Конн Иггульден - Врата Рима
Гости ничего не замечали. Многие уже разделись, бассейн посредине зала кишел скользкими телами. Хозяин приказал привести девушек-рабынь, и пьянство сочеталось с развратом так долго, что все уже были согласны на все.
Гай застонал, когда незнакомка открыла рот и взяла его губами, и сделал знак проходящему рабу принести еще вина. Он пролил несколько капель на свою обнаженную грудь и смотрел, как струйки стекают ко рту женщины, а потом рассеянно втер вино пальцами в ее мягкие губы.
От паров, поднимающихся из бассейна, и горящих ламп воздух был жарким и влажным. Гай допил вино и выбросил кубок в темноту с балкона, не услышав, как он упал в сад. Пятая вечеринка за две недели — он хотел было отказаться, но встречи у Дирация славились особой свободой нравов. Гай устал до предела и понимал, что надолго его не хватит. Его ум как будто отстранился и наблюдал за извивающимися грудами тел со стороны. Да, Дираций был прав, когда сказал, что это лучшее средство забыться. И все-таки даже спустя столько месяцев каждый миг, проведенный с Александрией, все так же ярко стоял у него перед глазами. Ушло только чувство удивления и радости.
Гай закрыл глаза, надеясь, что ноги выдержат его до конца.
Митридат стоял на коленях. Не поднимая головы, он сплюнул кровь поверх бороды на землю. Этот человек с силой быка убил в утренней схватке не одного солдата, и даже сейчас легионеры ходили мимо него с опаской, хотя ему связали руки и отобрали оружие. Митридат посмеивался над ними, но смех его был горек. Вокруг лежали сотни людей — его бывших друзей и последователей, в воздухе стояла вонь крови и распоротых кишок. Солдаты с холодными глазами вытащили его жену и дочерей из походного шатра и зарезали. Его командующих посадили на кол, и теперь их тела торчали кругом на острых палках в рост человека. В этот мрачный день Митридат видел, как кончилась вся его жизнь.
Он мысленно вернулся на несколько месяцев назад и снова ощутил радость восстания, гордость при виде могучих греков, собиравшихся со всех концов земли под его флагом, объединявшихся на борьбу с общим врагом. В то время победа казалась возможной, но от нее остался лишь пепел во рту.
Митридат вспомнил, как пал первый римский форт, неверие и стыд в глазах римского префекта, которого он заставил смотреть на пожар.
— Видишь это пламя? — прошептал ему тогда Митридат. — Так будет и с Римом!
Римлянин попытался ответить, но Митридат заставил его замолчать ударом кинжала в горло. Его люди разразились одобрительными криками.
Теперь из всей компании единомышленников, отважившихся сбросить с себя иго римского правления, остался он один.
— Я был свободен и свободен сейчас, — пробормотал он окровавленными губами, но слова эти уже не подбадривали его так, как раньше.
Пропели трубы, и по расчищенному пути к Митридату, теперь сидевшему на корточках, галопом подскакали всадники. Он поднял взлохмаченную голову и взглянул на них из-под длинных волос. Легионеры вытянулись в струнку и замолчали, и Митридат понял, кто подъехал. Один его глаз заплыл кровью, но другим он видел, как с жеребца слезает золотистая фигура и передает кому-то поводья. На смертном поле белая, без единого пятнышка тога смотрелась неестественно. Как возможно, чтобы хоть что-то в мире не было затронуто горем этого серого дня?
Рабы расстелили на грязи тростник. Митридат выпрямился: он не даст себя сломить, не будет умолять, когда совсем рядом лежат его дочери, такие спокойные и неподвижные…
Корнелий Сулла подошел к Митридату и остановился, глядя на него. Словно по благоволению богов, как раз в этот миг солнце вышло из-за туч и заставило сиять его темно-золотые волосы и блестящий серебром гладий, который Сулла достал из простых ножен.
— Ты доставил мне немало хлопот, царь, — тихо произнес Сулла.
Митридат прищурился и мрачно ответил:
— Я старался.
Он пристально смотрел в глаза противнику своим здоровым глазом.
— Но теперь все кончено. Твоя армия разбита. Бунт подавлен.
Митридат пожал плечами. Зачем утверждать очевидное?
А Сулла продолжал:
— В убийстве твоей жены и дочерей я не участвовал. Солдат, совершивших это, казнили по моему приказу. Я не воюю с женщинами и детьми, и я сожалею о твоей потере.
