я казачка-то допросил, — продолжал между тем старик, — все ли у них благополучно. «Слава Богу, — говорит, — барыня хворает, а барышня ничего. А лошадей, — говорит, — мы теперь одну только четверку держим. Барышня с маленькими братцами из деревни приехала. Барыня там осталась. Из людей одного только Михаила Ивановича, да двух лакеев с тремя казачками взяли, да женского пола шесть душ, тут и прачки, и судомойки, и горничные. А кушать им будет готовить старший поваренок Проша, старик повар при барыне остался». Все мне отрапортовал, шельмец.
— А экипаж она за мной прислала? — спросила Полинька.
— Нет, не прислала. Я же тебе сказал, что лошадей на конюшне у них теперь одна только четверка. Как приехала, так в Казанский собор отправилась, панихиду по отце отслужила. Вперед уж панихида-то была заказана. А вернувшись, за дела принялась, вплоть до обеда письма писала и разослала их с камердинером куда следовало — все к прежним отцовским друзьям, которые в былое время за честь и за счастье считали знакомство с ними водить, а теперь… Интересно знать, как они с нею теперь обойдутся! — и, снова пытливо глянув из-под нависших бровей на дочь, он угрюмо вымолвил: — Пошевеливаться стали, поди чай, те, что законного наследника руку держат. Наследник! Незаконный мещанки сын, хорош наследник!
Полинька с досадой передернула плечами.
— А все же претензии его законны, и если уж такие важные господа, как сенатор Ратморцев, оказывают ему протекцию…
— А ты почем знаешь, как они ему протекцию оказывают?
— Я о них очень много знаю, — усмехнулась девушка. — Меня пригласили заниматься с барышнями Ратморцевыми.
— И ты согласилась?
— Я обещала дать ответ завтра.
Капитан промолчал.
— Что же, она на мое последнее письмо не отвечала.
— Кто это — она? — спросил капитан, сердито сдвигая брови.
— Марфа Александровна, — поправилась девушка, краснея от досады. — Я у нее спрашивала, приедет ли она на зиму в Петербург, и, не получая ответа, решилась принять предложение Ратморцевых, а уж теперь не знаю, право, как и быть. Ведь он, этот «наследник», у них живет, и, может быть, мне и с ним придется заниматься. У него, говорят, прекрасный голос.
— Это у ублюдка-то?
— У сына Александра Васильевича Воротынцева. Григорий Александрович Воротынцев. Недурно, — проговорила Полинька с задумчивой улыбкой.
— Особенно после того, как до двадцати лет Гришкой величали, — ехидно хихикнув, подхватил отец.
Полинька поморщилась. Ее интересовал этот молодой человек, и от шуток отца ее коробило.
— Ты что же не летишь к своему другу-то? — начал он снова, пыхнув раза два из трубки.
— Поздно уже, не обеспокоить бы, — неохотно ответила дочь.
Живые глазки старика заискрились злым блеском.
— А интересно с сыном-то мещанки познакомиться, а?
— И в мыслях нет!..
— Те-те-те! Не финти, меня не проведешь! Как ты ни умна, а я тебя всю насквозь вижу. Испортила тебя старая грымза, вконец испортила. Долго мне еще придется польский дух из тебя выколачивать, — продолжал он, стуча костлявым пальцем по столу. — А уж когда-нибудь да выколочу! Будешь ты у меня по-русски мыслить и чувствовать, не я буду, если этого не добьюсь. Поезжай сейчас к Марфе Александровне, извинись, что раньше не могла быть, и скажи ей, что тебя приглашают давать уроки у ее дяди, сенатора Ратморцева, но что без ее одобрения ты на это решится не можешь, так и скажи, — прибавил он, строго возвышая голос. — И, как велит, так и поступай. Одевайся и без разговоров — марш!
Когда капитан выражал таким образом свою волю, это значило, что от принятого решения он не отступит, и оставалось только повиноваться.
Подъезжая к дому Воротынцевых, Полинька не заметила огня ни в одном из окон, выходивших на набережную. Но ворота были отперты и у подъезда стояла карета. Освещена была и лестница, а в длинной прихожей камердинер Михаил Иванович беседовал с чужим лакеем в ливрее. При ее появлении оба поднялись с коника, на котором сидели, и, снимая с нее салоп, Михаил Иванович предложил ей пройти в боскетную.
