Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Помнишь, Баберль, – так называл он ее в детстве, – помнишь, как, говоря о Шраттенбахе, мы нарочно заменяли букву «ш» на «с»?… – Барбара приказала ему замолчать, но не покраснела, а улыбнулась во весь рот – она узнавала прежнего Вольферля.
И все же он изменился, думала она. Вырос, хотя, возможно, высоким не будет никогда – для своего возраста он маловат, и потом стал таким любезным, обходительным. Держался Вольфганг с такой уверенностью, что девушка не чувствовала между собой и им разницы в возрасте, хотя была на четыре года старше. В продолжение всей службы Вольфганг не отпускал ее руку. Он не желал говорить с Барбарой о музыке, которую написал в Италии, а лишь о менуэтах, сочиненных для нее. Он пригласил Барбару покататься в экипаже.
– Погода очень уж ненадежная, – ответила она.
– Зато я вполне надежен, – возразил он.
Вольфганг сильно огорчился, когда после службы Шраттенбах задержал его, чтобы поздравить с наградой, полученной от Клемента XIV. Но Барбара обещала подождать, поэтому Вольфганг был вежлив, хотя ему не терпелось поскорее убежать.
– Ты хорошо послужил мне, – сказал его светлость, – кардинал Паллавичини писал о твоем благочестии и о музыке, сочиненной тобой, и отметил, что как то, так и другое, делает честь Зальцбургу.
Вольфганг опустился пород архиепископом на колени.
– Благодарю вас, ваша светлость, – начал он, – я счастлив, что…
Но Папа перебил, торопясь напомнить архиепископу:
– Ваша светлость, Вольфганг теперь почетный капельмейстер Болоньи и Вероны, и он действительно принес славу Зальцбургу, хоть тут он всего-навсего третий концертмейстер и даже без жалованья… – Но Шраттенбах резко оборвал Леопольда: – Мне известны заслуги вашего сына, – и знаком отпустил их.
Леопольд расстроился, а Вольфганг был весел – ведь его ждала Барбара. Она сдержала слово, хоть и отказалась от катания в экипаже. Они гуляли по берегу Зальцаха, и Барбара спросила:
– Ты скучал по мне?
– Очень!
– А по Зальцбургу? Вольфганг пожал плечами:
– Все города похожи один на другой, за исключением Вены и Лондона.
– Даже Милан?
– В Милане любят оперу. – Словно этим было все сказано. Он хотел поцеловать Барбару, но она уклонилась.
– Мне очень понравились менуэты, которые ты сочинил для меня, – сказала она.
– А если я сочиню для тебя еще что-нибудь? Тогда как?
Она ничего не сказала, но улыбнулась нежно и лукаво.
– По рукам! – И он тут же потребовал платы.
Его губы были горячи и настойчивы. Барбара понимала, что поступает нехорошо, она старше его и отнюдь не кокетка, а он совсем еще мальчик. Но Вольфганг так настаивал, что она уступила.
На следующее утро Вольфганг долго разглядывал себя в зеркало, раздумывая, как бы украсить свою наружность. Он вспоминал, как Барбара покачивает при ходьбе бедрами, представлял себе ее хорошо развитую грудь. Папа приказывал садиться за клавесин, а у него в ушах звучал голос девушки. Барбара не музыкальна, но голос у нее приятный, он терпеть не мог девушек с резкими голосами. Сидя за клавесином, Вольфганг подсчитывал дни до следующей встречи.
Каждое воскресенье после службы они с Барбарой шли погулять. Но она не позволяла ему ничего, кроме редкого поцелуя, даже после того, как он сочинил для нее еще несколько менуэтов. Но и эти случайные поцелуи, нисколько не удовлетворяя, наполняли его ликующей радостью.
В тот вечер, когда Папа, еле владея собой от возбуждения, принес домой весть о новом заказе, Вольфганг, погруженный в мечты о Барбаре, остался равнодушен к его сообщению.
– Я получил письмо от графа Фирмиана, – торжественно объявил Папа домашним, – от имени императрицы граф предлагает Вольфгангу написать серенаду к празднествам в честь бракосочетания ее сына эрцгерцога Фердинанда с принцессой Беатриче Моденской, которое состоится в Милане в октябре.
Вольфганг очень хотел открыться Папе в своих чувствах к Барбаре, но боялся, как бы Папа не поднял его на смех.
– Заказ самой императрицы! Никогда еще мы не удостаивались подобной чести, а потом это открывает перед нами отличные возможности. – Радость Папы сменилась раздражением: – Вольфганг, ты меня слушаешь?
– Да! Я должен написать еще одну оперу для Миланского театра?
– Да не оперу – серенаду! Опера заказана Гассе.
– Я уверен, Гассе напишет хорошую оперу.
– Гассе – твой соперник. Нечего тебе превозносить его.
– А как же быть с Зальцбургом? – спросила Мама. – Ведь Вольфганг теперь концертмейстер.
– Без жалованья и без обязанностей! А в Италии его знают и любят повсюду.
– И все же, когда ты здесь, архиепископ тебе платит.
– А когда я предлагаю ему дать Вольфгангу какой-нибудь заказ, он отделывается шуточками.
– Он нездоров. Шахтнер говорит, архиепископ, по-видимому, недолго протянет.
– И все же не хочет отпускать нас от себя. Посмотрим, может, нам удастся все-таки его перехитрить.
– Леопольд, мы с Наннерль хотим поехать с вами. Нам очень скучно без вас.
– Это невозможно, – ответил он неумолимо. – Вы не выдержите дороги. Но после нашего возвращения из Милана, если, конечно, Вольфганг не получит места у эрцгерцога, мы подыщем себе новую квартиру. Нечего нам больше спать вповалку, как солдатам в казарме. Наннерль и Вольфганг уже не дети.
– Ты думаешь, эрцгерцог захочет взять Вольфганга на постоянную службу?
– Анна Мария, у нас в Италии есть не только добрые, но и влиятельные друзья. Императрица тоже всегда относилась к нам благосклонно. Правда, Вольфганг?
Вольфганг не слушал. Он в сторонке уговаривал Наннерль передать Барбаре его послание. Наннерль согласилась. Она сочувствовала брату, эта тайна словно сближала их.
«Ascanio in Аlba» («Асканио в Альбе») называлось либретто, выбранное для серенады графом Фирмианом с одобрения Марии Терезии. Бракосочетание эрцгерцога изображалось здесь в виде пышной аллегории, а императрица представала в роли Венеры, помогающей соединению влюбленных, Вольфгангу либретто не понравилось, но он не стал протестовать; дон Фернандо напомнил, что либреттист Джузеппе Парлини был фаворитом графа, и это уже само по себе было веским предупреждением.
Сценическое представление мало интересовало Вольфганга, его занимала только музыка и чувства, которые ему предстояло в ней выразить. Эрцгерцог, хрупкий, бледный юноша, никак не рисовался ему величественной фигурой, не было ничего романтичного и в его невесте-принцессе, которая по сравнению с Барбарой была просто некрасива, но Вольфганг рисовал себя и Барбару в образе молодых влюбленных- героев серенады и стремился излить в музыке свои нежные чувства.
Приезд Манцуоли, который должен был петь в серенаде главную партию, еще больше вдохновил его. Они вместе с Манцуоли работали над его ариями, и эти часы переполняли радостью сердце Вольфганга. Манцуоли пел так чудесно, что Вольфганг был окончательно покорен. Он не находил слов, чтобы выразить свое восхищение, слушая, как Манцуоли исполняет финал серенады.
– Амадео, это прелестная ария, – сказал Манцуоли.
Вольфганг совсем расчувствовался. Он никогда не слыхал подобного исполнения своих арий.
– Петь ее – одно удовольствие.
– Я написал эту арию специально для вашего голоса.
– Надеюсь, ты всегда будешь писать для меня такую музыку.
– Буду стараться изо всех сил, синьор маэстро!
– Амадео, для меня будет честью петь в твоей новой опере в Миланском театре.
– Нет, это для меня будет честью! – с пылом сказал Вольфганг.
Словно скрепляя договор, Манцуоли горячо поцеловал мальчика в щеку.
Позднее в тот же день Вольфганг сел за стол – ему очень хотелось излить в письме к Наннерль чувства, переполнявшие его сердце, но они были слишком сокровенными и слишком глубокими. Поэтому ОН ограничился шутливой припиской в Папином письме к Маме: «Моя милая сестричка! Мы тут терпим страшную жару, а пыль забивает нам рты и носы, делая все, чтобы мы окончательно задохнулись, ну да мы тоже не дураки. Тут, в Милане, уже целый месяц не было дождя.
А теперь о том, что ты обещала – ты ведь помнишь мою просьбу, – так вот, не забудь ее выполнить, я буду тебе за это очень благодарен, а для нее пришлю скоро новые сочинения.
Самая важная наша новость: у принцессы неладно с желудком, и все встревожились, что свадьбу придется отложить, по думаю, все обойдется – дадут рвотного, и ее прочистит с обоих концов.
Вот какие дела. Над нами живет скрипач, под нами – еще один, а рядом – учитель пения, который дает уроки весь день напролет, а напротив – гобоист, который упражняется с утра до ночи. Но мне это нравится. Помогает сочинять. У меня возникает множество идей. Поцелуй за меня Маму. Манцуоли поет чудесно. Addio. Твой сонный, но верный братец».
Вечером, в день бракосочетания, в честь молодоженов давали оперу Гассе. Это явилось выдающимся музыкальным событием, но Леопольду опера показалась скучной, а Вольфганг поглощен был мыслями о своей серенаде.
