Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шаховской подозвал сотского и спросил:
— Ефимыч, способен ответить барину, как мы сюда шли и с каким настроем?
Ефимыч сдернул шерстяной колпак, поклонился Бенкендорфу в пояс, считая главным барином, и, смеясь, певуче произнес врастяжку:
— Только укажи, ваше сиятельство, поголовщину, и мы все шапками замечем.
— Али своими телами задавим супостата, — тихо, но внятно поддержал сотского товарищ, мрачноватый мужичонка средних лет, очевидно понимающий тактику войны, которой испокон века придерживалось русское правительство.
— Как, Ефимыч, мыслишь: стоит нам замиряться с бусурманами-французами? — поинтересовался Шаховской.
— Ни за какие медовые коврижки, ваше сиятельство. Как же так? Посечем их да и турнем взашей — вот тогда и по рукам ударим. Не желаем мы семя французское иметь здесь у нас.
Бенкендорф засмеялся:
— Молодец, Ефимыч! Найди моего ординарца Сурикова и передай, чтобы он тебя и твоих товарищей моей отметил. Если от стакана устоишь, бери еще.
— Ай да барин! Рисковый! Я-то устою. А хватит ли у тебя запаса? Ну-ка, мужики, споем?!
— Споем, что ли?! — поддержал мрачноватый мужичонка.
Вполне идиллическая картина завершилась громкой песней. Бенкендорф, Шаховской, Нарышкин и Волконский вернулись в избу, где их ждал Винценгероде за обеденным столом. Напротив сидел розовощекий офицер в парадном мундире французских гусар. На вид — павлин, совершенно не оробевший и, в общем, ничем не напоминавший перепуганного пленного.
— Знакомьтесь, господа. Это полковник Эмиль Барро — курьер императора Наполеона. Мы ведь обожаем ловить курьеров. Теперь он благодаря нашим казакам вне опасности и может отдохнуть до конца войны.
Барро, видимо, тонко чувствовал юмор.
— Вы, генерал, даже не можете вообразить, насколько близки к истине. Я только и мечтал, чтобы кто-нибудь меня избавил от этой треклятой войны, хотя я сделал три кампании с императором и являюсь кавалером ордена Почетного легиона.
Все расселись, и Барро очутился между Бенкендорфом и Шаховским, которые наперебой подливали ему вина, кстати, настоящее «бордо», отбитое людьми майора Пренделя и присланное на пробу начальству как лучшее доказательство военных успехов.
За окном тверские песни стихли. И ударил бодрый марш. Винценгероде удивился. Он ничего не слышал о появлении в лагере оркестра. Бенкендорф объяснил:
— Это музыканты барона Фитингофа, который бросил их в Москве…
Служители муз попали, что называется, в переплет, оставленные своим хозяином на произвол судьбы. Нарышкин тем временем вышел на крыльцо, и сразу в окна избы полилась возвышенная мелодия «Марсельезы». Барро даже прослезился.
— Я вижу, господа, — сказал он, — что вы люди не только благовоспитанные и умные, но и добрые. Вы оказали бедному пленнику редкую по своему великодушию встречу. Позвольте и мне быть откровенным с вами под звуки нашей патриотической мелодии. Франция принесла вам много страданий, но поверьте, что причиной всего вовсе не моя родина и мои соотечественники, а император Бонапарт, который заботился исключительно о собственной выгоде, бросая в огонь войны сотни тысяч молодых французов. Скоро от преждевременных конскрипций их совсем не останется, и наши прекрасные города и села он заселит кровожадными корсиканцами и итальянцами, которые ему ближе по духу и крови.
Бенкендорф и Шаховской переглянулись. Какая-то правда содержалась в словах Барро. Все молчали, пораженные горькими откровениями гусарского офицера.
— Он обманул нас, господа!
Чтобы сгладить неожиданно возникшую неловкость, Бенкендорф поднял бокал и воскликнул:
— In vino veritas![41]
В обычае у русских нет радоваться несчастью осознавшего вину врага. Волконский и Нарышкин быстро перевели разговор на другую тему, раскрашивая Барро, о чем пишут парижские газеты. Но и эти, казалось бы, пустяковые вопросы вызвали у гусара чуть ли не слезы.
— Ах, господа, наши газеты превратились в семейный альбом Бонапартов. Стыдно читать их. Каждая славит императора и приветствует мнимую победу над Россией, а мы в двух шагах от жестокого поражения.
Спас беседу, принимающую отчаянный оборот, Шаховской. Выяснилось, что Барро завзятый театрал и хорошо знал тайны парижских кулис. Барро прекрасно знал историю исчезновения мадемуазель Жорж из Парижа и был совершенно вне себя, узнав, что именно Бенкендорф умыкнул великую актрису, лишив настоящую публику наслаждения ее игрой.
