Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
Младшие по служебному положению и те, кто в самом низу иерархической лестницы - сторожа, уборщики, случайные посетители, где-то в другой комнате начинают есть плов только после того, как на дастурхан номер один будет подано второе блюдо с пловом. Казан обычно большой и плова хватает на всех.
Отъелся на плове и бедный сирота. Но каждый раз, наблюдая застолье толстопузых, довольных жизнью совхозных начальников, он вспоминал, как опустившись на корточки за бараком Мурат-эмдже разбивал камнем замотанные в тряпку зерна кукурузы и слезы катились по его изможденному землистому лицу. Февзи знал, что эту картину он не забудет никогда. И он не хотел ее забывать.
Днем он выполнял разные поручения начальства. Делал он все быстро, весело, он был рад тому, что он нужен, что конторские люди говорят о нем с доброй улыбкой. Он мог и печь растопить, и сапоги почистить, и верхом на лошади доскакать куда прикажут. Вечером, когда все работники конторы расходились по домам, он накормив двух прирученных им больших, но не злых собак, укладывался спать на тахте в кабинете директора совхоза. Нередко ночью раздавался телефонный звонок из райкома или из райисполкома, тогда Февзи отвечал, что начальство, мол, только что вышло, что оно сейчас же перезвонит - и стрелой мчался в дом директора или парторга, которым почему-то не догадались поставить параллельные телефонные аппараты.
Весной, когда земля подсохла, Февзи пошел на могилу матери и Мурата-эмдже. Он увидел, что уголок земли, где были похоронены его мама и его односельчане, распахан, от могильных холмиков не осталось и следа. Мальчик заплакал и вспомнил, как Мурат-эмдже наставлял его копать глубокие могилы, чтобы покойники не были потревожены, если земля будет распахана. И Февзи копал глубокие могилы. Сейчас он сел на вывороченную плугом землю, под которой покоилась его мама, и слезы лились из его глаз, но он плакал молча, чтобы не потревожить своих мертвецов. Он поклялся себе, что никогда не забудет эту страшную зиму, что детям и внукам передаст ненависть к тем безымянным злодеям, которые весной сорок четвертого года вдруг лишили людей их отчей земли, вывезли на мучительную смерть в чужие края.
В начале мая узнал Февзи, что закончилась война. В совхозе созвали людей на митинг. Облаченный в праздничный шелковый халат один из работников конторы бил в бубен, девушки и парни танцевали прелестные узбекские танцы. Можно было слышать, как в некоторых соседних дворах в голос плачут женщины, которые уже не дождутся возвращения своих мужей или сыновей...
После окончания митинга Февзи подошел к парторгу и спросил:
- Теперь нас отвезут домой?
- Куда отвезут? - не понял парторг.
- Домой отвезут, в Крым? - нетерпеливо повторил Февзи.
- Может быть, - чуть подумав ответил парторг, - может быть, теперь отвезут.
Кто их знает, думал парторг, война закончилась, может и отвезут теперь татар в их Крым. Только, думал про себя парторг, вагонов на обратный путь надо будет раза в два меньше. Сколько их здесь поумирало...
И еще раз, уже осенью, когда начал созревать хлопок, пришел Февзи на место, где он похоронил маму и других близких людей. Он нашел на кусте, выросшем в изголовье материнской могилы, раскрывшуюся коробочку хлопка и вытащив из нее пять нежных долек взял их с собой на память. Он покидал эту землю, и, наверное, навсегда.
Февзи пока еще не говорил о своем решении своим конторским начальникам. Как-то раз зазвал его в свою хибару земляк, немолодой мужчина из одного из горных сел, соседних с его родным селом.
- Февзи, ты что, хочешь навсегда остаться здесь слугой на побегушках? Сын моей сестры в Чирчике поступил учеником в ФЗУ, будет трактористом. И тебе бы надо специальность получить.
- Бекир-ага, узнайте, как в этот Чирчирчик добраться! Я очень хочу на тракториста учиться!
- Не обязательно тебе в Чирчик ехать, и здесь поближе найдется училище.
Бекир подумал немного и добавил:
- Ладно, я сестре напишу, пусть узнает, когда там принимают учащихся. В Чирчике будет тебе к кому иногда зайти.
Через месяц пришел ответ из Чирчика. Принимали в ФЗУ в сентябре. Экзаменов не было, но нужно было иметь хотя бы четырехлетнее школьное образование и достигнуть возраста в четырнадцать лет. Правда, писала сестра, из местного населения очень мало подростков, умеющих хотя бы сносно читать и писать. Поэтому более образованных крымских татар берут без документа об окончании четвертого класса.
