Андрей Серба - Мечом раздвину рубежи
Вот и сейчас, приметив на обочине понравившийся цветок, он сошел с тропы и, видимо, наступил на сухую ветку. Опустив руку с сорванным цветком и виновато улыбаясь, он смотрел поочередно на обернувшуюся Ольгу и насторожившихся, вскинувших копья ее телохранителей. В отличие от облаченных по-боевому гридней, Вальдс был в белой рубахе с вышитым воротом, красной сустуге(Сустуга – летняя одежда без рукавов у восточных славян.), серых полотняных штанах, вправленных в желтые сафьяновые сапоги. Синеглазый, белокурый, с красивым, порозовевшим от смущения лицом, с прижатым к груди наполовину собранным букетом, Вальдс не просто казался чем-то инородным рядом с одинаково серыми, окольчуженными, полностью вооруженными гриднями. Для Ольги он был напоминанием о давно утраченном ею мире, в котором существовали красивые мужчины и бросаемые ими к ее ногам букеты цветов, обращенные на нее восхищенные взгляды и понятный только двоим язык без слов, том мире, без которого никогда не может быть до конца счастливой молодая, привлекательная, здоровая женщина, даже если она и великая княгиня.
– Пригож варяжский сотник, ничего не скажешь,– заметил священник, обернувшийся на треск одновременно с Ольгой, но смотревший не на Вальдса, а на нее.– Сними с пояса меч – будет ни дать ни взять заправский жених.
– Свенельд оставил его с воинами-ладейщиками, дабы я могла при необходимости отправить весть ему или Ратибо-ру,– ответила Ольга, отчего-то густо краснея.
– Коли сотник так же успешно умеет доставлять важные вести, как покорять женские сердца, воевода поступил правильно,– сказал Григорий, переводя взгляд себе под ноги.
А Ольга уже кляла себя. Почему вздумала что-то объяснять Григорию, словно оправдываясь перед ним, отчего покраснела? Какое тому дело до самого Вальдса, до причины, вызвавшей его сегодняшнее пребывание в Киеве при великой княгине, до их взаимоотношений, каковы бы они ни были? И она решила исправить ошибку.
– Хватит о Свенельде и прочих викингах,– жестко сказала она.– Лучше объясни мне вот что. Читая ваши книги и манускрипты, привезенные князем Аскольдом с Балкан и из Византии, я не всегда понимаю вас, христиан. Иногда ваши пророки противоречат сами себе, часто обличают один другого во лжи и прочих пороках, и приписываемые вами своему Богу Христу поступки кое в чем напоминают мне сказки, которые рассказывают наши бабки внучатам. Как можете вы, христиане, поклоняться такому Богу и почитать таких пророков? Или мне, язычнице, не дано понять корней вашей веры, или вы, христиане, сами не до конца разобрались в ней?
– Великая княгиня, а разве вы, славяне-язычники, одинаково почитаете своих богов? Разве даже Перуну, самому почитаемому у вас богу, каждый ваш жрец не молится… не взывает к нему по-своему? Всякий человек, всякий жрец, всякое племя воспринимает Бога по своему разумению, обращается к нему с чем-то своим, отчего у постороннего человека, особенно иноверца, может сложиться впечатление… такое впечатление, как у тебя об Иисусе Христе и наших пророках. Вера живет в душе, а не в холодной, рассудочной голове,– назидательно произнес Григорий.
– Но как можно впустить веру в душу, ежели ее не может осмыслить твой разум? – удивилась Ольга.– Как можно верить в то, чего не понимаешь? Потом, ты говоришь, что мы, славяне-язычники, неодинаково воспринимаем своих богов и даже к Перуну наши волхвы обращают свои просьбы по-разному. Это так, ибо каждое наше племя живет отлично от другого, а потому у одних больше почитаемы божества леса, у других – воды, у третьих – гор. Как же иначе, если каждое племя должно дружить и задабривать прежде всего тех богов, которые живут схожей с ними жизнью, могут помочь им? А вот у вас, христиан, совсем по-другому. У вас один Бог, одни и те же пророки, одни и те же законы для всех племен и народов, где бы и как бы они ни жили. Для Христа нет ни эллина, ни иудея – так, кажется, проповедуете вы? Проповедуете всем, как хорош ваш Бог, а сами не знаете, кто он таков, и спорите о его сущности. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух – что сие такое? Уж не наш ли Змей Горыныч о трех головах… Римский Папа – наместник Бога на земле, Константинопольский патриарх – первый из христиан. Но кто такой в этом случае наместник и первый из христиан, кто из них ближе к Христу? Если близки одинаково, то почему ненавидят друг друга, проповедуя другим любить даже своих врагов? Если этого не понимаете и не можете объяснить вы, христиане, и готовы разрешать свои споры оружием, то как могу постичь вашу веру я, язычница?
