Берды Кербабаев - Чудом рождённый
Так и стоял с минуту над картой. В его воображении уже существовала Туркмения в нынешних ее государственных границах.
Две арбы не разъедутся
Как в воду глядел!
В Бухаре заседал Совнарком, а в районах — вражда и смута; и даже кровавея резня. Тут так ведется дело, что каждый двор к вечеру запирается как крепость, пустеют улицы, и старые люди вспоминают ушедшие эмирские времена. Совнарком в Бухаре ущемляет права туркмен и таджиков, а, пользуясь этим, туркменские феодалы в аулах агитируют народ против Советской власти. Как в воду глядел Кайгысыз Атабаев.
Ознакомившись с делами в Бухаре и получив поддержку бухарских коммунистов, он выехал в аулы. Мало что изменилось там с того времени, когда гремела орудийная канонада. Народ недоволен и ропщет — крестьяне требуют снижения сельскохозяйственного налога, экономические требования ждут неотложных решений, но еще раньше необходимо укрепить социалистическую законность. Просто диву даешься, — что вытворяют националисты, пробравшиеся к руководству.
В одном из селений Атабаев собрал коммунистов, знакомых ему еще по временам боёв с басмачами. Хорошо поговорили в тот вечер. Русский слесарь, старый сормовский большевик, оказавшийся в этих местах с военным госпиталем после тяжелого ранения под Перемышлем, в тот вечер объяснил Атабаеву простыми словами то, что надо положить в основу всей партийной линии в Бухаре. Он сказал:
— Не было бы счастья, да несчастье помогло: недовольство непорядками повысило политическую активность масс. Пора кончать с беспорядками в Бухаре! Я-то русский человек, потому-то и вижу: смешались тут языки и обычаи, и хорошие люди, хлеборобы, мужики, перестали понимать друг друга. А это только на руку их врагам. Надо размежевать народы, — что, не веришь мне, товарищ Атабаев?
— И вам верю и Ленину — еще больше.
В тот вечер у костра в селении, беседуя с местными коммунистами, Атабаев впервые после приезда в Бухару отчетливо и убежденно заговорил о необходимости скорейшего размежевания советской Средней Азии.
Вопросы советского национально-государственного строительства в Средней Азии привлекали постоянное внимание Коммунистической партии, В. И. Ленина. В своих замечаниях на проекте Туркестанской комиссии В. И. Ленин писал: «1) Поручить составить карту (этнографическую и проч.) Туркестана с подразделением на Узбекию, Киргизию и Туркмению. 2) Детальнее выяснить условия слияния или разделения этих 3 частей». Национальный вопрос оживленно обсуждался на каждом областном совещании в Ташаузе, в Чарджуе, на областных конференциях в Туркестане. И когда Серго Орджоникидзе приехал в Бухару, чтобы разобраться в клубке национальных респрей, он услышал то же всенародное требование и хорошо понял, что националистические тенденции у руководителей Бухары враждебны самой сущности политики национального размежевания. Серго, уезжая, дал ясно понять Бухарскому Совнаркому, что недостаточно только избавиться от явных контрреволюционеров, что нужно освободить правительство от родственных отношений между руководителями, что на работу в республиканском аппарате должны прийти честные люди, готовые осуществлять советскую политику.
Как в воду глядел Атабаев! Он оказался прав.
И все-таки решающий разговор с Ходжаевым у него не получился. С юных лет знал Кайгысыз, что в спокойствии — сила. И с юных лет не умел подчинить этому правилу свое поведение.
— Как нравится вам этот букет? — спросил он Ходжаева, положив перед ним на стол длинный список деятелей, которые свободно могли бы украсить собой свиту эмира бухарского.
Он помедлил, этот неглупый человек, прежде, чем что-либо ответить, ибо понял, что сейчас, с глазу на глаз, предстоит давно ожидаемый им бой…
— Букет… — повторил он и резко отбросил бумагу. — У вас, Кайгысыз, так много в Бухаре досуга, что вы собираете букеты?
— Нет, именно потому, что нам предстоит много дела, государственного, неотложного, я хочу, чтобы нам
помогали те, кому можно доверять. Хотел бы знать, что вы об этом думаете?
Ходжаев откинулся на спинку кресла, и оно закачалось под ним на задних ножках. Глаза Ходжаева сверкали молодо и азартно.
— Это — экзамен?
— Просто хочу информироваться. Нам предстоит вместе работать. Хочу напрямик знать ваше миение.
Ходжаев качнулся к столу, налег на него грудью, утвердив под собой кресло на всех его четырех ножках.
— Считаю этих людей опорой бухарского правительства.
— Стало быть, бывшие советники эмира, всевластные баи и богатейшие купцы могут быть опорой Советской власти?
— Не пугайте меня словами. Всех можно использовать. В Москве даже генерал Брусилов служит Советской власти…
— Но при условии, что донецкий шахтер командует вооруженными силами, при условии, что власть в Москве и на местах, до самой глухой деревушки — рабоче-крестьянская, Советская…
— Но мы еще, насколько я припоминаю, не провозгласили Народную Бухарскую республику — советской, тем более — социалистической…
Атабаев с удовольствием наблюдал, как багровеет лицо Ходжаева. Что ж, он уже не качается на ножках кресла. Война так война. И выдержит тот, у кого крепче нервы.
— Я вас так понял, что на территории Советского Союза, в его государственных границах, может существовать республика с буржуазным строем?
— Не передергивайте! Я не сказал, что Бухара — буржуазная республика!
— Хотелось бы понять, — какая же это республика— не социалистическая и не буржуазная — пытается через голову всесоюзного правительства в Москве установить торговые и дипломатические связи с Германией.
— Да, по праву независимого государства!
— Ортак Файзулла, вы ведь умный человек. Могу ли я спокойно спать в Бухаре?
— Вы сомневаетесь во мне? — Ходжаев стукнул кулаком по столу.
— Не горячитесь, Файзулла. Успокойтесь, — сказал
Атабаев, хотя в голосе его уже можно было различить, вопреки словам, оттенок грозного рычания.
— В могиле я успокоюсь!.. Если мне и дальше придется с вами работать… О, аллах, с кем ты меня свёл!
Ходжаев даже закрыл уши ладонями, что означало крайнюю степень отчаяния в такой же мере, как и крайнюю степень актерства.
— Напоминаю вам, что нас свел не аллах, а Центральный Комитет партии. И сейчас от имени ЦК Бухарской компартии я требую, чтобы лица, перечисленные в моем списке, были тщательно изучены на предмет отстранения их от ответственных должностей в государственном аппарате. Что касается виновных в уголовных преступлениях, — их надо немедленно передать следственным органам.
— Так значит — склока! — закричал Ходжаев, сжимая кулаки. — Ты уже успел отравить и перессорить всех моих товарищей в Бухаре!
— Я предъявляю вам требование партии — и это всенародное требование. — Медленно и негромко произнес Атабаев.
— Ты смеешь здесь, в Бухаре, что-то требовать? Ты! Я тебя не знаю! Понятно?
Вот после этих невменяемых слов и сорвался с тона Атабаев. Потом он жалел об этом. Он встал и пошел грудью на Ходжаева — пошел, угрожая всей своей могучей фигурой. И, кажется, тоже — со сжатыми кулаками.
— До сих пор вы не знали и Центрального Комитета партии…
Ходжаев криком перебил Атабаева:
— Я еще — Файзулла Ходжаев! Слышишь, ты! Это я глава правительства в Бухаре! Я, а не ты!
— Ошибаетесь!
— Ошибается тот, кто приехал мутить мирный край.
— Если вы будете продолжать в том же духе… — почти выкрикнул Атабаев и осекся.
Он сдержался. Он не позволил себе докончить фразу: «будете продолжать в том же духе — останетесь в полном одиночестве».
С шумом отодвинув стул, он начал ходить по кабинету, с усилием замедляя шаг, стараясь в размеренном этом, неторопливом движении обрести душевное спокойствие. Надо бороться с собой. Ну можно ли вот так, срыву, сходу переубедить человека? Как это там в школе у Василия Васильевича учили — «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг…» И кто больше думал о Бухаре? Не Ходжаев ли? С какой стати он должен подчиняться моему грубому наскоку? Великие наши перемены осуществляются впервые и пути не изведаны, и методы не проверены. В чем-то и Ходжаев прав, самостоятельность и права народной республики не ограничиваются… Нет, надо бороться с собой! Горячность не к лицу коммунисту. А что же теперь делать? Извиниться, покаяться — Файзулла будет себя чувствовать победителем, его и с места потом не сдвинешь. Хлопнуть дверью? А что я скажу партии? И что скажут мне?
Короткими судорожными движениями Ходжаев расшвыривал по столу бумаги, карандаши… Он тяжело дышал, молчание давалось с трудом. И вдруг вырвалось:
— Посмотрим еще!..
Он глядел на Атабаева, медленно прохаживающегося по кабинету. Странно! Вид у него смущенный, пристыженный… А ведь последнее слово было за ним. Понурая фигура, всегда стройного, с расправленными плечами Кайгысыза, смягчила сердце Ходжаева. Он еще продолжал бормотать про себя:
