Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
Август подарил Диане прелестную брошь, украшенную бриллиантами, сверкающими, словно блестящий от росы цветок папоротника. Город почти обезлюдел, все направились к Висле, по реке плыли освещенные заревом костров венки. Дым стлался и от разведенных за городскими воротами, на лугах и в дубравах костров.
В эту ночь Диана обнимала и ласкала его так горячо, что, когда они лежали, уже утомленные, на широком ложе, он спросил, не следует ли ему почаще срывать для нее цветок папоротника?
Она рассмеялась, но через мгновение, положив ему голову на грудь, спросила:
— Надеюсь, сегодня вы принесли этот бриллиантовый цветок не в знак прощания перед валашским походом?
— А почему бы и нет? — простодушно спросил Август. Диана обняла его еще нежнее.
— Потому что об этом мне сказали бы звезды. А они молчат. Напротив, они сулят нам еще несколько дней счастья и только потом…
— Что потом? — спросил он.
— Боюсь повторить… — шепнула Диана.
— Какая-нибудь беда? — встревожился Август. — Дурное расположение созвездий?
— Весьма дурное. Поберегись, Август! Ты можешь — о боже, я без ужаса не могу и подумать об этом — и вовсе не вернуться. Или вернуться и больше не увидеть меня здесь, в этом доме.
Он не понимал.
— Помилуй, бог! Но почему же, почему?
— Не знаю! Я сама не очень понимаю. Но звезды никогда не лгут. Они говорят, что я могу остаться одна, но тогда должна буду уехать… Обещай мне: ты отложишь этот отъезд на три недели.
На две. А потом я снова спрошу мага. Может, расположение звезд будет уже иным? Может, астролог…
— Ты веришь в его ворожбу? — прервал он.
— Я верю в тебя. Ты будешь когда-то великим королем. Если…
— Доскажи! — приказал он.
— Если не погибнешь юношей…
— А… значит, именно это предсказали мне звезды? Почему же ты молчишь? Скажи, именно это?
Осыпая поцелуями его лицо, глаза, шею, она сказала:
— Да, именно это. А впрочем… Несколько дней счастья — это так немного. Такая малость. А потом поступай, как захочешь.
— Конечно, — произнес он, немного поколебавшись.
— Ох! Камень у меня свалился с груди. Ты даже не можешь себе представить, как сильно я люблю тебя. Как ты мне нужен… приближался июль, и, следуя совету Тарновского, король Сигизмунд Старый двинулся со своей свитой и вооруженными отрядами на войну с Валахией. Созванная в ополчение шляхта сперва собиралась очень вяло, медля и с сожалением взирая на желтеющие нивы, а потом стала спорить, какие бы условия и требования поставить перед королем, когда тот появится подо Львовом. Не ведая о буре, которая его ожидает, Сигизмунд велел молодому королю следовать за ним. Бона прощалась с сыном со слезами на глазах, Диана снова предостерегала его, сообщая о роковом сочетании созвездий. Август отправился в поход не с тем пылом, который так неудержимо владел им еще несколько месяцев назад, вдобавок ко всему среди избранного рыцарства и приставленных к нему военачальников он чувствовал себя не королем, а каким-то непрерывно муштруемым юнцом. В самом деле, по указанию гетмана сопровождавшие Августа каштеляны устраивали во время стоянок военные совещания, обучали его борьбе врукопашную, вынуждали участвовать в конных поединках с выбранными для этой цели бывалыми рыцарями.
Об этой муштре и неудобствах похода незамедлительно уведомил Бону находившийся в свите короля Остоя, и королева решила воспротивиться и воле мужа, и гетмана. Она тут же села сочинять письмо, которое должно было быть доставлено сыну еще до прибытия во Львов.
Между тем на лугах, где собиралось посполитое рушение, творилось нечто невообразимое: каштелян Петр Зборовский и краковский судья Миколай Ташицкий в окружении других шляхтичей столь же благородного происхождения вели подстрекательские речи среди собиравшейся на войну шляхетской братии. Зборовский, взобравшись на перевернутую пивную бочку, ораторствовал:
— Паны-братья! Пора вступить в совсем иное сражение, не за Валахию, а за наши попираемые права. Должности сенаторов, назначенных на последнем краковском сейме, надобно отобрать, ибо служат они не Короне, а королеве. Король, нарушив извечные наши права, навязал Польше еще при жизни своей иного правителя. Принятые на сеймах законы не исполняются. Казна пуста, и на войско наемное денег нет. И вот нас созывают в ополчение. И когда же? В самую жатву! Паны-братья!
Как же это так?! На Вавеле королева делает все, что ей заблагорассудится. Доколе же терпеть будем эту ее ничем не ограниченную власть? Эту тиранию?
Ташицкий добавил еще и свои обвинения:
— Шляхту подати платить вынуждают! Как же так, ведь духовные лица от них свободны?
Заплатим подати и пойдем в поход, коли и все духовные заплатят. А не захотят — отобрать у них угодья!
И тотчас со всех сторон посыпались выкрики, протесты, требования:
— Отменить духовный суд над светскими!
— Иначе не пойдем на войну!
— Записать все требования!
— Их будет двадцать, не меньше!
— Какое там — двадцать! Тридцати мало.
— Хватит с нас бабьего правления!
— Прекратить выкуп наших земель!
— Пусть не продает бенефиции!
— Не нарушает наших обычаев! Тут не Италия!
— Это точно! Возвела сына на трон, а на коронацию согласия нашего не было!
— Было, но нас к нему принудили. Не допустим больше элекции У1уеп1е ге§е. Не потерпим нарушения наших прав. Польских, давних!
Зборовский снова взял слово:
— Добавлю еще одно — какого короля готовит нам королева? Юнец, воспитанный среди барышень, вдали от дел военных и политических, какой из него правитель? Ведомо вам, какие несчастья выпали многим государствам из-за неправильного воспитания принца?! Взять хотя бы Людвика Чешского…
— Сколько народов погибло по причине изнеженных нравов правителей! Мы ждали прибытия в лагерь молодого короля. Где же он, я спрашиваю? Где он?! — кричал во всю глотку Ташицкий.
— В Кракове! — заорал кто-то ему в поддержку.
— На пирушках и танцах!
— В доспехах его никто еще не видел. Почему?
— К делу! К делу! Потребуем отстранения от должностей иностранцев?!
— Да! Да! — кричали шляхтичи в один голос.
— Изгнания итальянцев из Вавеля?!
— Да! Да!
— Печатания на нашем языке хроник, законов, особливо же Священного писания!
— Да! Печатать все на польском языке! На нашем, польском!
— Панове-братья! И самое главное: надобно ограничить права созыва ополчения!
— Верно! Ограничить!
— Никогда не созывать нас во время жатвы!
— Да! Вот именно! Никогда!
Ташицкий, записывавший требования, поднял руку и крикнул:
— Я насчитал тридцать пять пунктов. Есть еще какие-нибудь требования?
— С этих пор король не должен принимать никаких решений без воли послов!
— И тем более королева. Пункт тридцать шестой!
— Ничего — без согласия сейма!
— Ничего без нас!
— Ничего! Ничего! Ничего!
Засверкали на солнце извлеченные из ножен и поднятые вверх сабли. Лица кричавших были багровыми, разъяренными. Созванное королем ополчение постепенно превратилось в разнузданную толпу. Это был рокош, бунт, направленный против него самого.
Сигизмунд Старый прибыл к месту событий через несколько дней после вспышки волнений и остановился в близлежащей усадьбе, вдали от гама разбушевавшейся шляхты. Много дней ждал он сына, разговаривал с главарями бунта, после чего решил сам прочесть все тридцать шесть пресловутых требований. Он всякий раз кусал губы, когда встречались слова «королева», «итальянцы». Боже всемогущий! Да ведь мать стольких королей, его родная матушка, была боснячка, и никто ей не выговаривал за то, что происходит она из рода Габсбургов. А его первая жена Барбара была из рода Заполни, и никто не отсылал ее в Семиградье. Значит, речь шла не о национальности, а о властолюбии, о вмешательстве в дела мужей и рыцарей. А быть может, он сам чересчур податлив? Когда он вернется в Краков из похода, который должен все-таки состояться, то объяснит ей, что…
Но Бона, как обычно, в отличие от короля, не медлила, и поздним вечером, когда на лугах уже наступила тишина, она, сопровождаемая слугой, державшим факел в руке, появилась на пороге комнаты Сигизмунда. Несмотря на теплую погоду, на голове у нее был темный капор, закрывавший часть лица. Большие глаза горели тревожным блеском.
При виде ее король встал, а когда она уселась, откинув накидку и капор, он произнес с неодобрением в голосе:
— Не испугали вас обнаженные сабли?
Затем показал ей пергамент с перечнем требований.
— Их требования опаснее сабель, — сказала она. И предостерегла: — Ежели уступите, у вас навсегда будут связаны руки.
— Однако это не обычная шумиха, это рокош! — возразил король и пробормотал про себя: — Стоило созывать для этого ополчение…