– Мне очень трудно говорить с тобой, великая княгиня, ибо ты не постигла даже основ нашей веры. Однако все же постараюсь ответить так, чтобы ты смогла понять меня. Христиане – одна большая семья, а в каждой семье есть умные и глупые люди. И как часто именно глупцы стремятся всех поучать, толковать те либо иные истины и понятия, навязывать другим собственное ошибочное мнение! Так происходит и в нашей христианской семье. По ряду причин особенно много глуп… людей, коим следует еще учиться самим, а не поучать паству, оказалось в Риме, откуда они распространяют свое кощунственное, богопротивное знание. Оно коснулось и тебя, ибо, сражаясь с папскими войсками(Во время похода на Балканы дружины князей Аскольда и Дирэ имели ряд успешных сражений с войсками Римского Папы Николая I.), князь Аскольд привез в Киев захваченные у них книги, в коих многое противоречит духу и букве истинного христианства.
– Истинного? Значит, существует и неистинное? Кто же определяет, какое из них истинное – Римский Папа или Константинопольский патриарх? Ваш бог Христос? Но отчего тогда он терпит лжехристиан, оскверняющих его учение?
– Это очень сложный вопрос, великая княгиня. Ежели он хебе интересен, готов просветить тебя. Однако для этого придется начать с главного и необходимого – понять, что такое христианство и кто есть наш Бог Иисус Христос.
– С удовольствием послушаю тебя, но… в следующий раз. А сейчас объясни мне кое-что, чего я не смогла понять в ваших книгах. Давай начнем с того, как удавалось женщинам, будь то законные властительницы держав или любовницы царствующих особ, управлять огромными странами, держа в узде сильные армии и честолюбивых полководцев, завистливых сановников-придворных и толпы народа? В чем им помогал твой Бог, а что зависело от них самих?
Краем глаза Ольга увидела мелькнувшую на губах священника усмешку, но сделала вид, что не заметила ее.
Ладья медленно скользила вдоль берега небольшого морского залива. Гребла примерно треть находившихся в ладье людей, остальные с луками в руках стояли вдоль обращенного к суше борта за висящими на нем червлеными русскими щитами.
Ослепительные лучи полуденного солнца глубоко пронзали толщу воды и тонули в ее прозрачной бирюзовой глубине. Там, где море было мельче, оно от поверхности до дна было насквозь просвечено багровыми солнечными лучами, и казалось, что внутри водной стихии играли отблески невесть где бушевавшего пожара. У самого берега, где вода теряла голубизну при соприкосновении с тенью обступивших заливчик деревьев, море завораживало взор таинственным иссиня-чер-ным мраком, начинающимся сразу от днища ладьи.
– Опять не та,– разочарованно произнес Сарыч, стоявший рядом с Микулой на носу ладьи.– В той была река, настоящая широкая река, а в этой два жалких ручейка. Да и берега там были каменистые, обрывистые, а не песчаные и пологие, как в этой.
– Вторая бухта за сегодняшний день и восьмая с начала поисков,– заметил Микула.– Думаю, что до темноты успеем побывать еще в одной. Они здесь одна подле другой, словно боги с умыслом изрезали побережье, дабы людям легче было скрывать свои сокровища.
– В том и сложность,– подхватил Сарыч.– Но эта что-то больно уж мне знакома. Кажется, именно в ней мы хотели поначалу сокровище схоронить, да берега нам не приглянулись. Пологие, песчаные, с удобной стоянкой – чем не заманчивое пристанище для кораблей? Вот и подались мы отсюда в другое место – поглуше и побезлюднее, где можно без помех сокровище и спрятать, и снова за ним явиться.
– Раз бухта точно не та, плывем дальше…
Узкий вход в следующую бухту открылся часа через четыре. Высокая, поднимающаяся прямо из моря скала, неширокая, локтей в тридцать-сорок, полоска воды за ней и снова усыпанный крупными камнями берег.
– Наша бухта, сотник! Наконец! – закричал Сарыч.
– Не ошибаешься? Ведь ты в ней еще не был.
– Я узнал горловину, через которую мы проникли в нее с моря. Видишь скалу справа от горловины? Разве такую забудешь или спутаешь с другой? А за скалой будет каменистый береговой откос, подальше – речка. Смотри, вон откос.– радостно тараторил Сарыч и вдруг оборвал себя на полуслове.
Их ладья, плывущая головной в цепочке из пяти русских суденышек, вошла в узкую горловину, соединявшую море с небольшим заливчиком, и Микула с Сарычем смогли окинуть взглядом открывшуюся им картину. И никто из них не смотрел ни на каменистый откос за скалой у начала горловины, ни на речушку рядом с ним – оба уставились на высокую каменную гряду посреди крошечного, единственного на берегах бухты песчаного пятачка. На вершине гряды лежали два обгоревших корабельных остова, в которых мало-мальски сведущий в морском деле человек мог легко определить бывшую славянскую боевую ладью и сторожевой корабль мазендаранского флота. Но как были их останки вознесены на верхушку каменной гряды, отстоящей от береговой черты на добрых два-три десятка саженей? Эта мысль первой приходила в голову.