Февзи еще только исполнилось двенадцать лет, и он не выглядел старше. Это было проблемой, но Бекир-ага посоветовал ему все же решиться и уехать из совхоза.
- Сытая холуйская жизнь засосет тебя, и через год-два ты не захочешь учиться, - предостерег он мальчика.
Но Февзи уговаривать идти на неизведанное не было нужды. Его деятельная натура требовала перемен, он и сам начал тяготиться своим положением, когда каждый конторский работник помыкал им целый день. Грубы с ним не были, но обращение "Эй, бола! Бор..." - "Эй, малый! Иди..." его уже стало коробить. Он был благодарен парторгу и другим начальникам за доброе к себе отношение (только директор совхоза был высокомерен и никого из служащих низшего уровня не замечал), за то, что приютили его и накормили, но теперь, когда он был сыт, у него появились потребности высшего плана. Он жаждал свободы, ему опостылела его хоть и не голодная, но проходящая в узких рамках жизнь. Просыпаясь утром он уже знал, как пройдет день, кого он увидит днем, кто что скажет, кто как ответит, куда его пошлют... Мальчик жаждал новых людей, новых событий, новых мест. Он хотел верить, что мир не без добрых людей и в неизвестных ему обстоятельствах люди ему помогут, почему бы не помочь, ежели поживиться с него нечем...
Он предполагал, что когда он объявит о своем уходе, то у него могут быть трудности, и весьма серьезные - ведь он был поднадзорным, хотя спецкомендатура ставила на учет только с шестнадцати лет. Могли просто не пустить, а то и сдать в колонию для несовершеннолетних. Поэтому, подсчитав свой небольшой капитал, который он накопил, сдавая в магазин пустые бутылки, он сложил в мешок свой гардероб, о котором позаботился заранее, выпрашивая у работников конторы старые вещи, и отнес все дяде Бекиру. В конце следующего дня он зашел к парторгу и по-узбекски (Февзи довольно хорошо выучил за эти месяцы язык) искренне поблагодарил его за приют, за доброе отношение.
- Я решил поступать в ФЗУ и в ближайшие дни уеду из совхоза, - заключил он.
Парторг очень удивился.
- Разве тебе у нас плохо? Кто-нибудь тебя обижает? Скажи мне, я задам ему трепку!
- Нет, парторг-ака (дядя парторг), никто меня не обижает. Учиться на тракториста я хочу.
- Ну, подожди, ты еще мал. Годика через два пошлем тебя учиться на шофера или на тракториста, вернешься в совхоз и будешь у нас работать.
Парторг был искренен. Он был, вообще-то, из тех, кому в рот пальца не клади. В карьере своей шел по головам, ради денег мог уничтожить любого конкурента. Но мальчик не был из тех, кто мог когда бы то ни было стать на его пути, он его жалел и с удовольствием помогал ему выжить. Однако, лишиться проворного служки не входило в его расчеты, и поэтому погладив его по голове он ласково сказал:
- В свое время, в свое время. Я сам позабочусь о твоей судьбе.
Сам же решил, что сообщит в районную спецкомендатуру о настроении мальчика, пусть приедут и постращают его.
Февзи в спину уходящего парторга несколько раз повторил с искренним чувством:
- Рахмат сизга! Рахмат сизга! (Спасибо вам!) - он знал, что больше они не встретятся.
Вечером, попрощавшись с Бекир-ага, который подробно рассказал ему, как выбраться на шоссе, где его подберет какая-нибудь проезжающая машина, Февзи огородами, огородами покинул совхозный поселок.
Часа через два он оказался на обочине широкой асфальтированной дороги - это было шоссе Ташкент - Самарканд. Уже стемнело, редкие проезжающие грузовые машины ослепляли мальчика светом своих фар и не останавливались. Февзи ощущал необычайный душевный подъем. Впервые он чувствовал себя хозяином своей судьбы, впервые выходил на пространство большой жизни, находя в себе силы преодолеть все преграды. Он присел на обломок бетонного столбика и наблюдал, как из-за поворота сначала появлялся светящийся туман, слышался звук мотора, потом вдруг на шоссе вырывался сноп света и машина, обдав бензиновой гарью и пылью, быстро проносилась мимо. Августовские ночи в Узбекистане бывают теплыми, Февзи уже собирался прикорнуть где-нибудь в сторонке до утра, когда вдруг проезжавшая полуторка выхватила светом своих фар сидящего на обочине мальчика и остановилась.
- Эй, пацан! - шофер высунулся из окна кабины. - Ты чего тут сидишь?
- Дяденька, довезите! - вскочил на ноги Февзи.
- Куда довезти? - шофер распахнул дверцу кабины. - Ладно, давай садись, там разберемся.