Митридат потряс головой, пытаясь заглушить его слова и неожиданные вспышки воспоминаний. Он снова услышал, как любимая Ливия выкрикивала его имя, увидел, как его окружили легионеры, вооруженные дубинами, чтобы взять его живьем. Митридат оставил кинжал в горле одного из них, меч застрял в ребрах другого. Крики Ливии все еще звучали у него в ушах, и он голыми руками успел сломать шею третьему, но когда он нагнулся, чтобы поднять выпавший у него меч, его избили до бесчувствия, и он очнулся в путах.
Митридат всмотрелся в лицо Суллы, ища издевку, — а увидел лишь строгость. Он отвел глаза: неужели этот человек ожидает, что царь Митридат улыбнется и простит его? Солдаты — римские подданные, золотая фигура — их командир. Разве охотник не отвечает за своих псов?
— Вот мой меч, — сказал Сулла, протягивая ему оружие. — Поклянись своими богами, что, пока я жив, ты больше не восстанешь против Рима, — и я подарю тебе жизнь.
Митридат посмотрел на серебристый гладий, скрывая изумление. Он уже привык к мысли, что умрет, и мысль о жизни сдирала струпья с закрывшихся ран. Он успеет похоронить жену.
— Почему? — проворчал Митридат сквозь запекшуюся кровь.
— Потому что я считаю тебя человеком слова. Сегодня уже было достаточно смертей.
Митридат молча кивнул. Сулла зашел ему за спину, чтобы мечом разрезать путы. Царь почувствовал, как солдаты вокруг напряглись, видя, что враг снова свободен, но, не обращая на них внимания, протянул покрытую шрамами правую руку к мечу. Металл холодил кожу.
— Клянусь.
— У тебя есть сыновья. Что они?
Митридат посмотрел на римского военачальника: сколько ему известно? Его сыновья на востоке готовили поддержку отцу. Они вернутся с людьми и припасами и найдут новый повод для мести.
— Здесь их нет. Я не могу отвечать за сыновей.
Сулла не выпускал свой меч из рук.
— Да — но ты можешь предупредить их. Если они вернутся и при моей жизни поднимут Грецию против Рима, я причиню вашему народу столько горя, сколько они еще не знали.
Митридат кивнул и снял руку с меча. Сулла вставил меч в ножны, отвернулся и, не оглядываясь, пошел к коню.
Все римляне ушли за ним, оставив Митридата одного, на коленях, в окружении мертвых. Он неуклюже встал на ноги, наконец позволив себе поморщиться от боли во всем теле. Он смотрел, как римляне сворачивают лагерь и двигаются на запад, к морю, и в его глазах были холод и недоумение.
Первые несколько лиг Сулла ехал молча. Его друзья переглядывались, но долго никто не осмеливался нарушить мрачную тишину. Наконец Падак, смазливый юноша из северной Италии, протянул руку и дотронулся до плеча Суллы. Тот потянул за поводья и вопросительно посмотрел на него.
— Почему ты оставил его в живых? Разве весной он не выступит против нас снова?
Сулла пожал плечами.
— Возможно. В таком случае я хотя бы буду уверен в победе. Тот, кто занял бы его место, совершал бы другие ошибки. Мне пришлось бы еще полгода потратить, выкуривая всех его сторонников из крошечных горных лагерей, и чего бы мы добились, кроме их ненависти? Нет, настоящий враг, настоящая битва… — Он замолчал и посмотрел за западный горизонт, как будто мог увидеть ворота самого Рима. — Настоящая битва еще впереди. Мы и так потратили здесь слишком много времени. Вперед! На побережье мы соберем легион и приготовимся плыть домой.
ГЛАВА 24
Облокотившись о подоконник, Гай смотрел, как над городом поднимается солнце. Сзади, на большой кровати, пошевелилась Корнелия. Гай оглянулся на нее и не сдержал улыбки. Корнелия беспокойно двинулась во сне, и золотые волосы рассыпались по лицу и плечам. В жаркую ночь нужды в одеялах не было; кусок легкой ткани, который Корнелия сжала в маленькой руке и притянула к лицу, открывал ее длинные ноги почти до бедра.
Гай мимолетно, без боли, вспомнил Александрию. Первые месяцы он тосковал, несмотря на все старания приятелей вроде Дирация, но теперь мог спокойно оглянуться назад и даже устыдиться своей наивности и неуклюжести. В этом спокойствии, однако, была примесь грусти: ему уже никогда не быть тем невинным мальчиком.
Гай лично встретился с Метеллой и подписал бумагу, по которой владение Александрией передавалось дому Мария. Он был уверен, что может доверять тете, что та будет добра с девушкой. Кроме того, он оставил небольшую сумму золотых из денег поместья, которую ей вручат, когда она себя выкупит. Александрия должна была узнать об этом только после освобождения. По сравнению с тем, что дала ему она, золото — скромный подарок.