— Неужели это вы и есть тот человек, который провел за нос всю шайку Савари? Невероятно! А утверждают, что на свете нет чудес! Поразительно, что я вас встретил здесь…
Но Барро еще не знал, какое чудо стрясется с ним через две-три минуты. Чудеса на свете есть, и концовка обеда с успехом доказала их существование. Внезапно в открытые окна ворвался шум, топот коней, звон сбруи и звуки перебранки, свидетельствующие о начинающейся ссоре между казаками. Бенкендорф выглянул наружу и подозвал ближайшего хорунжего, чтобы выяснить причину столкновения. Тот хватски отрапортовал. Оказалось, что «робяты» делят имущество какой-то захваченной вместе с коляской миловидной француженки, которая стояла ни жива ни мертва тут же, держа на руках славного малыша в розовом костюмчике и меховой накидке. Бенкендорф услышал за спиной взволнованный голос гусарского полковника:
— Ah! ma femme![42] — И Барро, отодвинув Бенкендорфа без всяких церемоний, бросился обнимать оторопевшую дамочку.
— Ah! mon mari![43] — вскричала она, заливаясь слезами и сунув казаку малыша, что было весьма кстати, ибо она тут же упала, потеряв от счастья сознание.
Дельфина — так звали супругу полковника — ехала к нему из Польши и дотащилась до Можайска, где коляску отбили, налетев на обоз, казаки Иловайского 12-го, совершавшие дальние рейды по тылам. Вот коляску они никак и не могли поделить. Трофей знатный!
Барро внес Дельфину в избу, за ним шагнул казак с малышом и бережно посадил на лавку.
— Очень у нас просила пощады. Очень ей сынишка дорог — из рук не выпускает!
Шаховской налил стакан дорогого вина до краев и поднес казаку:
— Опрокинь, друг!
Тот выпил, поморщился, но поблагодарил и, пятясь, исчез в дверях. На дворе вновь грянула удалая песня.
А утверждают, что чудес на свете не случается и что народ остервенел.
Винценгероде, оба Иловайских, Бенкендорф, Волконский и Нарышкин вернулись за стол, чтобы в конце концов завершить затянувшуюся трапезу. Счастливых супругов отвели в предназначенное им помещение.
Велика сила языка общения. Французский язык сближал верхний слой врагов, делал справедливо обозленных русских добрее, гуманнее, великодушнее. Они скорее прощали и не были так мстительны, как того заслуживали пришельцы. Многие французские матери и жены должны были поблагодарить свой родной язык, который сохранил им близких.
Падение Москвы
Двое суток отряд Винценгероде кружил в окрестностях Москвы, иногда приближаясь к ней на расстояние десяти — пятнадцати верст. Кровавое зарево обнимало полнеба. Порывы ветра доносили душноватый запах гари, и довольно долго офицеры Винценгероде не могли понять, что происходит в первопрестольной.
Неужели Москва подожжена? Однако бушующее разными оттенками зарево лучше донесений свидетельствовало о начале гигантского пожара. Ничто иное не дало бы такой зловещий небесный отсвет.
Со всех сторон к Винценгероде слетались сообщения. Днем и ночью с пленных офицеров, которых на арканах притаскивали казаки, Бенкендорф и Волконский снимали допросы. Натиск французов, однако, не ослабевал. Постепенно отряд они отжали к Всесвятскому. Ужасно не хотелось отступать дальше — к Черной Грязи, и, посоветовавшись, решили оставить на полдороге Иловайского 12-го с авангардом, выполняющим роль арьергарда.
Материалы допросов, перехваченные французские донесения, данные казачьей разведки Бенкендорф собирал для государя в один пакет. Картина вырисовывалась не очень утешительная, но зато правдивая. Особенно много документов раскрывало истинное поведение французской армии в Москве. В столице мало насчитывалось домов, которые не подверглись бы разграблению. Почту государю доставляли курьеры и фельдъегери всего за сутки. По всему Петербургскому тракту стояли посты связи, которыми командовал подполковник Войска Донского Победнов. Письма Кутузова из главной квартиры буквально по мановению волшебной палочки переносились в Зимний — так хорошо действовала летучая казачья почта, охранявшая тех, кто доставлял пакеты.
Винценгероде решил отправить к государю храброго офицера — поручика лейб-казачьего полка графа Орлова-Денисова. Не успели порядком обжиться в Черной Грязи, как Орлов-Денисов прискакал назад. Ночью он поведал Бенкендорфу и Волконскому, как его встретили в Северной Пальмире:
