Георг Эберс - Жена бургомистра
— Мы знаем мадригал. До завтрашнего утра, мейстер Вильгельм, у меня слишком мало времени!
— O — o! — воскликнул с сожалением музыкант. — Все шло так хорошо и оставалось только несколько тактов!
Но Мария уже была в дверях и ответила только:
— До завтра!
Музыкант горячо, а Георг учтиво благодарили Хенрику за ее пение. Когда гости ушли, она быстрыми шагами стала ходить взад и вперед по комнате и страстно, и запальчиво ударяла по ладони своим маленьким кулачком.
В день рождения Питера певицы готовились спеть рано утром, но бургомистр встал до солнечного восхода; ему нужно было разработать с городским секретарем какое-то предложение, которое следовало подготовить до заседания. Ему было вовсе не до своего дня рождения, и когда в столовой начался мадригал, он постучал кулаком в дверь и закричал:
— Мы заняты делом. Поищите другое место для вашего пения.
Исполнение хора было прервано на одно мгновение, а Варвара сказала:
— Кто рвет яблоки, не думает в это время о неводе. Он и не догадывается о своем празднике. Пусть дети пойдут вперед!
Тогда бургомистерша с Адрианом и Лизочкой вошла в кабинет. Они держали в руках букеты цветов, а Мария так мило нарядила малышку, что в своем белом платьице она действительно походила на хорошенькую эльфу.
Питер понял, что значит это пение. Он ласково привлек к себе трех поздравителей, и, когда снова начали исполнять мадригал, он встал против хора и слушал пение. Разумеется, исполнение не было и наполовину так хорошо, как на репетиции. Мария пела тихо и несвободно, и, несмотря на энергичное выбивание такта Вильгельмом, вчерашняя теплота и сила исполнения поблекли.
— Отлично, превосходно, — похвалил Питер, когда певцы замолкли. — Хорошо исполнено и задумано. Прекрасный сюрприз в день рождения!
Затем он каждому крепко пожал руку и сказал что-нибудь приятное; пожимая руку юнкера, он тепло сказал ему:
— Вы чрезвычайно кстати посланы нам небом в эти тяжелые дни! Семья на чужбине это все-таки что-нибудь значит, а у нас вы нашли себе семью!
Георг опустил глаза, но при последних словах бургомистра снова поднял их и прямо посмотрел ему в глаза. Как ласково, открыто и искренно они смотрели на него! Тогда его охватило волнение и, не в силах превозмочь его, сам не понимая, что он делает, он положил руки на руку Питера и прижался лицом к его плечу.
Ван дер Верфф, не мешая ему, провел рукой по локонам юноши и с улыбкой обратился к жене:
— Как Леонард, жена! Совсем, как наш Леонард! Сегодня мы будем обедать все вместе! И вы приходите, ван Гоут. Не забудьте и свою супругу!
За столом Мария распределила места так, что Георг не мог видеть ее. Ему пришлось сидеть рядом с госпожой ван Гоут, напротив Хенрики и музыканта. Сначала он был спокоен и безмятежен, но девушка не давала ему покоя, а раз уже начав отвечать подробно на ее вопросы, он вскоре был увлечен ее огненной веселостью и дал полный простор своему остроумию. Хенрика не оставалась у него в долгу: глаза ее разгорелись и с постепенно увеличивающимся желанием помериться с ним умом она старалась превзойти всякую шутку и всякий ответ юнкера. Она не пила вина, но ее опьяняли ее собственные слова, и она так заняла Георга, что он не успевал сказать ни одного слова с другими гостями. Когда однажды он сделал такую попытку, она быстро прервала его и принудила опять обратить внимание на себя. Это насилие раздражало юнкера, и по мере того как он старался противиться, его задор все возрастал, и он начал заставлять Хенрику высказывать самые неожиданные суждения, и сам возражал на них в том же духе.
Мария иногда с неудовольствием прислушивалась к словам Хенрики, и в поведении Георга по отношению к ней было что-то, раздражавшее ее. Питер же обращал на девушку мало внимания, так как он разговаривал с ван Гоутом о письмах глипперов, письмах, которых было доставлено в город уже три и в которых выражалось требование сдаться, о ненадежном образе мыслей некоторых членов совета и о казни пойманного шпиона.
Вильгельм, которого его соседка едва удостаивала ответа, стал следить за разговором старших мужчин и заметил, что он знал изменника. Это был хозяин гостиницы, в которой он однажды встретился с дворянином Матенессе ван Вибисмой.
— Так вот оно что, — вставил со своей стороны ван Гоут. — В кармане Кватгелата была найдена записка, и написанное в ней роковым образом напоминает почерк этого дворянина. Кватгелат должен был осведомиться о состоянии запасов в Лейдене.
— Целая шайка! — воскликнул бургомистр. — И, к сожалению, он мог бы доставить Вальдесу только слишком благоприятные известия. Расследование дало малоутешительные результаты, точные сведения все еще не установлены.
— Это мы должны были бы поручить на этих днях женщинам.
— Женщинам? — с удивлением спросил Питер.
— Да, нам! — воскликнула жена городского секретаря. — Зачем нам сидеть без дела, когда мы можем принести пользу?
— Поручи нам эту работу, Питер, — воскликнула Мария. — У нас есть такая же потребность, как у вас, сделать что-нибудь на благо великого дела.
— И, поверьте мне, — прибавила госпожа ван Гоут, — мы гораздо легче получим доступ в кладовые и погреба, нежели судебные пристава и служители, которых горожанки боятся.
— Женщины на городской службе, — сказал задумчиво бургомистр. — Признаться по чести… однако о вашем предложении все-таки стоит подумать… Сегодня фрейлейн чувствует себя, кажется, повеселее!
Мария с неудовольствием взглянула на Хенрику, которая совсем наклонилась к столу, показывая Георгу кольцо. При этом она со смехом говорила:
— Вы не желаете знать, что это значит? Посмотрите сюда: змея, которая сама себя жалит в хвост.
— Знаю, — ответил юнкер, — символ самоистязания.
— Верно, однако она имеет и другое значение, и вы можете заметить это себе, господин рыцарь. Знаете ли вы, что такое вечность и вечная верность?
— Нет, фрейлейн Хенрика, в Иене меня не научили быть таким глубокомысленным.
— Разумеется. Ведь ваши учителя были мужчины. Мужчины и верность, вечная верность!
— Далила, которая выдала Самсона филистимлянам, была мужчиной или женщиной? — спросил ван Гоут.
— Она была женщиной. Исключение только подтверждает правило. Не правда ли, Мария?
Бургомистерша не ответила, но только молча кивнула. Затем она с негодованием отодвинула свой стул, и обед был окончен.
XXVIII
Проходили дни и недели; за июлем последовал жаркий август, который также подходил к концу. Испанцы все еще стояли лагерем вокруг Лейдена, и город был очень похож на тюрьму.
Солдаты и вооруженные граждане исполняли свою службу вяло и с неохотой; в ратуше дел было предостаточно, но работа местных властей была печальна и безрадостна; от принца и от Штатов не приходило да и не ожидалось никаких известий, поддерживающих надежды осажденных на помощь, и все, о чем приходилось думать и советоваться, относилось к возрастающей нужде и к страшному спутнику войны, чуме, которая вступила в Лейден одновременно с голодом. Притом с недели на неделю возрастало число недовольных. Друзья старого порядка все громче возвышали свой голос, и уже не один приверженец свободы, видя истощение своих близких, примкнул к сторонникам испанцев и желал сдачи города. Дети по-прежнему ходили в школу и собирались на площадях для игры, но уже редко среди них вспыхивало веселое и задорное оживление прежнего времени, и уже не было и в помине румяных щек у мальчиков и пухленьких ручек у девочек. Нуждающиеся стянули свои пояса, но куска хлеба, который выдавался от города на каждого человека, уже не было достаточно для утоления голода и поддержания жизни.
Юнкер Георг уже давно поселился в доме ван дер Верффа.
Утром 29 августа он возвращался домой с прогулки. В руке он держал арбалет, а через плечо у него висела сумка. Не поднимаясь по лестнице, он прямо прошел в кухню к Варваре. Вдова встретила его дружеским кивком головы, серые глаза ее светились при этом так же, как и прежде, но ее круглое лицо осунулось, и бледные губы не трогала даже печальная улыбка.
— Ну что вы сегодня принесли в вашей сумке? — спросила она юнкера.
Георг запустил руку в охотничью сумку и сказал с извиняющейся улыбкой:
— Хороший, жирный бекас и четыре жаворонка; уж вы сами знаете.
— Бедные пташки. А это еще что за штука? Без головы, без ног и тщательно ощипанная! Юнкер, юнкер, это что-то подозрительное!
— На сковородку она годится, а как ее называют, не все ли равно?
— Однако. Положим, что никому неизвестно, от чего люди толстеют; но все-таки ведь Господь Бог не всякую тварь создал для человеческого желудка.
— Ведь я уже сказал, что это можно есть. Это короткоклювый кулик, птица из рода corvus, вылитый corvus!
— Corvus! Ну его, я боюсь этой дряни… вот перышко под крылом… Иисус, Мария! Да ведь это ворон!
— Это corvus ; я уже сказал вам. Положите эту птицу в уксус и изжарьте ее с кореньями; вам это понравится не хуже настоящего бекаса. Дикие утки встречаются теперь уже не каждый день, как недавно, а воробьи становятся такой же редкостью, как зимой розы. Всякий мальчуган стоит на стойке со своим луком, а на дворах их стараются изловить под решетом и клейкими прутьями. Как поживает эльфочка?
